I
Дорога круто подымалась вверх по глубокому рыхлому снегу, где не встречались ни санные колеи, ни отпечатки мокассинов. Кит шел впереди и уминал рыхлый снег широкими короткими лыжами. Он весь ушел в ходьбу и неутомимо работал ногами и легкими. По его следам тянулось шесть запряженных собак. Густой пар, валивший из их пастей, показывал, как тяжела была их работа и как низка температура воздуха. Между коренным псом и санями бежал Малыш. Он каждые полчаса сменял Кита, потому что утаптывать снег было труднее, чем править санями.
У них была новая крепкая упряжь. Нелегко перебираться через перевал в середине зимы. Они считали счастливыми те дни, когда им удавалось пройти десять миль. Они не падали духом, но каждый вечер совершенно обессиленные залезали в свои спальные мешки. Пошел уже шестой день с тех пор, как они покинули кипевший жизнью лагерь Муклук на Юконе. В первые два дня они проехали пятьдесят миль накатанной дорогой вверх по Оленьему ручью. А потом началась борьба с четырехфутовой пеленой нетронутого снега, который в сущности был даже не снегом, а скоплением ломких, как сухари, сыпучих, как песок, кристаллов инея. В следующие три дня они прошли тридцать миль вверх по ручью Миног и пересекли несколько потоков, впадающих в реку Сиваш. Теперь они перебирались через горную цепь за Плешивыми Камнями, откуда должны были спуститься руслом Дикообразова ручья к среднему течению Молочной реки. Говорили, что в верховьях Молочной реки находятся залежи меди. Это и была их цель — гора из чистой меди, в полумиле направо от первого ручья за тем местам, где Молочная река выбивается из глубокого ущелья на поросшую густым лесом низину. Кривой Мак-Карти описал им все подробно. Если он говорил правду — найти гору было совсем нетрудно.
Кит шел впереди. Низкорослые сосны давно уже перестали попадаться навстречу, когда они увидели перед собой высохшее дерево. Им не нужно было много разговаривать. «Ого!» — вскричал Малыш, переглянувшись с Китом. Собаки остановились. Малыш стал развязывать постромки, а Кит достал топор и принялся рубить дерево. Распряженные собаки свернулись в комок, прикрывая пушистыми хвостами лапы и морды.
Люди работали быстро и умело. В таз для промывки золота, в кофейник и в кастрюлю был насыпан снег, который скоро начал таять и превращаться в воду. Кит достал замороженных бобов со свиным салом. Он топором отрубил от них большой кусок, словно это были не бобы, а полено, и бросил на сковородку, чтобы они оттаяли. Потом туда же кинули промороженные сухари. Через двадцать минут после остановки, еда была готова.
— За сорок ниже нуля перевалило, — пробормотал Малыш с полным ртом. — Полагаю, холодней уже не будет, впрочем, и теплей тоже. Для того, чтобы прокладывать дорогу, нужна как раз такая погода.
Кит не ответил. Его рот был набит бобами, и он изредка поглядывал на коренную собаку, лежавшую в нескольких футах от него. Этот серый озябший волк смотрел на хозяина с той бесконечной тоской, с той дикой жадностью, которая часто светится в глазах полярных псов. Киту давно уже был знаком этот взгляд, но до сих пор видел в нем непостижимое чудо. Чтобы стряхнуть гипноз, он поставил тарелку и чашку и пошел к саням открывать мешок с сушеной рыбой.
— Эй! — крикнул Малыш. — Что ты делаешь?
— Нарушаю осе законы, обряды и обычаи, — ответил Кит. — С обираюсь кормить — собак в середине дня. Они здорово потрудились, а им предстоит еще восхождение на перевал. Да кроме того, Брайт сказал мне своими глазами многое, о чем не расскажешь в словах.
Малыш скептически улыбнулся.
— Так, так, порти их. Скоро мы им маникюр делать будем. Рекомендую кольд-крем и электромассаж, очень полезно для ездовых собак. А по субботам води их в турецкие бани.
— Я никогда еще не кормил собак днем, — ответил Кит. — И больше не буду. Но сегодня покормлю. У меня такая причуда.
— О, раз это примета, так корми, — тотчас же смягчился Малыш. — Каждый человек должен следовать своим приметам.
