Секунда за секундой бежало время. Незаметно приближалась весна. С каждым днем всё длинней и толще вытягивались сосульки на карнизах. Дорога почернела. На южной стороне улиц высохли доски крылечек.
Немцы пытались наладить жизнь и создать видимость благополучия. Жители сопротивлялись. Зимой открылся клуб, кино, но туда никто не ходил, привозились газеты на русском языке, но они не читались. И только на базаре было оживленно: меняли нажитые раньше вещи на продукты. С большим опозданием начались занятия в школе. Учеников собрали под угрозой ареста родителей.
— Забьют вам голову немецкой трухой, — ворчал сердито дед. — Родной язык забудете. Зер да гут, да гутен морген.
— Не забудут, — возразила Анна Алексеевна. — Русскими родились, русскими и помрут.
— Дуракам нравится, — продолжал сердито старик. — Ах! Заграница… А послать бы его туда года на четыре-пять, узнал бы, какая она заграница. Другое бы запел. Конечно, свое привычно, ну дураки и не ценят. Тоска по родине — самая что ни на есть тяжелая тоска, — заключил дед.
Мать мыла посуду, поглядывая на занимавшихся за столом ребят. Семилинейная лампочка слабо освещала склонившиеся над книгой головы. Старик ходил по комнате, заложив руки за спину.
— Ты бы посидел. Ходит, как маятник. Мешаешь ребятам.
— Они не уроками занимаются. Кто с них спрашивать будет! — сказал тот, но послушался и сел к столу.
Неожиданно раздался осторожный стук в окно. Все вздрогнули.
— Слышали? — спросила мать.
— В крайнее окно постучали, — подтвердил дед. — Кто бы это мог быть в такую пору?
Он встал и направился в прихожую.
— В случае чего… — начал было он, но махнул рукой. — Ладно, бог не выдаст, свинья не съест.
Ребята последовали за ним и остановились в дверях.
— Кто там? — громко спросил дед.
За дверью послышался простуженный хриплый голос:
— Василий Лукич, открой погреться.
— А кто вы такие?
— Довоенные друзья. Садоводы.
В последнем слове узнал он знакомые интонации и открыл дверь. Вошли, двое с мешками, в полушубках и, несмотря на то, что днем на дорогах подтаивало, в валенках.
— Николай Павлович! Какими судьбами? — удивился дед.
Узнав любимого учителя, ребята ринулись в прихожую.
— Ага! Все живы, здоровы. Очень рад. Здравствуй, Ванюша! А это кто? Трубачов!
— Раздевайтесь. Проходите. Сейчас чайку сообразим, — захлопотал старик.
— Подожди, Василий Лукич. Сначала выясним… Бывает у тебя кто-нибудь из незванных?
— Заходили раза два за всю зиму, по особому случаю, а так нет… Кто это с вами? Вроде знакомый человек? В темноте не видно.
— Не признал, — усмехнувшись, спросил второй. — Сейчас на свету разглядишь.
Когда гости разделись и прошли в комнату, ребята ахнули. Николай Павлович, как и его спутник, обросли бородой, усами. Одеты были они так, что от обыкновенного крестьянина ничем не отличить.
— Николай Павлович! — воскликнул Ваня. — На кого вы похожи-то!
— Ну на кого? Говори, Ваня.
— На старого колхозника.
— Правильно. Профессию свою я переменил. Вот приехали на базар торговать.
— Узнал теперь? — спросил деда второй гость. — Нехорошо старых знакомых забывать.
— Никак не признаю, — смущенно сказал старик. — Вроде как знакомы по глазам… ну и голос тоже не впервые слышу…
— Это хорошо, что не узнал. Меня сейчас нельзя узнавать. В милиции приходилось раньше бывать?
От удивления дед хлопнул в ладоши.
— Максим Савельич, жив!
— Максим Савельевич, а ведь Муфты у нас нет. Помните, вы с ней на охоту собирались?
— Как же не помнить? Нынче я часто про нее вспоминаю. Где же она?
— Убили. И знаете, кто убил? Леденцов. Помните Леденцова?
— Как же не помнить? За что же он ее убил?
— Из мести, наверно… Я не знаю.
Ваня коротко рассказал о посещении Леденцова.
— Какой мерзавец! — возмутился Николай Павлович.
После чая ребят выпроводили спать, а старик и мать остались с гостями.
