Степан Васильевич не успел еще заснуть, как почувствовал, что по шее бежит насекомое. Сегодня ночью это было уже в третий раз. Первое насекомое он смахнул с носа, второе он поймал на руке. Степан Васильевич хлопнул себя по шее.
— Анна! Ты спишь? — полушопотом спросил он.
— Ну, что у тебя? — отозвалась жена.
— Зажги-ка свет. Ползет какая-то тварь. Спать не дает.
— Спички у тебя в кармане.
— Рука занята. Поймал кого-то на шее.
Это встревожило женщину. Она встала, нашла коробок спичек и чиркнула. Степан Васильевич подошел к столу и смахнул насекомое.
— Свети!
По скатерти полз с поломанным крылом жучок — божья коровка.
— Жук. Смотри, вон еще. Откуда они налезли? — Показал на свою подушку: — А вот еще…
Он зажег лампу. Красных жучков, с крапинками на спине, оказалось много.
— Смотри, смотри. Нашествие! — говорил он жене, поднося зажженную лампу к насекомым, ползающим по кровати, по стульям и стенам.
— Это Ванюшкины. Вчера он в поле ходил и говорил, что много этих жучков наловил.
— Новое дело! То дымом донимают, то жуками… Иван! — громко крикнул он. — Иван! Поди сюда.
В соседней комнате послышался шорох, и сонный мальчик появился на пороге.
— Ты меня звал, папа?
— Это что? — указал отец на ползущего жука.
Ваня подошел к столу и, увидев жучка, всполошился.
— Ой! Расползлись.
Он подбежал к окну, на котором стояла коробка. Стекло, закрывавшее её сверху, лежало рядом и на нём были окурок и пепел.
— Кто это стекло открыл? Это твоя папироса… Конечно, ты курил и пепел сюда стряхнул.
— Выходит, я же виноват.
— Зачем ты их открыл?
— Зачем… зачем! А зачем ты их домой принес?
— Для сада… Потому что тля на листьях появилась, — говорил Ваня, собирая разбежавшихся помощником.
— Надо было к себе в комнату прятать. Распустил теперь по всему дому. Кусаться будут.
— Они не кусаются. Не надо их давить! — остановил он отца. — Это самые полезные насекомые. Они тлей уничтожают.
— Да ведь они всё равно разлетятся.
— Нет. Они будут жить в нашем саду.
— Ох, сынок, сынок! Не делом ты занимаешься, — с досадой сказал отец. — Тебе бы сейчас в депо на практику итти, а ты с жучками балуешься.
Он снял с кровати простыню, взял подушку, одеяло и направился к выходу.
— Ты куда, Степа? — спросила жена.
— Пойду на сеновал спать.
Ваня долго еще собирал беглецов. На помощь ему пришел дед, но слабое зрение мешало. Он часто принимал за жука то шляпку гвоздя, то какое-нибудь пятно.
— Ванюшка правильно поступает. За урожай борется, — ворчал он. — А ему всё не так! Сам же осенью яблока захочет.
Наконец жуки были переловлены, посажены до утра в коробку, и в доме снова водворилась тишина.
Степан Васильевич крепко спал на сеновале, когда почувствовал, что кто-то сильно трясет его за рукав. Открыв глаза, он увидел склонившегося над ним сына. Через щели тянулись узкие полосы солнечного света.
— Папа, вставай скорей!
— Что такое случилось?
— Сейчас Молотов будет говорить. Несколько раз предупреждали. Скорей вставай!
Степан Васильевич вскочил.
— Молотов? Это неспроста.
— Вот я тебе одежду принес. Одевайся.
Ждали. Метроном напряженно отщелкивал секунды.
Много было передумано, пока, затаив дыхание, слушали речь Молотова.
«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», — уверенно закончил Вячеслав Михайлович.
Степан Васильевич молча схватил кепку, вышел из дома и крупно зашагал в сторону станции.
Дед подошел к застывшей на стуле Анне и положил руку на плечо.
— Рано или поздно так и случилось бы, — строго сказал он: — нам с фашистами на земле не жить. А победа будет за нами — это точно. Идем-ка, Ваня, на народ.