— Это не примета, Малыш, проста Брайт раздразнил мое воображение. В глазах этого пса в один миг я прочел больше, чем мог бы прочесть в книгах за тысячу лет. В его глазах скрыты все тайны жизни. Они живут и движутся в его зрачках. Беда в том, что я понял их на мгновение, а потом сразу забыл. Я почти коснулся их, но не стал умнее, чем раньше. Не могу тебе объяснить как, но в глазах этого пса скрывается разгадка того, что такое жизнь. Эволюция, звездная пыль, мировая сила и вообще — все.
— То есть, говоря попросту, ты веришь в приметы.
Кит раздал собакам по сушеному лососю и покачал головой.
— А я тебе говорю, что веришь, — настаивал Малыш. — Кит, это верный знак. Что-то должно случиться сегодня. Ты сам увидишь. Сушеная рыба что-нибудь да значит.
— Ты должен мне это доказать, — сказал Кит.
— Нет, не должен. Время само об этом позаботится. Слушай, что я тебе скажу. Глядя на тебя, и я нашел примету. Ставлю одиннадцать унций золота против трех зубочисток, что я прав. Я не боюсь глядеть в лицо приметам.
— Нет, лучше ты ставь зубочистки, а я поставлю унции, — ответил Кит.
— Это будет просто грабеж. Я бью наверняка. Я верю своим приметам. До вечера должно что-нибудь случиться, и рыба что-нибудь да значит.
— Чепуха, — сказал Кит, пытаясь окончить разговор.
— И случится какая-нибудь дрянь, — сказал Малыш. — Принимаю еще три зубочистки, что дрянное выйдет дело.
— Идет, — сказал Кит.
— Я выиграю, — торжествовал Малыш. — У меня будут зубочистки из куриных перьев.
II
Час спустя они перебрались через перевал по узкому извилистому каньону, прошли мимо Плешивых Камней и вышли на открытый, довольно крутой скат, спускавшийся к ручью Дикобраза. Малыш, который шел впереди, внезапно остановился. Кит прикрикнул на собак. Им навстречу подымались вереницей люди, растянувшись в беспорядке на добрые четверть мили.
— Тащатся, как на похоронах, — заметил Малыш.
— У них нет собак, — сказал Кит.
— Да. Вон двое тянут сани.
— Смотри, какой-то парень шлепнулся. Что-то неладно, Малыш. Их здесь не меньше двухсот человек.
— Они шатаются, как пьяные. Вот и второй Упал.
— Их здесь целое племя. Есть и дети.
— Кит, я выиграл, — возгласил Малыш. — Примета есть примета, и тут ничего не поделаешь. Гляди, они ползут, как загробные тени.
Индейцы, при виде обоих путников, радостно закричали и ускорили шаг.
— Они изрядно нахлестались, — сказал Малыш. — Так и валятся направо и налево.
— Посмотри, какое лицо у передового, — сказал Кит. — Это их голод качает. Они съели своих собак.
— Что же нам делать? Удирать?
— Оставив сани и собак? — опросил Кит.
— Они сожрут нас, если мы не удерем. Они такие голодные, что и это могут. Эй, ребята, что с вами случилось? Да не глядите так на собак. В котле не варить, нельзя, поняли?
Идущие впереди окружили их, воя и причитая на каком-то незнакомом наречии. Кит с ужасом смотрел на эту картину. Да, это был голод. Их лица с провалившимися щеками и натянутой кожей походили на голые черепа. Остальные подходили все ближе и ближе: Кит и Малыш были окружены обезумевшей толпой.
— Берегись! Прочь с дороги! — завопил Малыш, переходя на английский язык после тщетной попытки использовать свои скудные познания в наречии индейцев.
Мужчины, женщины и дети подходили и подходили, они шатались, ноги их дрожали, в глазах стояли слезы отчаяния, они горели голодным огнем. Какая-то женщина прошла мимо Малыша и упала на сани, широко растопырив руки. Ее примеру последовал старик, который, пыхтя и задыхаясь, сделал попытку дрожащими руками развязать мешки и добраться до продовольствия. Какой-то молодой человек, обнажив нож, кинулся на путников, но Кит отбросил его. Толпа стала напирать со всех сторон, и началась свалка.
