Снаряд левинцевой пушки с грохотом разорвался в центре города Кличева, и сразу же там вспыхнул большой пожар. Чёрный дым клубом поднимался в заревое небо — это горела нефтебаза, подожжённая Володиным.
Но всем — и партизанам, и немцам — казалось, что пожар произошёл от взрыва снаряда. Немцев это пугало, а партизан радовало.
— Смотри, прямо в цель. Ведь это нефтебаза, по дыму видно. Эх, какой чёрный.
Раздалась команда:
— Вперёд!
Партизаны успешно продвигались впврёд. Но чем ближе к городу, тем становилось труднее: противник усиливал огонь.
Федя Демченко бежал недалеко от Макея, стараясь обогнать его. Вот он, наконец, вырвался вперёд и, стреляя на ходу, громко закричал:
— Хлопцы! За Родину! За Сталина!
— Ура! — гремело вокруг него. Рядом бежали Михась Гулеев, Юрий Румянцев, Ломовцев, Догмарёв, Петрок Лантух, Володя Тихонравов, Коля Захаров, Ропатинский, Вася Закалов. Вот Даня Ломовцев на миг остановился и, взмахнув рукой, бросил бутылочную гранату. Демченко видел, как она, кувыркаясь в воздухе, летела в окопы врага. Разорвавшись с гулом, она обдала жаром наступавших партизан. Хлопцы попадали на землю: продвигаться стало невероятно трудно — пули с жутким, противным свистом проносились над головой, гулко рвались мины, осыпая людей землёй и осколками. Над Кличевом росло, полыхая, большое пламя, и чёрный дым густо висел в воздухе, застилая бледные утренние звёзды. Взвились ракеты — красные, зелёные. Они словно подтолкнули партизан.
— Ура! — закричала Даша и побежала вперёд. За ней поднялась вся цепь. Оказалось, что впереди всех теперь комиссар Сырцов. Он сбросил с себя кожаное пальто и остался в одной гимнастёрке. Немцы стреляли отчаянно, На правом фланге машисто бежал Макей. Он раза два запоздало нагибался, будто таким образом мог уклониться от пули. Позади него бежал Елозин, назначенный адъютантом вместо Миценко.
— Товарищ командир, ложитесь! — крикнул Елозин, ревностно оберегавший Макея. Макей хотел было выругать своего адъютанта, как у нево с головы сорвало фуражку и висок словно обожгло чем‑то.
— Ложись! — кричал бырцов. — Перебежками, вперёд! — отдавал он команду.
«Молодец комиссар», — подумал Макей, падая на землю. «Как же это я споткнулся?» — и Макей инстинктивно схватился за голову. К руке пристало чго‑то горячее, липкое. «Ужели ранен?» Он лежал на отталой земле, а около него уже суетилась Мария Степановна. Она ловко работала руками, накладывая Макею на голову так называемую шапку Гиппократа.
— У нас в медшколе я лучше всех умела накладывать шапку Гиппократа, — сказала она, делая последний виток бинта.
— О, тяжела ты, шапка Гиппократа, —грустно улыбнулся Макей и, поднявшись, побежал догонять далеко ушедших вперёд хлопцев.
Партизаны вступили в предместье Кличева и завязали бой на улицах. Группа каких‑то людей, предводительствуемая высоким человеком в серой русской шинели, из‑под которой временами выглядывал чёрный полицейский китель с белыми блестящими пуговицами, вела с немцами бой в самом центре города. Среди этой группы людей несколько человек были в чёрных полицейских шинелях. Они пытались ворваться в школу, откуда немцы вели губительный огонь.
— Смотрите, господа, да ведь это там наш начальник, — говорили между собой полицейские, засевшие за каменными твердынями школы.
— Макарчук?
— Он, точно. Я же говорил — он большевик!
— А вон и Володин!
— Бей в него!