Дед и внук вышли на улицу. Взволнованные группы людей стояли у репродукторов, на перекрестках, под воротами и обсуждали обращение товарища Молотова.
Ваня видел строгие лица, потемневшие глаза, слезы, сжатые кулаки, и тревога охватила мальчика. Он прилился к деду и даже тихонько взял его за руку.
— Что будет, дедушка?
— Трудно будет. Только твердо надо стоять и друг за друга держаться. Одолеть нас невозможно. Со спины ударили, из-за угла… Ничего, обернемся, Ваня. Правда-то наша…
Ваня смотрел вдоль улицы. Никто в этот час не оставался дома. Люди тянулись к военкомату, к Исполкому, к площади…
* * *
Война!
Где-то уже рвались бомбы и умирали люди. Уже полчища немцев двигались по нашей родной земле. Женщины ходили с красными, распухшими от слез глазами. Отправлялись эшелоны мобилизованных. Трудно было мальчику думать о мирных делах: о лимоне, который выбросил темнозеленые блестящие листочки и пошел в рост, о «новом сорте», о кружке юных мичуринцев.
Отец дома почти не бывал. За месяц, после начала войны, Ваня видел его всего два раза. Приходил он усталый и хмурый. Во второй приезд попросил, истопить баню и лег спать. Вечером, после бани, отошел и за чаем разговорился.
— Трудны наши дела, — горько сказал он.
— Это ничего, Степа. Француз тоже ходко наступал. В Москву пришли, а потом и костей не собрали, — утешал его дед.
— Не то время, отец. У немцев техники много.
— Ну, а нашу силу мы и сами не знаем. Русскую силу по-настоящему никто не испытывал. Соберется она в один кулак… Урал, да Сибирь, да Восток с Югом. Со всех концов соберутся, да снарядятся, неодолимая сила будет.
Когда мать ушла за чем-то на кухню, отец сказал вполголоса:
— Попал я под бомбежку, отец. Не знаю, как жив остался.
— А ты полным ходом проскочил?
— Наоборот. Самым тихим. Только смотрю вперед и руку с рычага не снимаю. На полном ходу, если чуть линию испортит, под откос можно слететь.
— Страшно было?
— Да как тебе сказать… не весело, когда самолет над головой гудел.
— С непривычки, конечно, не по себе, — согласился дед. — Только у машиниста никаких нервов не должно быть. Про себя сейчас забыть надо. А если что случится, то вот что я тебе скажу. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Главное смерти не бойся, тогда она тебя и не тронет. Так я понимаю.
— А какие у них самолеты, папа? На наши похожи? — спросил Ваня.
— Кто их знает! Не разобрал. Такие же, с крыльями.
Ночью перед уходом на работу отец зашел в комнату и сел на кровать сына.
— Ваня, проснись-ка…
— Ты что, папа?
— Сейчас я уезжаю. Послушай, что скажу, сынок. Приготовь себе в узелке смену белья, пальто, галоши… ну, всё необходимое и жди. Понял?
— А зачем?
— Может случиться, что меня на Октябрьскую дорогу перебросят, тогда поедем вместе. Я забегу, так ты будь наготове. Понял?
— Ладно.
Спросонок Ваня плохо соображал и только через несколько дней вспомнил про ночной разговор. Посоветовавшись с матерью и дедом, он собрал узелок и спрятал его под кровать.
Фронт приближался. В городе появились беженцы. Они двигались большими партиями по шоссе, на грузовиках, на телегах и просто пешком. Некоторые останавливались в городе ночевать и рассказывали о пережитом.
Ваня с Гришей ежедневно бегали на станцию провожать проходившие на фронт эшелоны. Жадно впитывали мальчики все виденное и слышанное. Война властно заполняла жизнь людей. Пожары, бомбежки, обстрелы… Всё это было еще далеко, но неумолимо приближалось. Тревога закрадывалась в сердце Вани. Надо было что-то делать. Хотелось сесть в воинский эшелон, выпросить винтовку и вместе с другими ехать на фронт. Но кто его возьмет?
Чтобы заглушить тревогу, мальчик уходил в сад и заставлял себя работать.