Сначала Кит и Малыш только отпихивали нападавших, но потом им пришлось пустить в ход бич для собак и кулаки пролив обезумевших от голода. А поодаль стонали и плакали женщины и дети. Во многих местах санные ремни были уже перерезаны. Мужчины подползали на животах и, невзирая на удары бича, хватались за мешки с продовольствием. Их приходилось отбрасывать в сторону. Они были так слабы, что падали от одного толчка. Однако не было сделано ни одной попытки напасть на людей, оборонявших сани.
Только эта чрезвычайная слабость индейцев спасла Кита с Малышом. В пять минут они сбили с ног всю толпу. Индейцы корчились в снегу, воя, визжа и не спуская глаз с пищи, от которой зависела их жизнь. Женщины и дети рыдали.
— Замолчите! да замолчите же! — кричал Малыш, затыкая уши. — Ах, ты вот как, — заревел он, бросаясь на индейца, пытавшегося перерезать горло коренной собаке и выбивая нож из его рук.
— Ужас! Какой ужас! — пробормотал Кит.
— Я выбился из сил, — сказал Малыш, отходя от спасенного Брайта. — Что нам делать с этим лазаретом?
Кит покачал головой. Но вопрос разрешился сам собой. Из толпы выбрался индеец, смотря своим единственным глазом на Кита, а не на сани. Видно было, как он боролся с самим собой. Второй его глаз был подбит Малышом. Индеец приподнялся на локте и заговорил.
— Моя — Карлук. Моя — хороший сиваш. Моя знает белый человек. Моя сильно голодный. Все люди шибко голодные. Все люди не знает белый человек. Моя знает. Моя теперь кушать. Все люди кушать. Моя купить пища. Наша много золота. Нет пища. Летом лосось не идет. Молочная река. Зима, карибу нет ходи. Нет пища. Моя говорил все люди. Моя говорил, ходи Юкон, там белый человек. У белый человек много пища. Белый человек любит золото. Бери золото, ходи Юкон, белый человек дает пища. Много золота. Моя знает, белый человек любит золото.
Дрожащими пальцами он стал шарить в мешке, вытащенном из-за пояса.
— Слишком много шума, — перебил era Малыш. — Скажи женщинам, скажи детям заткнуть глотки.
Карлук обернулся и закричал на воющих женщин. Другие мужчины тоже стали кричать на них, женщины притихли и стали унимать детей.
Карлук перестал шарить в мешке и несколько раз поднял руку с растопыренными пальцами.
— Вот сколько люди мертвый, — сказал он.
Кит, следя за движениями его пальцев, понял, что семьдесят пять человек из племени уже умерло от голода.
— Моя купит пища, — сказал Карлук и вынул из мешка кусок тяжелого металла. Остальные последовали его примеру, и со всех сторон посыпались такие же куски.
Малыш вытаращил глаза.
— Господи! — воскликнул он. — Медь! Красная медь! Они приняли ее за золото.
— Его — золото, — сказал Карлук, поняв восклицание Малыша.
— И в этом была вся надежда бедняги, — пробормотал Кит. — Посмотри. Этот кусок весит сорок фунтов. У них сотни фунтов меди, и они тащут ее, несмотря на то, что сами едва держатся на ногах. Послушай, Малыш, мы должны их накормить.
— Гм! Легко сказать! А как же статистика? Мы взяли запасов на месяц, по шесть порций в день, значит, на двоих. Помножь шесть на тридцать, получишь сто восемьдесят порций, а здесь двести индейцев с великолепным аппетитом. Мы не можем накормить их даже один раз.
— У нас есть корм для собак, — ответил Кит. — фунтов двести сушеной лососины помогут им вывернуться. Мы должны это сделать. Они верят в белых людей.
— Правильно, мы не должны их разочаровывать, — Согласился Малыш. — Нам обоим выпала на долю паршивая работа. Один из нас поедет в Муклук за помощью. А другой должен остаться здесь, с этим госпиталем, и, по всей вероятности, его съедят. Но не упускай из виду, что нам нужно было шесть суток, чтобы добраться до этого места. Даже налегке нельзя надеяться вернуться раньше, чем через три дня.
Кит старался рассчитать, сколько миль он сможет сделать в час.
— Я смогу добраться завтра к вечеру, — наконец, сказал он.
— Отлично, — весело подхватил Малыш. — А я останусь им на съедение.
