Следующий день выдался для Ветрова тяжелым. Майор Михайлов, заболев, прислал записку, что не сможет явиться в госпиталь. Утром поступила большая партия раненых, и Ветрову пришлось простоять подряд восемь часов у операционного стола. Осталась последняя операция, которую в другое время он не стал бы делать без ведущего хирурга. Но она была важной, и откладывать ее он не решился. Он велел готовить инструменты, а сам отдыхал в ординаторской, выкуривая подряд вторую папиросу. Пальцы, ее державшие, коричневые от иода, немного дрожали. Он знал, что после отдыха эта дрожь, появившаяся от нервного перенапряжения, пройдет. Откинувшись на спинку кресла, он смотрел перед собой, ни о чем не думая. Он не сразу услышал стук в дверь, который прошел как–то мимо сознания.
— Добрый день, — приветствовала его Рита, вошедшая в комнату, не дождавшись разрешения. — Вы даже не сделали сегодня обхода, — произнесла она и села без приглашения на стул. Освоившись, она держалась в госпитале увереннее и чувствовала себя здесь своим человеком.
— Я был занят, — ответил Ветров, помедлив.
— Борис прекрасно себя чувствует, — продолжала она, чтобы не сидеть молча. — Мне стало немного скучно, и я зашла к вам побеседовать… Я вам не мешаю?
— Нет…
Он отвечал односложно. Разговаривать ему не хотелось, и приход Риты был весьма некстати. Он с удовольствием провел бы эти полчаса с самим собой.
— Ему неудобно лежать все время на спине, — говорила между тем Рита, не замечая, что Ветров почти ее не слушал. — Можно попросить сестру, чтобы она устроила Бориса в полусидячем положении?
— Можно…
— Тогда я попрошу ее от вашего имени?
— Попросите… Кстати, скажите, чтобы повязку на шее ему заменили наклейкой. Так будет лучше… — Он закрыл глаза и потянулся так, что хрустнули суставы.
Рита поморщилась, заметив его движение, и наставительно сказала:
— В присутствии женщины это делать некрасиво.
— Я знаю…
— Зачем же делаете?
— Потому что хочется… — Он считал, что разговор окончен, и ожидал, что Рита выйдет. Но она оставалась на месте.
— Вы сейчас идете домой? — спросила она после паузы.
— Нет еще…
— А чем будете заниматься?
— Буду оперировать.
— Но ведь уже поздно. Рабочий день имеет свои пределы.
Ветров не отвечал.
— А операция будет интересная? — спросила она снова.
— Очень.
Рита задумалась на мгновение и потом неожиданно попросила:
— Разрешите мне посмотреть.
— На что?
— Посмотреть, как вы будете оперировать.
— Этого нельзя.
— Почему?
— Посторонним присутствовать в операционной не полагается, — он сказал это устало и снова потянулся, намекая на то, что ей пора уходить. Но Рита не унималась. Появившееся желание прочно завладело ей, и она не хотела так быстро отступать.
— Я не отношусь к числу посторонних. Я выполняю здесь некоторые обязанности. К тому же я могу чем–нибудь помочь вам. Поддержать больного или что–либо еще…
Ветров улыбнулся.
— У меня есть помощники, — сказал он, поднимаясь. — А вы, вероятно, и крови–то испугаетесь. Еще, чего доброго, в обморок упадете. Мне некогда будет возиться с вами.
В его тоне не было решительного отказа, и Рита со свойственным женщине чутьем уловила это. Она просила его с такой горячностью, что он, в конце концов, уступил:
— Ну, хорошо, я возьму вас. Только с двумя условиями: во–первых, вы ни к чему не будете прикасаться, и, во–вторых, вы выполните безоговорочно все то, о чем я вам ни скажу. Любое мое слово в операционной должно быть для вас законом. Поняли?
— Да, — кивнула она.
— Пойдемте.
