Полулегальная работа в Ростове.
— Чего мы сидим — не понимаю, — говорил человек в замасленном пиджаке, прохаживаясь по комнате. — Ты вот, Шмидт, сказал, что было задание из Донбюро выступать. Так за чем же остановка? Красные подходят к Батайску, орудийную стрельбу по вечерам слышно, аж сердце прыгает, как услышишь, а мы все собираемся им помочь… Уж апрель идет, тепло стало, развернуться бы можно. Белые вон гонят эшелоны на Донбасс. Перевозят Добровольческую, перевозят корпус Шкуро, везут орудия, броневики, танки. Чуть прозеваем — и погонят красных на Москву. Ведь сколько добра им нагнали англичане — ужас! И все это едет по железной дороге через Ростов. Тут делов-то сколько наделать можно. Роберт, чего ты молчишь? Это по твоей части…
— Погоди, Роберт, сперва я отвечу, — улыбаясь, спокойно заговорил Шмидт. — А ты, Анна, не подпрыгивай, сиди смирно. За окнами, будь спокойна, — никого; тебе, верно, и во сне покоя нет от шпиков. — Так вот, товарищ, со стороны всегда так кажется, а вникни — работа, конечно, большая. Связи-то у нас какие! Для чего, говоришь? О-го… Это, брат, много значит: передаем распоряжения, получаем взамен сведения; рассылаем воззвания. Все это мелочи, а шум большой. Белые, сволочи, дрожат. По заводам у нас дружины. Правда, оружия для них еще нет, но не все сразу делается. Зато мы уже полулегально работаем. Митинги проводили. Где? В трамвайных мастерских, на Темернике, за Олимпиадовкой. Вот так, постепенно и подготавливаем рабочих. Другой раз над одним возимся, чтоб обработать его.
— Да что ты мне говоришь. Ты лучше обработай полсотню, но чтобы это бойцы были. Они тебе наворочают больше, чем ваши тысячи, какие по домам сидят.
— Вот когда случай подвернется, да всем городом выступим, тогда и почувствуешь силу. А что на мелочи размениваться? Ты вон говоришь, что Донбюро дало задание. Оно только раз-ре-ши-ло. Нам видней здесь: что можно, и чего нельзя. А мы не находим возможным. Нам предлагают оружие, взрывчатые вещества. А как их через фронт теперь перевезешь? Попробовали мы свою лабораторию открыть. Нашли химика. Опыт за темерницким кладбищем сделали — рвануло хорошо, город услышал, кое-кто поперхнулся, а все-таки на этом и сели. Нет подходящей квартиры без жильцов, чтоб по нечаянности их через крышу не выплюнуло. Нет и оборудования, и химических веществ. Вот и развернись тут. Таганрогцы вон задрали нос: «Трусите выступать — мы и без вас обойдемся». Выступали — провалились. Раз нет сил — зачем выступать? Или сам комитет пойдет на дело? Так что дороже: полугодовая работа подполья или одно выступление? По обстановке — и задачи выбираем…
— Сачок из Екатеринодара приехал, — сообщила, оторвавшись от окна, Анна.
— Стукни ему, пусть заходит, — проговорил Шмидт, собираясь продолжать свой разговор, но Роберт закончил вперед:
— А по-моему, никогда унывать не нужно. Ну, что это; «А почему нет отряда?» А почему у меня нет двух пупков? Дайте мне два пупка! Не хочу я быть с одним! — и он расхохотался, рассыпая искры из глаз. Смех его заразил всех, и один за другим влились в аккорд сначала щебечущая звонкая трель Анны, затем глухой, низкий хохот рабочего, и, наконец, сдавленное во рту хмыканье Шмидта.
Потом Роберт, сияя улыбкой на залитом румянцем лице, продолжал:
— Нужно отряд? — Нужно! Нет смельчаков? — Нет! Ну, и к чорту! Не возьмем одним, так допечем другим. Наши ребята по мелочам работают: там в подшипники вагонов песочку подсыпали, чтобы с факелами под песни катились; а нет — тормоза их попортят, чтоб под горку со свистом летели: ф-фить! Ах! ха-ха-ха!.. Там телеграфный столб подпилили, там аппарат Морзе разбили, водокачку подорвали, в гостинице «Сан-Ремо» приемник испортили. Работенка не так уж опасная, а веселая! У меня в трамвайном депо, где я работаю слесарем, — самая сильная ячейка. Отточили ставки для типографии, валики, оборудовали ее за мое почтение. Все запасы ее — в мастерских. Наши подпольники там зачисляются на работу, документы получают. Ты им только тюкни — и стали трамвая. Дело это или нет?
— Да я против этого ничего… Но кроме этого… Составы на фронт…
— Ты все о двух пупках. Вот когда каждый будет сам искать, где хорошенько шпигануть их — тогда на что тебе и составы: паника, шум поднимется, от бешенства полопаются! Знаешь басню, как лев сдох от комара?.. Идешь ты по улице. Ну, что тебе стоит перекинуть кусок проволоки через провода? Конец в землю воткнул — и поплыли боевые сводки в землю. Ах! ха-ха-ха… Увидел лошадь казака, погладил по шее, а сам под потник ей колючку и всунул. Пусть разнесет бравого казака по городу. От этого, может, паника поднимется, слух разнесется, что красные гонятся; может, у кого разрыв сердца получится…
— Да будет тебе, — улыбаясь прервал его Шмидт. — Сачок, видишь, приехал. Нетерпячка берет узнать. Что привез? Говори, Сачок.
Тот, узкогрудый, бледный, молодой, лениво закурил и начал:
— Был в Екатеринодаре. Там работают старики, даже два-три кубанских наркома застряло. Вы помните? Когда в марте я ездил к ним — у них ничего не было организовано. Хмурый говорил (есть у них такой барин постельный: шляпа, волосья дыбом, усики), так говорил он, что им нехватало толчка там какого-то. Ну, я тогда их пристыдил, растормошил, что, дескать, у нас — ребятишки, а уже полгода работу ведут. Так теперь у них дело оживилось. Ребят много втянулось. По заводам — боевые дружины. Только они как-то чудно́ организованы, по пятеркам, и друг друга не знают — ни прру, ни но… По военной части у них Хмурый этот. Он скоро к нам заглянет. Я ему дал свой адрес, явку не схотел: ну его к… маме. Так вот связались они по Кубани с разными городами и станицами. Дело заворачивается. Я даже мельком слыхал, что Хмурый в Новороссийск ездил, видался там с каким-то Воловиным, главарем подпольного комитета, — и там, оказывается, уже есть. — Вот оно какие дела. А у того, Воловина, — связь с зелеными. А зеленых в горах — тысячи несметные. Да я все это нечайно подслушал, а так, прямиком не говорят и явок нам не дают: этот Хмурый в кулаке у себя эти сведения держит: видно, конкуренции боится. Он даже поговаривает и нас себе подчинить…
Анна устало поднялась:
— Я пойду. Мне нужно успеть на заседание фабричной ячейки… Да, кстати: Георгия перегоняют в тюрьму в его родную станицу. Теперь ему не выкрутиться: вся станица его знает. Надо бы связаться с ним: может, удастся дорогой устроить ему побег.
— Ты чего такая кислая? — весело бросил Роберт. — Сдаешь уже? Да-а!.. знаю: конспирации нет, все нас знают, вся работа на виду…
— А разве не верно? При таких условиях не очень-то разгонишься. Беготня, беготня. Замотались от шпиков.
— Примем к сведению. Что правда, то правда, — улыбаясь проговорил Шмидт. — Давай расходиться. По очереди.