Тем временем была построена гонтовня — чуть пониже Хыбовой лесопильни. Народ повалил, как на представление. Многим хотелось увидеть своими глазами эту «чудо-машину», что сама и режет дранку, и пазит, и отбрасывает в сторону…
Слава Яська ширилась по всей округе. Толпы людей приходили издалека взглянуть на его «чудо». Все удивлялись этой «чертовщине», как называли гонтовню Яська, и с жаром расхваливали его сметку и искусность.
— Ведь это талант надо, чтобы такое сделать!
— И не видел он такого, и не слышал, а ни с того ни с сего надумал.
— Милые вы мои!
Один, только старый Хыба сурово осуждал затею сына. Всякий раз, когда на лесопильне собирались мужики, восхищаясь талантом Яська, он выискивал какой-нибудь недостаток. То ему валики казались нескладными, то чересчур много колес…
— Я бы не так ее смастерил, — говорил он. — Куда проще, да и не возился бы столько. А это что? Дурость одна. Пустое дело…
— Отчего же вы сами не построили? — спрашивали смельчаки.
— Отчего? Да он уже начал! Но помогал я ему на совесть: и советом, и словом… Что бы он сделал без меня, этот ваш Ясек?
Его молча выслушали, но старик видел, что ему не верят, и злился. Столько раз он рассказывал всем, как много потрудился над этой машиной, что наконец сам этому поверил и впадал в ярость, когда кто-нибудь осмеливался усомниться.
— Советуй вот, работай! Старайся! А потом тебя и не видят!.. Скоты проклятые! Всякий осел для них того же стоит, что и ты, человек с умом. Вот и ломай ради них голову, когда они и оценить не могут твою работу…
Наругался он всласть, наругался и втихомолку и вслух, а не унял зависти, которая впилась ему в сердце. Он лишь искал случая, чтобы отомстить за мнимую обиду.
— Для того я работал на вас, прохвосты, мастерил все, что понадобится, чтобы теперь вы бросили меня, как негодную тряпку? Ах, псы неблагодарные!
Но что ему было делать? С сотней людей не сладишь…
Зато он решил на Яське сорвать свою злость… Но как? Хыба часто об этом думал, но не видел никакой возможности. Волей-неволей пришлось бы старику смириться, если б нежданно у него не явилась счастливая мысль.
— Я тебя проучу! — бормотал он. — Не выставляй себя умнее отца, если ты дурак.
Гонтовня Яська стояла ниже лесопильни, и, чтобы пустить ее в ход, Ясек отвел воду из старой запруды. Он сколотил из досок длинные желоба, укрепил их высоко на сваях и подвел к плотине; таким образом немного воды все время падало на водяное колесо гонтовни.
На эту-то воду и поскупился Хыба для сына. Он пошел и закрыл творило.
«Постоит теперь твоя гонтовня, — злорадствовал он, возвращаясь домой. — Не будут уже к тебе ходить, как на богомолье…»
Ясек был в кузнице. Едва выйдя из двери, он увидел, что произошло, и бегом бросился в хату.
— Что же вы сделали со мной, отец! — закричал он, — Забрал свою воду… понял?!
— Вода не ваша, а божья — это одно… а потом… — объяснял Ясек, медленно выговаривая каждый слог.
— Не мудри! — рявкнул Хыба. — Вода мне самому нужна. Грянут морозы, где я ее возьму? Мне для мельницы да для лесопильни воды нехватит, а ты тут пустяками будешь заниматься? Так?..
Ясек с минуту постоял, подумал… Горько ему было, что отец — называет пустяками тяжкий его труд… Ну, да пускай.
Он молча ушел, но на лесопильне пожаловался мужикам.
— Уж так-то отец меня… так он меня травит…
— А ты не давайся! Не отступай от своего! Жалко каждого крейцера.
— Не про то я толкую… А у меня, знаете, душа радуется, когда я вижу, что идет дело…
— То-то и есть!
— Тянет меня к работе…
— Еще бы не тянуло!.. Все лишний крейцер перепадет… Корпеть, корпеть столько времени, да ничего не заработать.
— Да не это мне нужно! Полноте…
— Для чего же вы строили, если не для барыша? — недоумевали мужики.