Пока Ветров тщательно тер щеткой руки, привезли больного. Рита со смешанным чувством любопытства и страха проводила глазами катящийся столик до самых дверей операционной. В молчаливо деловой обстановке, царившей здесь, она сразу как–то потерялась и не знала, как себя вести и куда девать руки. Она стояла поодаль и наблюдала, как с локтей Ветрова сбегает в раковину пышная мыльная пена, и он, не жалея мыла, все трет и трет пальцы белой щеткой. Ей показалось, что прошла целая вечность с тех пор, как он начал мыться. Наконец, Ветров отошел от крана и шагнул к дверям операционной, держа руки вверх. С локтей его падали капельки чистой воды.
— Закройте воду, — бросил он ей на ходу, — и идите за мной… Встаньте пока вот здесь… — он кивнул ей, указывая направление, и коротко сказал, не обращаясь как будто бы ни к кому: — Давайте тазик и готовьте халат.
Рита, теряясь все больше и больше, смотрела то на больного, лежащего под светом непонятного абажура, то на сестру в халате, укладывающую на своем столике блестящие инструменты, то на Анну Ивановну, одетую в такой же глухой халат и маску и стоявшую в странной позе с поднятыми вверх кистями рук. Никто из присутствовавших не говорил почти ни слова. Чувствовалось, что все до мелочей знают свои обязанности, и эта молчаливая согласованность действий невольно бросилась Рите в глаза.
Анна Ивановна покрыла больного салфетками. Она укладывала их аккуратно, и образованный ими четырехугольник выделял своей белизной участок коричневой, смазанной иодом кожи.
«Ему, вероятно, будут резать живот», — подумала Рита и почувствовала, как от этой мысли побежали по телу мурашки.
Ветров, державший руки в эмалированном тазике, выпрямился и сказал:
— Одеваться!..
Она видела, как он продевал руки в поднесенный ему халат, и как сестра завязывала на его спине смятые тесемки. На него надели белую шапочку, и когда губы его скрыла маска и сестра укрепляла ее, завязывая узел, он говорил:
— Туже… еще… вот так.
Рита обратила внимание на то, как относились к его словам окружающие. Они словно видели в них какой–то закон, и все то, о чем он говорил скупо и точно, исполнялось мгновенно. Даже Анна Ивановна смотрела на него выжидающе, и по ее виду можно было догадаться, что она считает его здесь хозяином и диктатором. Это было новостью для Риты. Правда, она и раньше замечала, что к Ветрову и больные, и сестры относились с большим уважением, но то, что она увидела теперь, было для нее из ряда вон выходящим. Невольно и сама она взглянула на него с уважением и даже некоторым страхом.
— Дайте иод.
Ветров тщательно обработал руки и подошел к операционному столу. Осторожно, на носках, стараясь не шуметь, приблизилась за ним и Рита. Она остановилась в некотором отдалении, но так, чтобы видеть все, что будет происходить. Ей казалось, что даже дышать здесь надо осторожно, и она смотрела на коричневый прямоугольник кожи больного, сдерживая дыхание.
— Шприц, — потребовал Ветров. — Будем делать под местной анестезией, — сказал он Анне Ивановне, — но, возможно, придется перейти на наркоз.
Он воткнул иглу в кожу. Больной вздрогнул.
— Лежите смирно, — властно приказал Ветров. — Это один укол.
На коже вздулся желвак. Ветров перенес иглу дальше, и новый желвак появился рядом с первым. Вскоре вдоль протянулся целый валик. Из одного укола выступила капелька крови.
— Скальпель, — сказал Ветров.
Сестра уже подавала ему маленький, точно игрушечный, ножичек. Его лезвие блеснуло, отражая свет.
«Сейчас будет резать», — подумала Рита. Ей стало неприятно.
