Светила вовсю полная луна. Серебристый диск её стремительно летел сквозь тёмные рваные облака. Со всех сторон по ещё не просохшим дорогам, по жёсткому местами снегу, по грязи болот шли партизаны, стягивая кольцо вокруг Кличева. На чёрной, чуть прихваченной ночным морозцем земле они почти невидимы.
Отряд Изоха остановился в Поплавах, находящихся в шести километрах северо–восточнее Кличева, по ту сторону реки Ольсы. Макей со своим отрядом занял Константиново, в семи километрах юго–западнее осаждённого города. Левинцев с пушкой остановился в Кличевских посёлках — это в четырёх километрах от вражеского гарнизона. Свистунов расположился в Вишенках, на север от Кличева. Сигналом к общему наступлению должен был служить выстрел левинцевой пушки. Этого выстрела партизаны ожидали с каким‑то радостным волнением и нетерпеливо спрашивали друг у друга время, пытаясь сообразить, как скоро Левинцев даст выстрел по Кличеву.
Макей, казалось, был совершенно спокоен, однако, и он частенько поглядывал на часы, освещая циферблат электрическим фонариком, и с сокрушением говорил Сырцову:
— Луна заходит, ночь будет тёмная.
— Тем лучше, — отозвался Сырцов. — Ты знаешь, Макей, я что‑то Гарпуна нигде не видел. Все подразделения обошёл — нет.
— Елозин! — прошипел Макей, как будто тот мог услышать его шёпот. Но Елозин услышал, и как привидение–вырос в темноте перед Макеем.
— Найди немедленно Гарпуна! Доставить ко мне.
Макею стало жарко. Он распахнул длинный казакин, присел на дорогу. Елозин скрылся во мраке так же незаметно, как и появился.
— Кажется такой увалень, а верткий, — сказал с восхищением Сырцов о Елозине, — не хужр Миценко.
Макей вздохнул.
— Не вспоминай ты мне о нём! Неужели запорется? Лось, кажись, толковый хлопец?
«Что тут можно сказать? Всё может случиться. И сам Лось под личиной Макарчука может оказаться предателем», — подумал Сырцов, но промолчал. Поднявшись с пенёчка, на котором сидел, он сказал:
— Я пойду в группу Бурака, с Прохоровым надо поговорить, подбодрить.
Когда комиссар подходил к одной из групп, расположившихся под сосною, он услышал, как Демченко сказал мечтательно:
— Руки, хлопцы, чешутся.
— Драться хочется? — не без иронии спросил его Коля Захаров.
Тот серьёзно ответил:
— Работать. Уж весна!
В ответ раздался вздох многих людей, наступило молчание.
— Вот кончится война, — присаживаясь, заговорил Сырцов, — и мы примемся за дело. Дела много, как писал Маяковский, только поспевай.
— Когда она кончится? И конца не видно, — хмуро буркнул Демченко. — Побьют нас всех до тех пор, Гарпун, может, только и спасётся. Вон скрылся…
«Смелого пуля боится, смелого штык не берёт», — тихо пропел Коля Захаров.
— Правильные слова, — сказал комиссар. — А почему так? Оттого, что смелые в бою не теряют присутствие духа. Смелый хладнокровен, поэтому он правильно оценивает обстановку, что позволяет ему ставить себя в выгодное положение относительно противника. А трус, растерявшись, закрутится, замечется в разные стороны и, вытаращив глаза, бежит невесть куда. Сам же и налетит на штык или под пулю сунется.
Ведя разговоры с партизанами, Сырцов, не переставая, всё время наблюдал за Прохоровым. Тот был бледен, но держался ещё важно. Кожаная куртка с зелёными петлицами матово поблёскивала под лунным светом, свеже блестели желтизной кожи крест на крест перетянутые через плечи ремни.
— Как жизнь? — спросил его Сырцов.