— Хоть бы я ни одного крейцера, ни одной полушки за это не получил — все равно! — Ясек махнул рукой. — Но обидно мне, что так оно пойдет прахом. — Что зря, знаете… пропадет… все, что я надумал.
— Вот ведь глупый! — говорили мужики, когда Ясек ушел, и соболезнующе покачивали головами.
— На кой же чорт он строил, если не для наживы?
— И то!..
Ясек собирался перенести гонтовню на другой берег и соорудить новую плотину. Однако, поразмыслив, понял, что зимой этого не сделать, разве что весной. И он забросил гонтовню, а принялся за другое, что давно уже задумал…
Снова он допоздна засиживался в кузнице и на лесопильне, а Хыба, заметив это, ворчал:
— Опять что-то мастерит! Чтоб ему…
Из любопытства он нередко заходил послушать, когда Ясек рассказывал в кузнице о своих замыслах.
— Скажите, сделайте милость, к чему эти бруски?
— Это… для колеса, — отвечал Ясек.
— А колесо для чего?
— Само для себя…
— Гм… — удивлялись мужики. — Что же это будет?
— Опять что-то новое затеял…
— Да нет! — улыбался Ясек. — Ничего такого…
— А все же?
— Это будет… ну… вечный ходовик… Теперь поняли?
— Гм, гм…
— Вроде как «вечный жид»…
— Вот-вот, это самое! Правильно.
Он слабо улыбнулся.
После этого люди не сомневались больше, что Ясек вконец одурел. И сокрушались о нем.
— Видали, до чего думы-то доводят? — говорила они. — Этак недолго и до беды…
— Еще бы! И вовсе помешается в уме…
— А жаль парня! Талант…
Старый Хыба был иного мнения. Он понимал или догадывался, что такое этот «ходовик»… Уже раньше он обратил внимание, что Ясек, разбирая часы, бормотал: «Как бы это устроить, чтобы они шли без завода…» Тогда он полагал, что на Яська нашла дурь, но теперь старик видел, что Ясек и впрямь что-то похожее надумал. Каким-то удивительным чутьем он уловил связь между этим и тем… да, конечно, так! — И, хотя он был почти уверен, что это Яську не удастся, почему-то встревожился… Неизвестность мучила его и лишала сна. Он как будто сразу забыл обо всем, одно только это камнем лежало у него на сердце.
Старик присматривался к работе Яська, ходил вокруг да около, наконец не утерпел и спросил:
— Ты что задумал? Скажи мне хоть…
Ясек безмерно удивился. Впервые отец интересовался его работой. «С чего бы это?» — подумал он, однако тотчас же ответил:
— Да вот… хочу сделать колесо, которое бы само шло… без заводки.
И что дальше?
— Еще сам не знаю… но сдается мне, что и этого хватит… — Помолчав, он прибавил: — Все я помышляю о часах… ну, вы понимаете… О такой машине, что шла бы без воды…
— Ого-го! Легко сказать!
— Не знаю… Да ведь сразу ничего не делается…
— Думай, думай!
— Бог для того и дал человеку разум, чтобы он думал…
— Да перекрестись ты!
— А что вам не нравится?
— Рехнешься ты! Пропадешь зря, червяк ты никчемный, а не сделаешь этого…
— Воля божья!.. Другие придут… они меня сменят…
— Толкуй с ним! А он все свое! Говорю тебе как отец, брось ты это!..
— Ох нет… Это вы напрасно! Подайте-ка мне брусок, вон лежит у порога…
Хыба крепко выругался и выскочил из кузницы. Больше он не вмешивался в работу Яська.
— Думай-думай! Пробуй! — брюзжал он про себя. — Вот упорная тварь!.. Охота ему дьяволу послужить — пускай трудится! А я больше ни во что не мешаюсь!
Однако он не мог удержаться, чтобы хоть раз в неделю не заглянуть в кузницу. Какова же была его радость, когда однажды он нашел сына чуть ли не в отчаянии. Ясек в унынии сидел на пороге, неподвижно уставясь на висевшее перед ним железное колесо.
— Что с тобой, Ясь? — спросил старик с притворной тревогой.
— Не идет оно… — простонал Ясек.