Скальпель уперся брюшком в кожу и прошелся вдоль всего желвака. Рита вздрогнула: кожа разошлась в обе стороны легко, как бумага. Выступила кровь и какая–то водянистая жидкость. Рите показалось странным, что крови было так мало. Она ожидала, что как только нож прикоснется к телу, кровь хлынет ручьем. И то, что она ошиблась, успокоило ее и вместе с тем удивило. Скальпель между тем погружался все глубже. Жир, лежавший под кожей, разъединялся необыкновенно легко. Казалось, что нож режет не живое тело, а масло. В одном месте из–под ножа брызнула кровь. Рита испугалась, но Ветров быстро прикрыл это место тампоном. Он что–то сказал сестре и маленькими щипчиками, которые та ему подала, прицелился и схватил кровоточащий участок. Сделал он это без спешки, и Риту удивило, что кровь сейчас же остановилась. Щипчики как–то странно щелкнули и уже не разомкнулись больше.
Смотря на его точные быстрые движения, Рита проникалась к нему все большим уважением. Она следила за его действиями с интересом, похожим на азарт. Вид крови и сознание того, что на ее глазах режут живое тело, щекотали нервы, и она почувствовала, что у нее кружится голова. Чтобы отвлечься, она перевела взгляд на лицо Ветрова. Марлевая маска и белая шапочка закрывали большую его половину. Профиль его показался заострившимся и резким. Она заметила, что лоб его, обычно матовый, сейчас блестел от мельчайших капелек пота.
«Вероятно, он нервничает», — подумала она, хотя никаких других признаков волнения не заметила.
Когда она вновь посмотрела на рану, то почувствовала, что голова закружилась сильнее. Растянутые края обнажили что–то багрово–красное, лежавшее среди блестевших никелем инструментов, и руки Ветрова перебирали эту багровую живую массу, что–то отыскивая. Они были красными от прилипшей крови.
«Боже мой, ведь это же кишки! — мелькнуло в ее голове, и она покачнулась. — Настоящие человеческие кишки!»
Она уже раскаивалась в том, что вызвалась наблюдать операцию. Она поняла, что не выдержит до конца, но уйти сразу ей не пришло в голову. То хладнокровие, с которым Ветров и Анна Ивановна обращались с живыми человеческими внутренностями, теперь уже пугало ее, и вид их вызывал страх и отвращение. Она еще пыталась бороться с собой и сдерживалась.
Ветров нагнулся к ране, и его голова скрыла от Риты неприятную картину. Это помогло ей несколько успокоиться. Анна Ивановна вытирала кровь марлевыми шариками и бросала их в сторону. Вероятно, она сделала не так, как хотел Ветров, и он сказал ей несколько слов сквозь зубы. Рита поняла, что он сердится. На месте Анны Ивановны она бы обиделась на его замечание, потому что оно было резким. Но Анна Ивановна молчала и, не возражая, стала лишь быстрее работать. По нахмуренному лицу Ветрова Рита догадалась, что у него что–то не ладится. Больной, лежавший до этого молча, застонал.
— Больно… больно, доктор… О‑ой, больно…
— Потерпите… одну минутку… Сейчас кончаю… — Ветров, занятый своим делом, цедил слова скупо. — Не двигайтесь! — возвысил он вдруг голос, когда больной попытался пошевелить руками. — Я вам говорю: лежать спокойно! Вы не маленький. Надо терпеть!..
«Какой он жестокий, — подумала Рита. — Неужели же он не видит, что человеку больно?»
Она снова взглянула на Ветрова.
В это мгновение из раны бросилась вверх тонкая красная струйка. Кровь забрызгала его щеку и хлестнула на белое полотно халата, оставив на нем яркие пятна.
— Ах, чорт! — Вырвалось у него. — Пеан, скорее… Я же русским языком говорю: пеан!.. — он бросил злой взгляд в сторону сестры, подавшей ему по ошибке не тот инструмент.
Опять в глубине раны что–то щелкнуло, и Анна Ивановна облегченно вздохнула.
— А у вас кровь на щеке, — сказала она.
