Десна давно ушла под лед, а льдины как играли в чехарду, так и громоздятся перед самым новоспасским домом. Снегопадом смело с неба последнюю звезду. По каким же светилам держать к тебе, музыка, путь? По каким морям к тебе плыть? И когда плыть, если в передней выходит из медвежьей шубы Иван Маркелович?
– Здрав будь, умник, и долголетен!
Иван Маркелович откашливается и долго не может освободиться от дорожных пуховых жилетов. Наконец справляется с ними и мерной поступью шествует в столовую. Самовар то поет ему торжественную встречу, то снова вскипает и ворчит…
– Благодарение богу, – говорит гость, повязав салфетку и глядя на любимую глазунью, – раздачу костромского капитала завершили и благополучный отчет отписали.
– Вот и хорошо! – перебивает Евгения Андреевна, торопясь обратить Ивана Маркеловича от костромских отчетов к глазунье. – Извольте, сударь, немедля кушать!
Иван Маркелович отвечает хозяйке учтивым поклоном, но, не касаясь глазуньи, снова обращается к хозяину:
– А ведомо ли вам, Иван Николаевич, сколько Кострома от щедрот сердца на строение Смоленщины пожертвовала? Ведомо ли вам, что Кострома, первая начав сей подвиг, собрала доброхотным даянием два миллиона четыреста сорок три тысячи рублей?! А единение россиян, в сих миллионах явленное, во сто крат дороже. Незрима для нас по дальности расстояния Кострома, а голосу ее сердцем внемлем. Не посрамились костромичи, славные потомки Ивана Сусанина! – Иван Маркелович остановился, посмотрев на Мишеля. – А ты, умник, про Сусанина слыхал?
Глазунья, поставленная перед Иваном Маркеловичем, пошипела, попузырилась и, наконец, остыла. Евгения Андреевна приказала готовить новую и подать ее к столу на угольях: никому не известно, когда к ней обратится Иван Маркелович.
Хозяин расспрашивал гостя о костромском капитале, гость отвечал, а в мыслях держал свое:
– Не Сусаниных ли сызнова встретил на Руси чужеземец, посягнувший на державу нашу? Если полюбопытствуете, расскажу достопамятное происшествие…
Меж тем самовар пел-пел и оборвал песню: тоже застыл. Евгения Андреевна приказала держать в буфетной наготове свежий самовар. Мишель пересел поближе к Ивану Маркеловичу, но так, чтобы не было далеко и от сахарных кренделей.
– А началось, матушка Евгения Андреевна, сие происшествие с того, – приступил к рассказу Иван Маркелович, – что басурманы, отбегая от Духовщины на Белый, схватили по дороге тамошних господ Воеводиных человека, Семена Силаева. «Показывай дорогу в Белый!» А в Белом, прошу во внимание взять, ни войска, ни ополчения: приходи, властвуй, грабь! Но через Белый же, и сие приметить надобно, лежала последняя, не закрытая им дорога. Как тут быть? Неужто Семену беду на родной город навести? А шерамыжников тысячи сбежались, все нации и языки на той дороге сбились. Главный же их командир самолично мужику приказывает: «Веди в Белый!» – «Дороги туда нет», – им-то Семен так говорит, – пояснил Иван Маркелович, – а про себя сомневается: кто же поверит, что к городу путей нету?.. – Тут Иван Маркелович временно оставил город Белый и адресовался к Евгении Андреевне: – А соблаговолите-ка, матушка Евгения Андреевна, хоть бы и не по регламенту, чайком меня побаловать, чтоб в горле не сохло!
Миша нетерпеливо грыз сахарный кренделек.
– Ох, горяч! – удивился Иван Маркелович, ставя блюдце на стол. – И как это он до сих пор жар держит? – Но, не отыскав первопричин такого таинства натуры, Иван Маркелович снова обратился к памятному происшествию: – А ведомо вам, Иван Николаевич, что под Белым, кроме многих безыменных, еще именные болота простираются? Свитские мхи. Вот на них-то Семен Силаев и сослался: «Нет, мол, через те мхи пути». А ведь зной все лето такой стоял, что не только болота – реки высохли, чай, сами памятуете! И басурманам про то тоже известно было. «Веди, каналья!» – и для убедительности на просвещенный манер – прикладами Семена. «Выходит, неладно сказал, – думает мужик, – надо умней». И надумал войском их пугнуть. «Через болота, – говорит, – может, пройдете, на все ваша воля, а только в Белом стоит видимо-невидимо полков». – «Говори, расканалья, сколько?» – и опять его прикладами вопрошают. А как мужику оправдаться, не известно: скажи – мало, пойдут на Белый; скажи – много, а вдруг тому множеству веры не дадут? Подумал Семен да и объявил благословясь: «Стоит-де в Белом пятьдесят полков». Загалдели басурманы, а Семена под замок. Сидит он под строгим караулом и в сомнение впал: не много ли полков в Белый поставил? Сидит, горе-горюет. И город ему жаль, и басурманов живыми выпустить невозможно, и свои Новоселки вспомнил: дочь-невесту и малых младенцев. Кто им, сиротам, родительское благословение снесет? А часовые замком стук-бряк! И опять мужика в приклады взяли. Тут уж ему без переводчиков понятно: выходи! Вывели его, и, представьте, барабанщик в барабан бьет, а Семену Силаеву под барабан сентенцию чтут: «Предать его смерти через расстреляние…» И для производства той экзекуции выставлены солдаты и уже подходят к мужику с повязкой для глаз. Мучительство! – воскликнул Иван Маркелович. – Хорошо нам, любезная Евгения Андреевна, из ваших ручек чай кушать, а каково Семену было?.. И прежде чем завязать ему глаза, опять его выпросили: «Сколько в Белом войск и каких? Скажи правду – помилуем». Семен на небеса взглянул и опять на ружейные дула прищурился, а как ему угадать, не ведает. Была – не была, взял да и скинул: берите, мол, любую половину!.. Аль опять мужик не угадал? Не угадал! Солдаты опять ружья вскинули, и который с повязкой теперь уже вплотную к нему подошел. Так под дулами мужик до десяти полков опустился, а на десяти окончательно встал… Тут начальствующие в сторону отошли, а тот, который с повязкой был, ее, крадучись, Семену на глаза накинул. И слышит Семен – это он уж сквозь повязку слышит: ружья щелк! И в последний раз Семена вопрошают: «Сколько в Белом полков?» – «А хватит мне с вами в жмурки играть, – думает мужик, – прими, господи, мою душу. Десять полков!..»
– И убили?! – хотел было закричать, но спросил чуть слышным топотом Мишель. – Убили?!
– Поверили! – сам волнуясь не меньше, чем Мишель, заключил Иван Маркелович. – В десять Силаевых полков поверили и назад на Духовщину побежали: к атаману Платову в руки!..
– Так ответствуйте ж, государи мои, – как бы вслух поверяя свои мысли, спросил Иван Маркелович, – не Сусаниных ли сызнова встретил на Руси Бонапарт?
– А Семен Силаев?.. – спросил Мишель.
– Семен в Новоселки ушел. Много его о том происшествии расспрашивали. А мужик в ответ одно: «Эх, говорит, я по темноте промашку дал. Кабы знать, я бы им сразу потрафил. А то, видишь, какая канитель вышла!..» А про то, как он со смертью в обнимку стоял, про то молчок. «Что ж, говорит, смерть? Ежели ей час не вышел, какая может быть смерть?..»