Бабку Лявониху Макей уже не застал в лагере и пожалел об этом. Ему казалось, что он не всё сказал для передачи Броне. Надо бы, конечно, сказать Броне о том, как, по её совету, партизаны уничтожили группу фашистов. Впрочем, она об этом, наверное, уже узнала: быстро и далеко бежит партизанская слава. Да и сами немцы не смогли бы скрыть гибели главы города Бобруйска. Теперь надо ждать нового притока в партизаны. После каждой такой победы в народе растёт и крепнет вера в партизан, усиливается стремление внести свой посильный вклад в дело освобождения Родины. Конечно, гитлеровцы постараются отомстить партизанам. После каждого поражения они посылают карательные отряды. Надо и теперь ждать этого. Но Усакинские леса с их непроходимыми дебрями, где, что ни дерево, то чудо–богатырь в два–три обхвата толщиною, с непролазными зарослями можжевельника, с причудливым нагромождением бурелома, с топкими болотами, словно нарочно были созданы для советских партизан, Болота теперь замёрзли и немцам можно будет воспользоваться этим. Но как только наступит весна, эти болота превратятся в настоящие западни: человек мгновенно затягивается в вязкую и топкую болотную пучину.
В этих лесах нашли себе убежище небольшие партизанские группы, в 70–80 человек каждая. Со многими из них Макей установил связь, стремясь более слабые группы взять под свое влияние. Давно он вынашивал мысль о создании партизанских бригад для ведения больших боевых операций. Особенно близкие связи удалось установить с отрядами Бороды (Павлова), Перестенки (Березовцев), Свистунова, Белоусова, Грацианова, Изоха и Османа. По боевым качествам славился отряд Белоусова, стоящий на пути из Могилева на Белыничи. Быстро рос этот отряд. Военнопленные, бежавшие из Могилевского концлагеря, рабочие Могилевских заводов, служащие, интеллигенция, скрываясь от фашистских захватчиков, попадали на заставы белоусовцев и умножали ряды этого отряда. Ждал пополнения и Макей, разбросавший сеть своих застав в Усакине, Ушивце, Тереховом Бору, Заличинках, в Долгом и даже в Замачульи и Березовом Болоте. На трёх главных лесных дорогах, шедших в партизанский лагерь, он поставил посты. Пользуясь всеми этими щупальцами, Макей наблюдал за поведением врага, ограждал себя от возможных случайностей, которыми так изобилует партизанская жизнь, вербовал в отряд людей, идущих в партизаны.
Как‑то рано утром в землянку Макея без стука вбежал запыхавшийся Михась Гулеев. То, что он вбежал без разрешения, говорило о том, что случилось нечто особо важное.
— Товарищ командир! На посту задержаны двое с винтовками, один со связанными руками. Такой тип! Говорят — арестованный. Одна девушка там. Красивая!
При последних словах улыбка поползла по широкому лицу Тулеева, а в чёрных глазах его блеснули лукавые огоньки.
Макей позвал адъютанта.
— Слушаю, товарищ командир! — отрапортовал, словно из‑под земли выросший, Миценко. Макей велел позвать к себе Даньку Ломовцева. Спустя несколько минут перед командиром стоял высокий красивый юноша с открытым и смелым взглядом голубых глаз и ёжиком русых волос. На нём — короткая опоясанная ремнём шуба, а на голове — высокая чёрная барашковая шапка с красной лентой.
— Там на посту задержан кто‑то, приведи сюда!
К Макею ввели троих мужчин и девушку. Макей сидел на березовом чурбане и с ног до головы рассматривал вошедших. В зубах он держал дымившуюся трубку и молчал. Ближе всех к нему стоял высокий юноша о светлыми волосами и приятным лицом.
— Кто такой? — обратился к нему Макей, любуясь его осанкой. Бледное измождённое лицо юноши порозовело, он прокашлялся.
— Моя фамилия Румянцев.
— Звать?
— Юрий Петрович.
Макей вынул изо рта трубку и более пристально взглянул на юношу. Тот заметил» на себе этот колющий взгляд серых холодных глаз и покраснел ещё больше. Но Макей уже допрашивал кряжистого, сутуловатого парня с лошадиной физиономией.
Андрей Елозин, — говорил тот, скаля оба ряда крепких широких зубов. — Сын собственных родителей, образца 1917 года. Марка революционная, — добавил он и засмеялся. Засмеялся и Макей. Несмотря на излишнюю развязность Елозина, он сразу понравился Макею своей бесхитростной, подкупающей простотою, открытой улыбкой.
Вошедший в это время комиссар Сырцов, взглянув на улыбающееся лицо Елозина и его сутуловатую кряжистую фигуру, тоже не мог удержаться от улыбки и спросил, откуда он родом. Он почему‑то ожидал, что тот скажет — «Из Сибири». И точно. Андрей Елозин, стараясь выправить свою сутулую спину, не без гордости сказал, что он сибиряк.
— Наверное, с медведем справился бы?
— Отец справлялся. Я не пробовал. Не приходилось. Мы, сибиряки, вообще, народ крепкий, каменный. Пуля, и та нас не берёт — отлетает. — И опять широкая улыбка поползла по его лицу.
Макей рассмеялся, встал, похлопал его по широкой сутуловатой спине и, обращаясь словно за советом к комиссару, сказал:
— Молодец! А?