Яблони ничего не знали о войне. Они в эти жаркие июньские дни требовали подкормки, и Ваня механически выполнял обязанности садовода.
Как-то во время работы Ваня заметил за забором светлое платье Маши Ермаковой.
— Заходи в сад! — крикнул Ваня.
— Некогда. Я на одну минуту.
Ваня подошел к забору и поздоровался с Машей. В руках она держала толстую папку с делами кружка.
— Ваня, мы с мамой уезжаем. Я не знаю, что делать с журналами. Возьми их себе. Тут всё… — сказала она торопливо и просунула папку в щель между досками.
— А зачем ты уезжаешь? — спросил Ваня, взяв дела.
— Велели эвакуироваться. Нас много едет. Целый состав. Разве ты не знаешь?
— Первый раз слышу. А куда вы едете?
— Может быть, в Ленинград, или дальше. Приходи вечером провожать на станцию. Придешь?
— Приду.
— Ну, тогда и простимся. Наверное, не скоро увидимся. А ты не поедешь?
— Не знаю. Отец велел мне собраться, а самого всё нет и нет.
— Ну, значит, увидимся, — сказала девочка и побежала обратно.
Дед сидел в комнате у окна и ниткой обматывал оправу очков. Ваня молча положил папку с делами на стол, сел на кровать и глубоко вздохнул.
— Что это? — спросил старик, кивнув головой на папку.
— Кружковские дела. Дедушка, говорят, немцы близко. Наши уезжают.
— Куда?
— Куда-нибудь подальше. Ты не поедешь?
Дед искоса взглянул на внука и усмехнулся.
— Я корнями здесь в землю врос — не оторваться. Это ваше дело молодое. Куда ни посадил, там и приросли. Завяжи-ка лучше узелок. Совсем глаза сдают.
Ваня завязал узелок, обрезал концы, и дед надел очки.
— Вот. Совсем другое дело.
Вечером Ваня пошел на станцию провожать своих друзей.
— Ваня, едешь? — спросил его Трубач.
— Нет.
— И я нет. Будем держаться вместе.
На станции взрослые таскали в вагоны багаж. Прощались с родными, плакали. Все были возбуждены, и даже те, кто оставался, куда-то торопились.
Ваня с Трубачом помогали грузиться в эшелон. Знакомых уезжало много.
Потом мальчики отошли в сторону и молча смотрели на отправку. На душе было тяжело. Гриша глубоко вздохнул. Ваня плечом коснулся друга. Они оба переживали одно и то же чувство. Люди оставляют дома, обжитые места, работу, и вот скоро тронется эшелон… А они? Правильно ли делают, что остаются здесь? Может быть, пока не поздно, сбегать домой, взять приготовленный узелок и ехать вместе со всеми? Ваня вспоминает слова деда: «Никуда от родной земли не уйду. Остаться — не значит покориться». И мальчику показалось, что дед прав.
На запасный путь пришел товарный состав. Ваня взглянул туда, где стали вагоны, и почему-то подумал: «Не отец ли приехал?»
— Сад берегите. Приедем, поставим на собрании отчет, — перебила Ванину мысль Маша Ермакова. В это время к ним подошла ее мать.
— Маша, а ведь мы оставили дома на окне пакет. Что делать? Поезд скоро тронется. Не может ли кто-нибудь из твоих друзей сходить за пакетом? Он очень нужен.
— Я схожу, — вызвался Ваня.
— Вот и спасибо. Очень вам благодарна. Вы нас выручите.
Предчувствие Вани оправдалось. Товарный состав привел Степан Васильевич. Получив разрешение сходить на полчаса в город для устройства своих дел, машинист почти бегом направился к дому.
Анна Алексеевна хотя и привыкла к неожиданным возвращениям мужа, обрадовалась, увидя его целым и невредимым.
— Где Иван? — спросил Степан Васильевич поздоровавшись.
— Не знаю, Степа. Ушел куда-то.
— Ну вот… Ведь говорил я, чтобы ждал. Где его теперь искать?
В комнату вошел дед.
— Отец, где Ваня?
— На станцию ушел, беженцев провожать.