Прохоров вздрогнул и слабая улыбка искривила его лицо с утолщённым подбородком. Он с шумом проглотил слюну:
— Ничего, товарищ комиссар.
— Значит в бой? Ну, тебе не впервой, — подбодрил он Прохорова. — Дадим жару немчуре. А?
Партизаны, прислушиваясь к этому разговору, еле сдерживали улыбку.
— Поджарим… ясно. — Прохоров хотел сказать это смело, бодро, но получилось как‑то не так.
Кто‑то хихикнул. А Коля Захаров, точно продолжая мысль Прохорова, сказал:
— Как пескарей на сковородке поджарим. Верно, Саша?
Через час бесплодных поисков Гарпуна Елозин натолкнулся на комиссара.
— Сбежал, видно, — сказал Елозин и выругался. — Кто даст курева? — спросил он. — Аж сердце печёт от злости. Только мне и дела, что ловить Гарпуна. Сволочь!
Свернув папиросу, он накрылся полой чьей‑то шинели, чиркнул там спичку и закурил, держа папиросу в рукаве. На лице его заиграла улыбка.
— Вроде полегчало.
«Отходчив русский человек», — тепло думал Сырцов, шагая вместе с Елозиным на командный пункт. В темноте на них надвинулась, словно тень, фигура человека.
— Кто? — шёпотом спросил комиссар и остановился.
— Это вы, товарищ комиссар? Гарпуна нашли.
Это говорил Свиягин.
— Где он? — вырвалось у Елозина.
— Под куст забился и уснул. Я его там и нашёл.
— У тебя собачий нюх, журналист, — сказал Макей, перед которым стоял Гарпун, дрожа, как в лихорадке.
— Случайно, — скромно оправдывался Свиягин.
Елозин хихикнул.
— Хитёр! У него на дезертиров нюх, товарищ командир.
Что с ним делать, комиссар? — спросил Макей про Гарпуна. — Я думаю, мера одна в такое время — расстрел.
У Гарпуна сами собой подкосились ноги, он опустился на землю, словно куль с мякиной. Макея это взорва–ло. «У него нет даже чувства человеческого достоинства!»
— Трус и ещё раз трус! — зашипел Макей. — Собственноручно пристрелю, как собаку.
— Я… у меня… температура у меня…
Сырцов приложил свою руку ко лбу Гарпуна. Лоб пылал.
— У него температура, — сухо сказал Сырцов.
— От страха.
— Возможно, но больного в бой всё же не пошлёшь.
Макей закурил, прикрывая трубку полой казакина.
— Беда, — сказал он, успокоившись.
Порешили на том, что Гарпун в бой не пойдёт, останется в засаде с группой деда Петро. Гарпун сразу оценил выгоду своего нового положения. Зная, что в засаде не угрожает почти никакая опасность, он совсем расхрабрился. Выставив ногу, он стоял перед дедом Петро, сидевшим под сосною, и развязно жестикулировал своей пухлой рукой с короткими, точно обрубленными пальцами.
— Ты знаешь, деду, мы здесь основную задачу выполняем. Немцы из Кличева побегут, а мы их здесь с тобой: пиф–паф! Хи–хи–хи! Пиф–паф! И готово! И орденок на грудь. А?
— Само собой, — гудел в бороду дед Петро, которому было приятно слышать такую речь, хотя в душе он смутно чувствовал всю фальшь слов этого человека, и всё же почему‑то охотно с ним соглашался.
На востоке еле забрезжил рассвет, но до восхода солнца было часа два, а то и больше.
— Мы их, деду… — начал было Гарпун, но в это время раздался сильный пушечный выстрел, разбивший хрустальную свежесть предутренней тишины. Гарпун смешался и в страхе вытаращил свои белые навыкате глаза.
— Пужливый ты, Пётр Петрович, — скрывая в бороде улыбку, прошептал дед Петро, и, перекрестившись для вида, сказал:
— Началось!