— Пусть. Умываться будем потом. — Ветров на секунду оторвался, чтобы передохнуть, и покачал головой.
Вспомнив о Рите, он повернулся в ее сторону. Необычайная бледность поразила его. Рита сдерживалась из последних сил и была близка к обмороку.
— Идите отсюда! — властно приказал он ей. — Слышите? Идите домой сейчас же!
Его голос несколько отрезвил Риту. Она повернулась и, покачиваясь, пошла к выходу, плохо соображая, что с ней творится. Перед ней, как в тумане, стояло его лицо с застывшими капельками крови на щеке и та красная струйка, которая так ее испугала. Только когда она шла по коридору, она поняла, что ее выгнали. Именно выгнали, потому что она едва не потеряла сознание. Это смутило ее, и она почувствовала себя виноватой. Ей стало неприятно оттого, что это видела и Анна Ивановна, и сестра, которая подавала инструменты, и еще кто–то, бывший в операционной. Она обиделась сначала на себя, а потом на Ветрова, который обошелся с ней так грубо. И от этого почувствовала себя оскорбленной. Ей захотелось пожаловаться кому–нибудь близкому, захотелось, чтобы кто–то разделил с ней ее настроение и успокоил. Первой мыслью было пойти к Борису, но, уже взявшись за ручку двери, она раздумала.
«Разве он поймет?» — мелькнула мысль. От этого у нее появилось раздражение к Борису. Она скоро забыла про него и прошла в ординаторскую. Усевшись в кожаное кресло, на котором перед операцией отдыхал Ветров, она вновь задумалась о случившемся:
«Если раньше он не замечал меня, то теперь, после того, как увидел мою слабость, он будет просто презирать меня. И для чего мне понадобилось проситься на эту операцию?.. Загорелось, словно глупой девчонке!..»
Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как покинула операционную. Не отдавая себе отчета в том, зачем сидит и не уходит, она ждала возвращения Ветрова и в то же время боялась с ним встретиться.
Он пришел нескоро. Войдя, он тяжело опустился на стул, как человек, смертельно уставший от непосильной работы.
— Кончили? — спросила его Рита, стараясь определить, осуждает ли он ее или нет.
— Да.
— Все сошло удачно?
— Кажется, да.
Рита помолчала.
— Скажите, вы не сердитесь на меня? — спросила она, стараясь не смотреть на него.
Ветров сидел, опершись локтями на стол и закрыв лицо руками. Опустив их, он устало взглянул на Риту:
— За что?
— За то, что я так глупо себя вела. Я чуть не потеряла сознание…
— Ах, вы об этом… Нет, не сержусь. С непривычки это бывает. Вы же никогда не видели операций, в том все и дело… — Он достал папиросу, закурил и с удовольствием глубоко затянулся. — А вы не обиделись?
— За что? — спросила в свою очередь Рита.
— На мой окрик.
— Нет, — солгала Рита. Его вопрос внезапно ее обрадовал, потому что он звучал, как извинение. — Нет, нисколько.
— Когда оперируешь, всегда нервничаешь. Говорят, что даже люди, оперировавшие всю жизнь, и те нервничают перед операцией. — Ветров снова затянулся. — Хорошо, что я еще сдерживаюсь и не ругаюсь. А иногда, признаться, ругнуться хочется. Но самое большое, что я себе разрешаю, это чертыхнуться. И то в самом крайнем случае, когда никак молчать нельзя.
— А сегодня такой случай был? — спросила Рита, вспомнив струйку крови.
— Сегодня был, — согласился Ветров.
Он бросил в пепельницу недокуренную папиросу и сидел, снова закрыв лицо руками и отдыхая.
Его черные волосы растрепались и лежали неровно. Рита смотрела на них, и вдруг где–то далеко, далеко в ее сознании родилось желание подойти к нему так, чтобы он не заметил, и разгладить эти непокорные жесткие волосы.