Это был год глубокого унижения и голода. Упорная выбивалась из сил, чтобы быть полезной племени. Иногда она снова, как в дни отсутствия предводителя, просиживала дни и вечера на скалистом склоне горы, над пещерой, и думала, хотя думы ее не могли ничему помочь.
Предводитель был здесь, дома, кости его срослись, он был по-прежнему находчив, но из первого стал он последним.
Упорная заметила, что он чаще и дольше, чем прежде, останавливается тяжелым взглядом на нелюбимой реке, на шалашах, которыми исподволь покрылись нижние террасы под пещерою, ибо пещера служила теперь жильем только в дождливые и холодные времена года.
И вдруг она поняла: предводитель искал нового дела, где бы он опять мог быть первым. Ведь бесполезным не надо жить. Бесполезным — смерть либо от голода, либо от удара топором.
Собирать семена и травы? Низменное, не мужское занятие. Стеречь священный огонь и питать его сухим валежником на глазах у всех? Пусть лучше его делом станет река и долгое, одинокое, терпеливое подстораживание рыбы. Бывший предводитель стал одной рукой усердно работать над зубцами гарпуна и мастерить крючья. Он стал нелюдим и угрюм и смягчался, только уйдя далеко из становища.
Прошло время, и к предводителю пристало еще несколько охотников. Одним лень мешала охотиться наравне с соплеменниками, другие не отличались избытком сил, третьего болезнь лишала зоркости, четвертый не ладил с племенем, и зрелые охотники грозились убить его за вспышки беспричинной ярости. Все они тоже мало помалу обособлялись от племени, их тянуло к воде, они знали реку, как собственный шалаш. Жить бы у самой воды, у большой не текучей воды, так, чтобы она и поила и кормила.
— Там, — указал на юго-восток злобный сородич, — есть большая вода.
Слепыш одобрительно кивнул годовою. Видно было, что Злобный неспроста заговорил об озере.
Предводитель не хотел вдаваться в разговор, но Упорная подхватила:
— Большая вода! Много рыбы!
Предводитель досадливо оттолкнул ее. Слишком много воли забрала себе женщина, пользуясь его убожеством. «Большая вода! Много рыбы!» Молчала бы лучше.
И все-таки предводитель пытливо взглянул на юго-восток, а потом ушел к далеким лугам, среди которых течение реки становилось плавным.
И Слепыш, и Злобный, и Упорная прилегли в густой траве и, как шакалы, следили издали за снующей у берега тенью одинокого человека.
Когда солнце стало на полдень, предводитель решительными движениями собрал рыболовные снаряды.
Убедившись в том, что поблизости нет никого из ставших чуждыми его соплеменников, он быстро пошел на юго-восток. Только спутанные его волосы порою подымались над тростником, да испуганные чайки отмечали криком его путь.
Рыболовы следовали за ним. Казалось, четыре змеи неслышно скользят между тростниками и осокою. До большой воды было три дня пути. О пище думали мало. Предводитель уследил, что за ним идут. Рыболовы знали, что им не укрыться от приметливого глаза. И все-таки они его не нагоняли, блюдя случайно создавшийся порядок.
Озеро плескалось в желто-песчаных берегах. Густозелеными пятнами лепились вдоль дюн лозы. У впадения медлительной речки раскинулся городок бобровых нор.
Бывший предводитель лег грудью на песок, увлажнил в воде руки, лоб и бороду и с наслаждением пил тепловатую озерную воду. Рыболовы осмелели и приблизились к предводителю.
— Далеко ходить к становищу, — сказал Слепыш, бывший проще всех. Ему и в голову не приходило, что можно навсегда отделиться от родного племени: там были сверстники, девушки, там прошло детство.
— Слишком близко, — отрубил предводитель. Сородичи переглянулись. Они поняли, что он надумал уйти навсегда. Предводитель опять чувствовал себя здесь первым. Он приказал им оставаться среди дюн, а сам пошел вдоль берега в поисках удобного для жилья места.