— Но я возьму по рыбе для собак и одну порцию пищи для себя, — прибавил Кит.
— Да, без этого не обойтись, если ты попадешь в Муклук только завтра вечером.
Кит с помощью Карлука изложил индейцам свой план.
— Жгите костры, большие костры, много костров, — говорил он. — В Муклуке много белые люди. Белые люди — хорошие люди. Белых людей — много пищи. Через пять снов я вернусь, привезу много пищи. Этот человек, его зовут Малыш, мой хороший приятель. Он останется здесь. Он большой начальник — поняли?
Карлук кивнул головой и перевел.
— Вся пища остается здесь. Малыш даст вам пищу. Он начальник — поняли?
Карлук перевел и это. Мужчины, испуская горловые крики, закивали головами в знак согласия.
Кит остался и командовал, пока приготовления не пошли полным ходом. Те, у кого еще были силы, ползком собирали хворост и раскладывали длинные индейские костры. Малыш с помощью десятка приспешников занялся стряпней, хлопая короткой дубинкой по тянувшимся со всех сторон голодным рукам. Женщины топили снег в горшках и кастрюлях. Всем было роздано по тонкому ломтю сала и по ложке сахара, чтобы хоть сколько-нибудь притупить их острый, как бритва, голод. Скоро на кострах, разложенных вокруг Малыша, закипели котлы с бобами, и он, зорко следя за «мошенниками», как называл индейцев, стал жарить и раздавать тончайшие блины.
— Уж стряпать, так стряпать, — говорил он Киту на прощанье. — А ты лети, не задерживайся. Туда — рысью, а обратно — во весь опор. Два дня туда и три назад. Завтра они пожрут последние остатки рыбы и три дня будут сидеть не евши. Тебе придется поднажать, Кит, здорово поднажать.
III
Несмотря на то, что сани были не тяжелы, на них лежало только шесть сушеных лососей, несколько фунтов бобов с салом и спальный мешок, Кит подвигался вперед не быстро. Вместо того, чтобы сидеть в санях и погонять собак, ему приходилось бежать у прикола. Днем пришлось много работать, и это сказалось на нем и собаках. Едва он перебрался за перевал и оставил за собой Плешивые Камни, как начались длинные полярные сумерки.
Ехать под гору было много легче, и порой ему удавалось вскакивать в сани и гнать собак на протяжении шести миль. Темнота застала его в широком русле какого-то безымянного ручья. Ручей этот изгибался по низине широкими подковками, и Кит решил выбраться из его русла и ехать напрямик через болото. Но когда стемнело, он сбился с пути и вернулся к тому же месту. Он целый час безрезультатно искал дорогу и, наконец, не желая ехать наугад, развел костер, дал каждой собаке по полрыбы и съел половину собственного пайка. Он завернулся в спальный мешок и, и уже засыпая, понял, где находится. Ручей раздваивался, и он попал не а то русло. Он свернул в сторону за милю от тропы.
Рано утром, даже не закусив, он пустился в путь и, проехав милю вверх по реке, выбрался на тропу. Потом, так и не поев и не покормив собак, он ехал восемь часов без единой остановки, пересек множество ручьев и низких водоразделов и спустился вниз по ручью Миног. К четырем часам пополудни, когда уже начало смеркаться, он добрался до хорошо наезженной дороги вдоль Оленьего ручья. Ему оставалось пятьдесят миль до конца пути. 0:н остановился, дал собакам по полрыбы, потом оттаял и съел фунт бобов. Потом вскочил в сани, крикнул: «вперед!» — и собаки всей грудью налегли на ремни.
— Живее, псы! — кричал он. — Вперед, за пищей. До Маклука вы ничего не получите! Налегайте, волки, налегайте!
IV
Часы в «Энни Майн» показывали четверть первого ночи. Главный зал был переполнен, и гудящие печи напревали воздух до духоты. Монотонно стучали фишки, шумели игроки у столов, и на фоне этого шума также монотонно гудели телекса мужчин, которые сидели и стояли, разговаривая по два, по три человека. Весовщики не Отходили от весов, ибо здесь даже за стакан вина, ценой в один шиллинг, платили золотым песком.