— Ага! Ну я там его и найду, — успокоился Степан Васильевич. — Подожди, Аня, не хлопочи. Я тороплюсь.
Он сел и, внимательно разглядывая свои грязные руки, с трудом подбирая нужные фразы, медленно сказал:
— Ухожу я… Может быть, не скоро увидимся. Вы здесь с отцом остаетесь. Ванюшку я на паровоз возьму, пускай возле меня… Неизвестно, как тут будет.
Искоса взглянул на жену. Она стояла прислонившись к буфету, бледная, но спокойная. Степан Васильевич знал, что это спокойствие внешнее, а душа у нее рвется на части. Эта женщина умела сдерживать себя, и даже в самые трудные минуты ему не приходилось видеть слез в глазах жены. Степан Васильевич вытащил из кармана пачку денег, положил на стол и посмотрел на часы.
— Это получка. Возьми все, а себе я достану… Времени у меня только полчаса. Десять минут уже прошло. Надо прощаться.
Он встал. Анна Алексеевна подошла и положила руки на плечи мужа.
— Ну что ж… Прощай, Степа, — с трудом, но отчетливо выговорила она. — Не ждали, не гадали… — голос ее дрогнул и задрожал. — Верю, что увидимся. Об нас не тревожься — не пропадем.
— Ничего, ничего, Анюта. Ты у меня молодец. Держись крепче. Горе в народе такое — глазом не окинешь.
— Это верно, — вполголоса подтвердил дед.
Анна уже успела взять себя в руки. Она попрощалась как обычно, словно провожая мужа в очередной рейс, и только когда хлопнула дверь и мимо окон промелькнула его тень, Анна покачнулась.
Шатаясь и цепляясь руками за стулья и стены, она с трудом добрела до кровати и повалилась почти без чувств.
Дед, проводив сына, вернулся в комнату и сел у изголовья ее постели.
— Худо, Анна? Может, воды принести?
Она медленно повернула голову и еле слышно прошептала:
— Спасибо, дедушка. Отойдет сейчас. Сердце чего-то захлестнуло и голову ломит.
* * *
Толпа на станции сильно поредела, но Вани нигде не было видно. Знакомые, которых спрашивал Степан Васильевич, отвечали, что мальчик недавно был тут.
Время истекало. Машинист уже потерял всякую надежду, когда заметил Машу Ермакову с двумя подругами.
— Девчата, вы не видели моего Ванюшку?
— Он пошел в город, — ответила Маша. — Скоро должен прийти.
— Скажите ему, девочки, что я приехал… Чтобы он сейчас же шел к паровозу. Вон, видите, на третьем запасном стоит?
— Хорошо.
— Обязательно скажите. Очень я вас прошу, — умоляюще попросил он.
— Конечно, скажем. Не беспокойтесь, Степан Васильевич.
Перепрыгивая через рельсы, побежал машинист к своему паровозу. Его уже ждали. Путевка была готова и истекало время стоянки. Степан Васильевич еще несколько минут затягивал отправление. Паровоз шипел, пускал клубы дыма и пара, но не трогался с места. Главный два раза нетерпеливо давал свистки и, наконец, пошел к паровозу.
— Ты чего тянешь? Ни тпру, ни ну!
— Сейчас поедем, — буркнул в ответ Степан Васильевич.
— Давай трогай. Загонят за сборным.
— Не загонят. Я наверстаю.
Степан Васильевич взглянул на часы. Тянуть больше было нельзя. Последний раз тоскливо посмотрел он на платформу, где в наступивших сумерках копошился народ. Не отделилась ли от них одинокая фигурка мальчика и не бежит ли она к паровозу? Нет. Никого.
С большим пакетом подходил Ваня к станции, когда какой-то паровоз протяжно, тоскливо загудел, словно прощаясь с родным городом. У мальчика ёкнуло сердце: «Это отец!» Он прибавил шагу. У дверей вокзала его поджидала Маша.
— Ваня, твой папа здесь. Велел тебе бежать к паровозу…
Дальнейшее мальчик не слышал. Сунул пакет в руки Ермаковой и бросился на платформу.
Поздно. Сигнальный огонек последнего вагона был уже далеко.