На следующую весну бывший предводитель, Упорная, Слепыш и Злобный ушли с насиженных мест. Племя противилось уходу молодых, а предводителю не препятствовало. Женщины унесли с собой выделенную им племенем долю одежды. Луга возле озера изобиловали цветами и диким луком, но просо там не росло.
(примечание к рис. )
Бобрам пришлось потесниться. Убито их было не мало. Мягкие бобровые шкуры пошли на одежду, жир в пищу. В шалашах запылал огонь. Было много мелких костров, зажечь же один общий, который стал бы покровителем нового рода, подобно костру медвежьей пещеры, не пришлось. Священный костер велик, для него нужны не тесные, в глине вырытые землянки, а уходящие ввысь своды пещеры.
Связь между основным племенем и ушедшими быстро слабела. Старики с раздражением узнавали об ушедших к бобровому озеру девушках, о рождении на озере многочисленных детей, об обильных уловах рыбы.
И тем, кто приходил от озерного поселения к старому племени, приказано было не являться без предметов для мены.
Приносили бобровые шкуры, бобровый жир, крупную рыбу и мед. При жизни четвертого поколения поселенцев бобрового озера эти мены стали обычаем. Невесты перебегали от отчего племени к бобрам. Когда люди древнего поселения видели издали идущих от озера людей, они говорили:
— Вот идут те — с бобрового озера. Они живут в земле, как бобры, у них нет большего огня — они хуже нас. Не принимайте их, если они пришли с пустыми руками!
Развитие племен, оседавших на месте, постепенно замирало. Во время жестоких потрясений, постигавших большие и маленькие племена, погибали отдельные люди, но увеличивался запас знаний. И напряженно принимались за борьбу с природой оторвавшиеся от племени в годины голода, междоусобий и столкновений с чужаками, группы. Отрывались обычно наиболее своеобразные, обладавшие беспокойным воображением люди. Обособленная жизнь вне привычных условий требовала нечеловеческого напряжения сил.
(примечание к рис. )
Человек был бережлив, когда дело касалось вещей, которые он приобретал упорным трудом, но расточителен по отношению к пище и к другим человеческим жизням.
Все племя готово было биться за кремневый топор или отделанный турий рог. Но подростки и женщины без счета ломали деревья, чтобы снять с них плоды. Зайцы, лани, суслики, птичьи гнезда, рыба — все уничтожалось без пощады, а уцелевшие животные уходили подальше от человеческого жилья. Излишки пищи не распределялись равномерно. После удачных охот и в особо обильные добычей времени года происходили пиршества, и наступали долгие периоды праздности.
(примечание к рис. )
Люди знали, что смерть ждет каждого из них на охоте, в зимнюю метель, в речном омуте, в часы отдыха, но не могли себе точно представить, что такое смерть. Легкомысленные и забывчивые, они боялись умерших и делали все возможное, чтобы не быть перед ними в долгу. Человек молчит, не дышит, не движется. Он притаился? Или задумал дурное? Звери и природа представлялись человеку вечно изменчивыми и коварными. То, что знакомо, не опасно, то, что не знакомо, сулит беду. Мертвому надо дать в дорогу пищу, питье и оружие. Надо, не скупясь, оставить при нем любимые предметы, как бы дороги они не были для племени. И поскорее от него отделаться, кто бы ни был: ребенок, женщина или старик.
Потому-то так коротка была память доисторического человека о близких, и так легка разлука. Боясь умерших, человек не боялся убивать. Он убивал детей, слабых и рожденных в месяцы засухи, холода, переселений или общественных бедствий, бросал на произвол судьбы больных. А старцы, пользовавшиеся уважением племени, иногда сами лишали жизни своих сверстников, иногда сохраняя втайне эти убийства, иногда же, наоборот, сопровождая их шумными празднествами.
Оторвавшись от основного племени, семьи заботливее тех, что остались, берегли каждую рожденную на новом месте жизнь. Есть дети — будет сила. И законы внутри не осевших прочно племен были мягче, чем законы племен, издавна оседлых и многочисленных.