Стены были сложены из покрытых корой бревен, а щели законопачены полярным мхом. В настежь распахнутые двери танцевального зала доносились веселые звуки рояля и скрипки. Только что была разыграна китайская лотерея, и счастливец, которому отвесили выигрыш на весах, пропивал его с десятком приятелей, За столами фаро и рулетки игра шла спокойно. Также тихо было у столов для покера, окруженных толпой зрителей. Рядом сосредоточенно играли в валеты. Шумно было только за столом для игры в кости, так как один из игроков бросал свои кубики на зеленый амфитеатр стола со всего размаху, невидимому, надеясь приблизить этим долгожданную удачу.
— О, Джо Коттон! — вопил он. — Выпадай, четверка! Сюда, Джо! Маленький Джо! О, Джо!
Култус Джордж, рослый, здоровенный индеец из Сэркл-Сити, стоял поодаль, угрюмо прислонившись к бревенчатой стене. Это был цивилизованный индеец, если вести такой же образ жизни, как белые, значило быть цивилизованным. Он чувствовал себя кровно обиженным, впрочем это была давнишняя обида. Уже много лет он работал как белый человек, жил вместе с белыми людьми и во многом даже превосходил их. Он носил такие же брюки, как они, такие же фуфайки и рубашки. У него были такие же хорошие часы, такой же пробор в коротких волосах, он ел пищу белых — сало, бобы и хлеб. Только в одном утешении, в одной награде было ему отказано — в виски. Култус Джордж хорошо зарабатывал. Он делал заявки, он покупал и продавал заявки. А сейчас он работал погонщиком собак и брал по два шиллинга с фунта за зимний пробег от Шестидесятой мили до Муклука, а за сало даже по три шиллинга, как полагалось, его кошель был набит золотым песком. Много стаканчиков мог оплатить он. Но ни один бармен не соглашался налить ему хоть стаканчик. Виски, огневое виски, драгоценнейшее благо цивилизации, было не про него. Только из-под полы, украдкой, за бешеные деньги мог он: достать выпивку. И он сейчас глубоко ненавидел это оскорбительное различие, как ненавидел его много лет. В этот вечер ему особенно хотелось выпить, и он еще сильнее ненавидел тех самых белых, которым прежде так усердно подражал. Они милостиво разрешали ему проигрывать им свое золото; но он ни за какие деньги не мог достать у них спирта. И потому он был трезв, очень рассудителен, и рассудительно мрачен.
В соседней комнате танцы закончились неистовой пляской, которая нисколько не мешала трем пьяным мирно храпеть под роялем.
— Все пары променадом: к стойке, — возгласил распорядитель, когда смолкла музыка. Пары потянулись в главный зал — мужчины в шубах и мокассинах, женщины в мягких теплых платьях, шелковых чулках и бальных туфельках. Вдруг растворилась дверь, и в комнату, шатаясь от усталости, ввалился Хват.
— Что случилось, Хват? — спросил Матсон, владелец «Энни Майн».
С большим усилием Кит сорвал ледяные сосульки с губ.
— За дверью мои собаки — измучены до смерти, — прохрипел он. — Пусть кто-нибудь позаботится о них, а я расскажу вам, что случилось.
Скупыми короткими фразами он рассказал о голодающем племени. Игрок в кости, который все еще ловил ускользающую шестерку, подошел к Киту и заговорил первый.
— Надо что-нибудь предпринять. Каков ваш план?
— Да. Я придумал вот что, — сказал Кит. — Нужно сейчас же послать туда несколько легких саней. По сто фунтов продовольствия на каждые сани. Ну, скажем, еще по пятьдесят фунтов для погонщиков и собак. Они доедут быстро. Отправим немедленно пять-шесть саней с лучшими погонщиками и собаками. Выехать надо будет им всем сразу. Как бы скоро они ни приехали, индейцы все равно будут уже третий день сидеть без пищи. А за легкими санями мы пустим сани с тяжелым грузом. Рассчитайте сами. Два фунта в день на человека, это — самое меньшее, чем может обойтись индеец в пути, а ведь раньше, чем через шесть дней, нам не доставить голодающих в Муклук. А Что вы собираетесь делать?
— Устроим складчину и купим продовольствия, — сказал игрок в кости.
— Продовольствие куплю я, — нетерпеливо начал Кит.
— Нет, — перебил его игрок. — Это не ваше дело. Каждый вложит свою долю. Эй, подайте таз. Это не займет и минуты. Вот для начала.
