Андрей Термосёсов делал свой туалет очень скоро, нельзя было успеть сосчитать двести, как он в полном наряде и в добром здоровье взошел в данкину гостиную и, взяв бесцеремонно хозяйку за руку, сказал ей:
— Отлично соснул. А ты, душата моя, спала или нет?
— Нет, я не спала, — отвечала, храбрясь, но робея, Данка.
— Ну, здравствуй, — продолжал Термосёсов, еще раз пожав ее руку, и, принагнувшись, поцаловал ее в губы так смело и свободно, как будто бы теперь он имел уже на это полное и неоспоримое право.
Данка, до сих пор только переносившая поцалуи Термосёсова и млевшая под ними, на этот раз сама ответила ему таким же поцалуем, — поцалуем без увлечения, без страсти, а так, казенным поцалуем, каким она тоже как бы обязана была отвечать ему.
— А мне всё, всё слышалось, что ты здесь как будто с кем-то говорила, — начал Термосёсов, садясь около Бизюкиной так, что ноги ее очутились между его широко расставленными ногами.
— Да, тут был один… заходил ко мне, — застенчиво сказала Данка.
— Кто такой?
— Так… один учитель.
— А, учитель. Что же ты его не задержала? Мы б с ним познакомились. Чему он учит?
— Математике в уездном училище учит.
— Математике? А какая же в уездном училище математика, — там арифметика.
— Все равно, — отвечала Бизюкина.
— Совсем не все равно… А что же, человек он хороший?
— Нет… да, он ничего, он тут все ссорится у нас.
— С Туберкуловым?
— И с ним, и с разными, но глуп.
— Так что же ты его не задержала? Ах, брат, какая же ты разинька! Я уж, лежавши, кое-что попридумал насчет твоего Туберкулова, но все-таки от учителя-то я еще бы кое-что поприхватил. Ведь он хорошо его знает?
— Конечно.
— Ах, какая же вы вертопрашная. Этак пива не сваришь с тобой.
Данка смешалась:
— Но вы напрасно на него рассчитываете, — сказала она. — Я забыла вам сказать, что он глуп.
— Да что ж такое глуп, весь мир глуп. Дураки, брат, отличные люди и подчас преполезные, а ты вороти-ка его, если можно.
Изумление Данки возрастало.
— Ей-Богу, вороти, что? Ты, я вижу, что-то хитришь: ты, может любила его, а? Да говори мне все, как Муравьеву, — ведь я все вижу. Ну что ж, я тебя ревновать что ли стану? — рассуждал Термосёсов, — да мне что такое? Вороти, сделай милость.
Данка встала и вышла в залу, чтобы послать Ермошку в погоню за Омнепотенским, и через несколько минут мальчик и учитель, за которым он был послан, шли уже быстрыми шагами по тротуару назад к дому Бизюкиных.
— Вот и он, — сказала Данка, увидев прошедших под окном Ермошку и Омнепотенского.
— Очень тебе благодарен, — отвечал Термосёсов и, погрозив хозяйке пальцем, добавил, — а сама покраснела? А! а! ишь как горит! Ах вы, нетленные, нетленные! Чего ты себя выдаешь: что, на тебе метина что ли положена? — И с этим Термосёсов зашагал через залу навстречу Омнепотенскому.
Данка была в превеликом затруднении: оказалось, что она ничего не знает, что, собственно, ей кичиться перед Омнепотенским ровно нечем, что ее собственный курс развития, так сказать, еще в самом начале и что она делает беспрерывные промахи. Неофитка задумалась над тем, как действительно это трудно и сколько нешуточных затруднений надо преодолеть, прежде чем придется достичь какого-нибудь совершенства.