Продолжая улыбаться, он обратился к девушке, стоявшей позади Румянцева.
— Давайте знакомиться. Вы кто такая? Зачем пришли?
Девушка смело глянула в глаза Макея, но тут же потупилась. Лёгкий румянец залил её пухлые щеки:
— Я Катя Мочалова. Я ненавижу фашистов, они убили моего папу. Он был капитаном парохода «Чапаев». А маму… — девушка вспыхнула, но быстро взяла себя в руки и воскликнула тоненьким–тоненьким голосом:
— Я буду мстить им!
Она стояла с бледным лицом и горящими от гнева глазами. Макей понял, какую страшную душевную муку пережила эта маленькая хрупкая девушка.
— Добро! — только и сказал он и дрожащими пальцами стал набивать табаком трубку.
— Правильно говорит девушка, — заговорил Юрий Румянцев, — мы пришли мстить, а уж если умереть, то с музыкой.
— Ишь, какой любитель музыки! Чтоб ему и мёртвому музыка играла, — пошутил комиссар и, показывая рукой на проходящего мимо окна Ломовцева, на животе у которого висел ручной пулемёт Дегтярёва, сказал:
— Музыка у нас есть. Вон Ломовцев какую гитару несёт.
— А я умею играть на гитаре, — сказала с детской наивностью девушка и, поняв свою ошибку, смутилась.
Она была невысокого роста и хорошо сложена. Широкая шуба скрывала в своих мощных складках её тонкую фигурку. Чуть скуластое лицо с маленьким вздернутым носиком и пухлыми детскими губами, казалось, было всегда готово и к слезам, и к радости: столько в нём неподдельной наивности и детской непосредственности! «В детском саду ей с малышами играть, а она пришла мстить, убивать людей», — думал с горечыо Макей. Она, действительно, хорошо играла на гитаре, пела своим слабеньким голоском пионерские песни. Окончила Могилевское педучилище, готовилась стать педагогом, а стала вот партизанкой. От неё Макей узнал, что близ Кличева гитлеровцы застрелили Лявониху. Хоронить её никому не позволили — так и оставили на съедение волкам, которые стадами бродили вокруг сожжённых деревень.
— Прорвы на них нет, — сказал Макей с горечью не то о волках, не то о гитлеровцах.
— А предал её, Лявониху‑то, вот этот субъект, — сказал хрипло Андрюша Елозин и тумаком подтолкнул вперёд невысокого и уже немолодого человека с квадратным лицом, покрытым чёрной колючей щетиной волос. Да и сам он весь какой‑то квадратный. Широкие угловатые плечи пиджака его приподняты. Весь пиджак от карманов до хлястика оторочен жёлтой кожей, на ногах тупоносые на толстой подошве ботинки брюки снизу перехвачены обшлагами. Под чёрными косматыми бровями зло мерцают узенькие глаза. И в одежде, и в лице этого человека всё какое‑то чужое, враждебное. «Действительно, тип!» — удивился Макей, и в душе его поднялась чёрная, как ночь, злоба против этого человека. Юрий Румянцев рассказал, как они, идя в партизаны, увидели его: он шнырял по лесу, щёлкал фотоаппаратом и что‑то записывал.
— Обыскать! — приказал Макей, вперив в квадратного человека суровый взгляд своих серых глаз. Человек затрясся и упал на колени.
— Простите! Я вам расскажу всё, только не убивайте.
У него оказалась карта Усакинского леса с отметками партизанских лагерей, были нанесены координаты для артиллерийского обстрела. Он сказал, что через два-три дня начнётся блокада леса.
Макей неистовствовал. Его душила злоба. Он выхватил пистолет с намерением пристрелить шпиона. Сырцов еле успокоил Макея. Румянцев и Елозин попросили позволения задушить лазутчика, как они сказали, голыми руками.
Макей, волнуясь, прошёл раза два по бревенчатому полу землянки, с брезгливостью обходя лежащего на полу человека. Потом он сел за столик и начал о чём-то тихо совещаться с комиссаром. В землянке воцарилось глубокое молчанье. Румянцев и Елозин переминались с ноги на ногу. Катю тихо подозвала к себе Даша, рядом с которой сидел Миценко, зорко наблюдавший за лежащим на полу человеком.
В лагере, за стенами штабной землянки, глухо гудели человеческие голоса. Весть о приведённых Данькой Ломбвцевым людях взволновала всех партизан. Данька Ломсвцез рассказывал что‑то, а Иван Свиягин, стремясь не пропустить ни одного его слова, всё записывал и записывал.
Из землянки вывели низкорослого широкоплечего человека в кубанке, низко надвинутой на глаза, со связанными назад руками Он согнулся, сжался, как побитая собака, пряча от взора людей свою грязную душу. Позади шёл Миценко с пистолетом в руке. Андрюша Елозин, Юрий Румянцев и Катя Мочалова вышли из землянки Макея минутой позже. Их сразу окружили партизаны и стали расспрашивать, кто они, кто тот, которого они поймали.
Из кустов, куда увёл Миценко чужого человека, раздался пистолетный выстрел. Катя вздрогнула и побледнела.
— Он застрелил его? Да? — торопливым шёпотом спрашивала она Румянцева, теребя его за рукав.