Он вынул из кармана тяжелый мешочек с золотом, развязал его, и струя песку и самородков посыпалась в таз. Стоявший рядом с ним человек с сердитым криком оттолкнул его руку и закрыл отверстие мешка. В тазу было уже шесть или восемь унций золота.
— Не входите в раж! — крикнул он. — Не у вас одного есть золото. Дайте и мне внести свою долю.
— Полегче, — огрызнулся игрок в карты, — здесь не погоня за заявками.
Все столпились вокруг. Каждый хотел пожертвовать как можно больше. И когда все были удовлетворены, Кит обеими руками поднял тяжелый таз и усмехнулся.
— Мы сможем прокормить все племя до конца, зимы, — сказал он. — Теперь дело за собаками. Пять легких упряжек с хорошим бегом.
Сразу был предложен десяток запряжек, и весь поселок вошел в состав жюри, спорил и препирался, отвергал и принимал.
Как только какая-нибудь упряжка признавалась годной, владелец ее с кучей помощников бежал на двор запрягать.
Одну упряжку забраковали, потому что она только что вернулась из путешествия. Один из владельцев предложил свою, но с виноватым видом показал забинтованную лодыжку, которая мешала ему участвовать в поездке. Его упряжку взял Кит, несмотря на единодушный рев толпы, что он выбился из сил и должен отдыхать.
Долговязый Билль Гаскелл заявил, что хотя упряжка у Толстого Олсена отличная, но сам Толстый Олсен — слон. Толстый Олсен вознегодовал. Слезы гнева брызнули из его глаз, и его жаркую речь удалось остановить только тогда, когда ему было предоставлено место в тяжелом отряде. Игрок в кости воспользовался этим и завладел его упряжкой.
Пять упряжек было, наконец, выбрано и снаряжено, но только четыре погонщика удовлетворяли собрание.
— А Култус Джордж?. — сказал кто-то. — Вот это гонщик, так гонщик! К тому же, он здоров и не устал.
Все глаза обратились на индейца. Но каменное лицо Култуса Джорджа не вогнуло, и он промолчал.
— Вы возьмете упряжку? — спросил его Кит.
Огромный индеец и тут не ответил ни слова. Словно электрический ток пробежал по толпе. Все почувствовали что-то неладное. Толпа зашевелилась, и вокруг Кита и Култуса Джорджа, стоявших друг против друга, образовался круг. Кит понимал, что товарищи выбрали его своим представителем в том, что совершается, и в том, что должно совершиться. Он и сам был раздражен. Он не понимал, как может человек не увлечься общим порывом и отказываться от участия в общем деле. О точке зрения индейца он не подозревал, и все, что происходило, он приписывал исключительно его эгоизму и жадности.
— Вы, конечно, возьмете упряжку? — сказал Кит.
— Сколько? — спросил Култус Джордж.
Короткий негодующий крик вырвался у золотоискателей, и губы их судоржно искривились.
— Подождите, ребята, — закричал Кит. — Он, должно быть, не понимает. Дайте я ему объясню. Слушайте, Джордж. Разве вы не видите, что здесь никто никого не нанимает? Здесь все дают, что могут, чтобы спасти двести индейцев от голодной смерти.
— Сколько? — сказал Култус Джордж.
— Подождите, ребята. Слушайте, Джордж. Мы не хотим, чтобы вы сделали ошибку. Эти голодающие люди — ваши соотечественники. Они из другого племени, но они тоже индейцы. Белые люди отдают свое золото, отдают своих собак, свои сани и спорят за честь быть погонщиками. Только лучшие могут ехать в передовых санях. Посмотрите на Толстого Олсена. Он готов был драться, потому что его не хотели брать. Вы должны гордиться, что вас считают первоклассным погонщиком. Здесь дело не в том, сколько, а а том, скоро ли.
— Сколько? — сказал Култус Джордж.
— Бейте его! Проломите ему голову! Дегтю и перьев! — раздались крики среди поднявшейся сумятицы.
Дух человеколюбия и товарищества в одно мгновение сменился зверской жестокостью.
Култус Джордж невозмутимо стоял посреди бушевавшей толпы.
Кит расталкивал самых рассвирепевших и кричал:
— Стойте! Кто здесь распоряжается?
Шум умолк.