Когда кто-нибудь из друзей оставался ночевать, то спали ребята на одной кровати и подолгу разговаривали на самые задушевные темы. Сегодня говорил Гриша, а Ваня больше молчал и слушал. Откровенничать он вообще не любил, а тем более говорить вслух о своих мечтах и планах.
— Как ты думаешь, где Николай Павлович сейчас живет? — шопотом спросил Гриша.
Ваня молчал.
— Хочешь скажу? — продолжал Гриша.
— Ну?
— В деревне. А знаешь, почему?
— Ну?
— Он коммунист и в партизанах. Я сразу догадался. Потому они и бороды отпустили. Наверно, он там главным начальником. Вот бы к нему записаться! Давай завтра попросимся? Он примет.
— Не возьмет он нас.
— А почему? Я бы знаешь как… Я бы что хочешь! Хоть листовки расклеивать, хоть мост подрывать… Только скажи! Нет, верно. Пойдем в партизаны, Ваня. Надоело мне в городе. А знаешь, как немцы партизан боятся?
Ваня слушал приятеля и в душе соглашался с ним, но он понимал, что это дело серьезное, опасное и вряд ли Николай Павлович будет с ними даже говорить на эту тему. Попытаться, конечно, следует.
— Ладно. Завтра видно будет. Только я знаю: дед не пустит, — сказал Ваня.
Проснувшись рано утром, ребята услышали за стекой голоса и звяканье посуды, словно гости просидели за чаем всю ночь. В кухне мать шаркала ногами, налила в ведро воду, и Ваня догадался, что она собирается итти доить корову.
— Трубач, спишь?
— Нет.
— Скоро семь.
— Откуда ты знаешь?
— Петух пропел, — пошутил Ваня.
— Ну да? Давай вставать, пока они не ушли.
Они торопливо оделись и вышли в столовую. Действительно, гости сидели на тех же местах и пили чай.
— Вот и молодая гвардия поднялась! — встретил их приветливо Николай Павлович.
Хрипота в голосе пропала, и теперь ребята отличили бы его от тысячи других голосов.
Сели пить чай. От нетерпения Гриша ерзал на стуле и несколько раз подмигивал Ване, но тот не обращал внимания.
— Чего ты перемигиваешься? — спросил дед, заметив его сигналы. — Ну, говори.
— Да так… Мы с Ваней хотели спросить… — замялся Гриша.
— Спрашивай.
— Пускай он сам.
— Ну, что вы хотели спросить? — вмешался Николай Павлович.
— Он говорит, что вы, Николай Павлович, сейчас начальник партизанского отряда, — сказал Ваня.
Гости переглянулись, а дед нахмурился.
— А из чего это ты заключил, Гриша? — спросил учитель.
— Потому что вы бороды носите, потому что партийный и… вообще похоже.
— Любопытно! Ну, допустим, что мы партизаны… Что же из этого следует?
— Возьмите нас к себе, — выпалил Гриша и покраснел.
— Нельзя, друзья — сказал Николай Павлович. — Вы не меньше нас партизаны. Рассказывал мне Василий Лукич, как вы яблоки спрятали. Немцы наверно думают, что тут отряд человек в сто на лодках по реке поднялся и забрал весь урожай. А вам я не советую торопиться. Настоящая война только началась. Веем работы хватит.
— Не брякните где-нибудь, что нас видели, — предупредил Максим Савельевич. — Мы, конечно, не партизаны, но и на лбу у нас это не написано.
— Ну что вы! Мы и сами понимаем. Не маленькие.
На этом разговор о партизанах закончился. Гости, выпив по стакану парного молока, отправились на базар, сказав, что идут менять привезенные продукты. Когда Гриша помогал взваливать мешки на плечи, то почувствовал, что они твердые.
— А знаешь, что у них в мешках? — спросил он Ваню.
— Что?
— Не разобрал, а только никакие там не продукты.
— Не выдумывай.
— Факт! Я же потрогал.
— Ну, пускай не продукты. Не надо совать нос, куда тебя не спрашивают.
— Подумаешь! — неопределенно сказал Гриша. — Я же ничего плохого не сделал.
— Они же сказали, что не партизаны.
— А ты и поверил.
— Пускай не поверил… Значит, они не хотят нам говорить… Ну и нечего лезть.
Гриша согласился с другом и прекратил разговор.