Шум боя усиливался. Всё вокруг гудело, трещало, звенело. В предрассветных сумерках Макей различал и сразу узнавал своих бойцов. Его восхищало их мужество и то презрение к смерти, которое свойственно только нашему советскому человеку, знающему, за что он жертвует своею жизнью. Нет ничего более возвышенного и благородного, как смерть в бою за своё социалистическое отечество. Повязка с запекшейся кровью давила голову, но Макей словно не замечал этого. Он с восхищением следил, как, тряхнув чёрным чубом, Федя Демченко метнул в амбразуру дзота «лимонку». Она взорвалась в самой щели, сверкнув ослепительным пламенем. «Молодчина!» — не успел подумать Макей, как что‑то до боли щемящее схватило его за сердце: со всего размаху на бегу рухнул Демченко и неподвижно остался лежать распростёртым на земле, лицом к вражескому стану. Над ним наклонился Лантух, его старый друг, но скоро он выпрямился, безнадёжно махнул рукой, снял шапку и вдруг бросил её на землю, словно она была во всём виновата. По виску и небритой щеке Демченко вишнёзым соком текла кровь. С свирепым лицом Лантух побежал дальше, угрожающе размахивая гранатой и* что‑то крича. Веснушчатое лицо его было бледно. О грохотом разорвался где‑то недалеко снаряд. Кто‑то упал, призывая на помощь.
Лантух, ослеплённый яростью, налетел на забор и остановился. К нему подбежал Андрюша Елозин. Горбатясь и кряхтя, он навалился на высокий дощатый забор всей своей тяжестью, тот подался и с треском рухнул. Оба перемахнули через поваленный забор и сразу очутились перед окопом, в котором сидел молодой белокурый немец. Он сосредоточенно бил из автомата по группе партизан, ведомых Сырцовым. Гитлеровец, увлечённый своей стрельбой и оглушенный боем, даже не слышал, как сзади рухнул забор. Только тогда, когда сильные руки Елозина схватили его за шиворот зелёного мундира, немец вздрогнул, побледнел и выронил из рук автомат. Глаза его неимоверно расширились. В них отразился страх человека, обречённого на смерть. Петрок Лантух, увидев эти глаза, сам в ужасе отпрянул от врага, которого только за минуту перед тем жаждал убить.
— Оставь его! — закричал он.
Елозин оглянулся на Лантуха и рука, державшая ворот врага, сама собой разжалась. Немец, почувствовав себя свободным, бросился бежать. Но не успел он сделать и двадцати шагов, как чья‑то пуля сразила его. Елозин, оскалив двойной ряд зубов, что‑то кричал Лантуху, но тот не слышал.
— Ура! — кричали сотни голосов, и лавина партизан, освещаемая лучами восходящего солнца, неодолимо двинулась в пролом, сделанный Елозиным и Лантухом. По плотности и интенсивности огня неприятеля партизаны уже чувствовали, что враг раздавлен их силой и неукротимой напористостью и теперь бежит, лишь огрызаясь, как затравленный гончими волк. Действительно, видя себя окружёнными, немцы оставили поле боя, залезли в школу и повели оттуда ошеломляющий огонь. Партизаны залегли. Прохоров бледный, как полотно, завалился в канаву и дрожал всем телом. Кожаная куртка его с зелёными петлицами была выпачкана в грязи, а окрещённые на груди ремни потеряли первородную свежесть желтизны. Лежавший недалеко от Прохорова Михась Гулеев громко выругался.
— Я не виноват… если нервы…
Гулеев бросил на Прохорова презрительный взгляд и решительно пополз вперёд.
— Пушку бы сюда, — говорили в цепи, — вот бы долбануть!
— Легка на помине. Смотрите, сам Левинцев свою пушку волочёт!
Партизаны сразу оживились.
Бух! — заглушая всё, рявкнула левинцева пушка, делая пролом в каменной стене школы. Всё здание сразу окуталось облаками дыма и кирпичной пыли. Оттуда послышались крики, стоны. Макей потряс в воздухе автоматом и, задыхаясь от пыли и дыма, побежал к школе. Мимо него пронесся невысокий человек, взлохмаченный и круглый, как шар. Лица этого человека он не видел, но запомнил серую широкополую шляпу, синюю рубаху, заправленную в широкие штаны, и на ногах маленькие сапожки. Грива чёрных кудрей, выбившихся из-под шляпы, разлеталась по ветру от бега. «Откуда этот чертёнок?» — подумал Макей и тут же забыл о нём.
Восходящее солнце не успело ещё оторвать рыжих кудрей–облаков от чёрной гребёнки хвойного леса, а уже весь Кличев был в руках партизан.