— Принесите веревку, — спокойно прибавил он.
Култус Джордж пожал плечами, и лицо его искривилось в мрачную недоверчивую улыбку. Ему знакома белая порода. Он достаточно поработал с ними, он достаточно съел их хлеба, сала и бобов, чтобы не знать их. Эта порода повинуется законам. Он это прекрасно знал. Они всегда наказывают человека, нарушившего закон. Но он не нарушал закон. Он знает закон. Он живет по закону. Он никого не убивал, ничего не крал, не лгал. А закон белого человека не запрещает запрашивать цену и торговаться. Они все запрашивают и торгуются. Они сами его научили. А кроме того, если он не достоин пить с ними, он не достоин участвовать и в их благотворительности и во всех их прочих глупых затеях.
Когда принесли веревку, Долговязый Билль Гаскелл, Толстый Олсен и игрок в кости, разгоряченные гневом, неловко затянули петлю на шее индейца и перекинули конец через балку на потолке. С десяток золотоискателей ухватились за конец и приготовились вздернуть его.
Култус Джордж не сопротивлялся. Он знал, что это такое — его запугивают нарочно. Белые любят обманывать. Разве не покер их любимая игра? Разве они могут купить или продать что-нибудь без обмана?
— Подождите! — скомандовал Кит. — Свяжите ему руки. Не давайте ему возможности цепляться.
«Все вранье», — решил Култус Джордж и спокойно позволил связать себе руки за спиной.
— Это ваш последний шанс, Джордж, — сказал Кит. — Берете упряжку?
— Сколько? — сказал Култус Джордж.
Удивляясь тому, что он способен на такую вещь и в то же время возмущенный безмерным эгоизмом индейца, Кит подал знак. Не меньше удивлен был и Култус Джордж, когда почувствовал, что петля затянулась на его шее и приподняла его с пола. Его упорство было сломлено в одно мгновение. Лицо его выражало изумление, страх и боль.
Кит взволнованно следил за ним. Его никогда не вешали, и он не знал, что чувствует повешенный. Тело конвульсивно извивалось, руки пытались разорвать путы, из горла рвался сдавленный хрип. Кит поднял руку.
— Отпустите! — произнес он.
Недовольные легкостью наказания, золотоискатели поставили Култуса Джорджа на пол. Его глаза вылезали из орбит, он едва держался на ногах, покачивался из стороны в сторону и старался освободить руки. Кит понял в чем дело, просунул палец между веревкой и шеей и растянул петлю. Култус Джордж вздохнул полной грудью.
— Вы возьмете упряжку? — спросил Кит.
Култус Джордж не ответил. Он только дышал.
— О, мы, белые люди, свиньи, — продолжал Кит, чтобы заполнить паузу, недовольный ролью, которую ему пришлось играть. — Мы продаем наши души за деньги, но иногда мы забываем это, и беремся за дело, не думая о наживе. И тогда берегитесь, Култус Джордж. Мы хотим знать, возьмете вы упряжку или нет?
Култус Джордж боролся сам с собой. Он был не трус. Может быть, его опять обманывают и он будет дураком, если уступит. Кит, глядя на него, втайне боялся, что упрямый индеец предпочтет быть повешенным.
— Сколько? — сказал Култус Джордж.
Кит поднял было руку, чтоб дать сигнал.
— Еду, — торопливо ответил Култус Джордж, прежде чем петля успела затянуться.
— И когда спасательная экспедиция нашла меня, — рассказывал Малыш в «Энни Майн», — этот Култус Джордж был впереди всех. Он обогнал Кита на целых три часа, а ведь Кит пришел вторым. Но все равно, я вовремя услышал, как Джордж кричит на своих собак на перевале, потому что эти черти сиваши сожрали мои мокассины, мои рукавицы, кожаные ремни, ножны кинжала и стали поглядывать на меня самого голодными глазищами. Ведь я был пожирнее их.
А Кит? Он приехал едва живой. Он принялся было работать, помогать готовить обед для двух сотен голодных сивашей, а там и заснул на корточках, воображая, что набивает кастрюлю снегом. Я уложил его в свой мешок, и пусть меня повесят, если он мог влезть в него без моей помощи. — Так он устал. А зубочистки я все-таки выиграл. Разве собакам не пошли в прок те шесть рыб, которые Кит им скормил за обедом?