— А, видишь! Не говорил я тебе: оставь! Послушайся отца, не ломай себе голову, ничего из этого не выйдет!
Но Ясек не сдался и не охладел к своему замыслу. Потерпев неудачу с железным колесом, он принялся мастерить дубовое, схожее с водяным в лесопильне. Отличалось оно закрытыми коробками, заменявшими лопасти, и тем, что валик и половина спиц были полыми. Долго с ним бился Ясек, пока, наконец, не сделал.
Теперь он лихорадочно обдумывал остальное. Вколотил сваи возле лесопильни, между ними поперек насадил колесо на железные втулки, а от них провел трубы прямо к плотине.
— Какого чорта он задумал? — выходил из себя Хыба. — Весь свет он, что ли, хочет перевернуть вверх дном? Вот упорная тварь! Скажите на милость…
Он бродил из угла в угол, все валилось у него из рук. Покоя не давало ему колесо Яська. Томила неизвестность…
— Удастся ему? Или не удастся? — волновался старик, не подозревая, что Яська терзает во сто крат большая тревога.
Словно в дурном сне прошло несколько дней горячечного ожидания.
Но вот однажды Ясек влетел в хату с неготово радостным криком:
— Идет! Идет!
Хазьбета подумала, что он сошел с ума. Но, когда Хыба, как был, без шляпы, ринулся за ним на берег, она в ужасе упала на колени и стала молиться…
Хыба стоял возле лесопильни, взъерошенный, с растрепавшимися волосами, рядом с ним — Ясек. Оба смотрели вниз, где между столбами само вращалось колесо…
Вода по трубам прошла во втулки, валик и полые спицы, наполнив коробки разной величины, так что центр тяжести приходился на наибольшую коробку. Колесо, пущенное в ход стремительным напором воды, могло долго вращаться…
Ясек ни минутки не мог устоять на месте — он бегал вниз, разглядывал вблизи… и смеялся, как дитя, или громко выкрикивал:
— Идет! Идет! Нашел! Чудо господне! Часы!..
Хыба все стоял и смотрел, глаза его застилало туманом… Теперь он понял Яська.
— Обокрал меня, — пробормотал он сдавленным голосом. — С кровью забрал, что было… талант, силы, все!.. на служение дьяволу!.. Пропади же ты пропадом!! Раз, два, три!.. Идет!.. Все идет!.. Само!.. А-а!.. Навеки!! — пронзительно закричал он. Ясек подбежал к нему.
— Что вы?
— Уйди… уйди с глаз моих! — прохрипел старик с такой яростью, что Ясек побелел.
Он испуганно отступил и весь день не показывался в хате, не отходя от своего колеса.
А Хыба то и дело выглядывал из двери.
— Может, остановится? Кто знает…
Но колесо все шло, безостановочно, равномерно, ни быстрей, ни медленней…
Близился вечер.
Из-за гор пробивались косые лучи солнца, отражаясь в пиле. Вокруг было тихо-тихо, беспредельный покой… Только вода шумела у плотины, и ветер развевал этот шум…
В тени за оградой стоял Хыба, украдкой подсматривая из-за угла. По лицу его пробегала судорога, серые глаза налились кровью…
С утра он пережил долгую жизнь, исполненную адской муки. Что-то прежде ему неведомое происходило в его душе…
Колесо возле лесопильни попрежнему вращалось, манило его и с непостижимой силой приковывало к себе. Минутами ему казалось, что это вечность, заклятая Яськом, глядит на него из колеса и глумится:
— Так ты мал! Так ничтожен…
Ему хотелось спрятаться, убежать, но он не мог заставить себя оторвать взгляд от колеса. В смертельном страхе он представлял себе, что осужден на вечную муку. Вечно это колесо будет вертеться, и вечно он будет на него смотреть!..
Тогда он в отчаянии кричал:
— Остановись же! Остановись!
А колесо возле лесопильни все вертелось…
В хате Хазьбета, преклонив колена у кровати, молилась за обоих: за отца и сына… и горько рыдала.
За окном стоял Хыба, упорно следя за мерным вращением колеса.
— Идет… идет…
Порой взор его застилало туманом, и он уже был уверен, что колесо остановилось… Протирал глаза рукавом…
— Идет!.. