Рита вышла, стараясь ступать твердо. Но когда за ней закрылась дверь, и Ветров не мог ее видеть, она вдруг почувствовала изнеможение. Оно было настолько сильным, что Рита остановилась. Она испытывала смятение и неуверенность от своего, сделанного не совсем обдуманно, поступка. Но отступать было поздно.
Она отправилась в госпиталь. Дневальный, сидевший в вестибюле, пропустил ее. Рита поднялась наверх и вошла в ординаторскую. Анна Ивановна, дежурившая в эту смену, удивилась ее позднему приходу. Рита во избежание расспросов предупредила:
— Мне нужно посетить Ростовцева. Доктор Ветров об этом знает. Могу я взять этот халат?
— Возьмите.
Рита надела халат.
Борис еще не спал. Приход Риты в такое позднее время встревожил его:
— Что–нибудь случилось?
Рита, взглянув на него, внезапно испугалась того, что она собиралась ему сказать сейчас. За минуту до этого она не подозревала, что ей понадобится столько сил, чтобы осуществить свое намерение.
«А он еще ничего не знает, — подумала она, и ей стало жалко его. — Нет, надо скорее кончать, потому что это тяжело».
Стараясь не смотреть на него, она ответила:
— Ничего не случилось, Борис. Я только пришла проститься.
— Проститься?
— Я уезжаю, — продолжала она тем же тоном, но волнение, охватившее ее, помешало ей закончить. Она замолчала и опустилась на стул, чтобы собраться с силами. — Я уезжаю, вероятно, завтра. Мой отпуск истек.
— Почему же так внезапно?
— Я не сказала еще тебе всего, — она оставила его вопрос без внимания. — Я уезжаю совсем… Навсегда. Я больше не вернусь к тебе… — Она заторопилась, чтобы не дать ему перебить себя: — Конечно, я могла уехать, не приходя к тебе. Так было бы легче нам обоим. Но я считала, что это будет нечестно. И я решила все сказать тебе сама. Не осуждай меня. Я очень много думала и решила, что иначе поступить не могу. Зачем обманывать себя? Нужно трезво взглянуть в лицо правде.
Для Ростовцева ее слова были настолько неожиданными, что он с трудом понимал ее.
— Погоди! — воскликнул он, проводя рукой по лицу. — Что случилось?.. Что ты говоришь?.. Какая правда?..
— Неужели ты не понимаешь? — сказала она с легкой досадой. — Неужели ты не видишь, что мы стали друг для друга не тем, что прежде?.. Значит, я увидела это первой!
— Ты хочешь сказать, что намерена покинуть меня совсем?
— Да.
— Но… но ведь ты меня любишь?
Рита молча покачала головой.
— Как? — вырвалось у Бориса. — Хотя о чем я спрашиваю!.. Но… но, может быть, ты шутишь?
— Нет, — она снова покачала головой. — Нет, это не шутка. Это вполне серьезно… — Она проговорила это и сразу успокоилась от сознания, что самое тяжелое и неприятное уже высказано. И она теперь взглянула на Бориса с каким–то любопытством, желая определить, как он реагирует на ее слова.
— Как это нехорошо! — сказал он и замолчал, пытаясь собраться с мыслями. Он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Он не желал ни спрашивать ее, ни требовать от нее объяснений. Ему захотелось только, чтобы она ушла. Ушла и оставила его одного.
Но Рита не уходила. Ей показалось, что он осуждает ее, и она произнесла:
— Не сердись на меня, Борис. Я старалась бороться с собой. Но что я могла поделать? Не думай, что мне легко.
Борис не менял положения. Он почти не слышал ее.
«Для чего она оправдывается? — спрашивал он себя. — Разве не все ясно?» Не открывая глаз, он прошептал вслух: — Хорошо… Но теперь уйди. Иди, я все понял.
Он слышал, как она отодвинула стул и поднялась. Ему до боли захотелось взглянуть на нее, взглянуть в последний раз, чтобы запомнить навсегда ее лицо, но он сдержался. Он слышал, как прозвучали ее неуверенные шаги. Один… второй… третий… Вот она, вероятно, подошла к двери, вот остановилась почему–то. У него мелькнула слабая надежда, что она сейчас вернется и все останется попрежнему.
Вернется, положит руку на его лоб и тихо скажет, что пошутила, что все это неправда и что она останется с ним и никуда не уходит. Он на мгновение обрадовался и даже хотел сказать, что так шутить нельзя, что это жестоко — шутить такими вещами. Но необычайная тишина вернула его к действительности, и он понял, что этого случиться не может.
Скрипнула отворяемая дверь. До него долетел ее голос:
— Прощай, Борис!
Он не ответил. И когда шаги ее постепенно стихли, он вдруг испугался.
«Ушла».
Ему показалось, что в комнате стало нестерпимо душно. Он провел рукой по шее и нащупал марлю. Плохо понимая, что делает, он сорвал ее и бросил куда–то в сторону. Ладонью он растирал горло, не ощущая боли и тревожа еще не закрывшуюся рану. Опомнившись, он почувствовал, что рука стала липкой, и, взглянув на нее, увидел, что это от крови.
— Для чего это я? — спросил он себя с недоумением.
Ему сделалось стыдно оттого, что он не сдержался и потерял власть над собой. Нащупав на стене кнопку, он позвонил.
— Я нечаянно снял повязку, — сказал он вошедшей Кате. — Извините меня, но ее придется, вероятно, восстановить.
Катя всплеснула руками и выбежала. Через минуту она вернулась с марлей и клеолом.
— И отчего это вы такой неловкий, — рассуждала она, перевязывая его снова. — Как это вы?
Он не ответил на вопрос и только сказал:
— Я прошу вас, Катя, не говорить об этом доктору.
В этой просьбе Катя увидела нечто таинственное. Это заинтересовало ее.
— Вы боитесь? — спросила она.
— Вы слишком любопытны…
Катя кончила перевязывать его, но не уходила.
— Любопытство, — философствовала она, — осуждать нельзя. Когда я училась в школе, нам говорили, что врач должен быть любопытным.
— Но вы же пока только сестра, — ответил Борис. Ему хотелось, чтобы она ушла, и в то же время он боялся остаться один. Он чувствовал, что не заснет сегодня.
— Я обязательно буду врачом, — ответила гордо Катя. — После войны я пойду учиться дальше. Мне все говорили, что я способная…
В коридоре зазвонил звонок.
— Меня зовут, извините… — Катя еще раз улыбнулась и выбежала из палаты.
Утром у Бориса неожиданно повысилась температура.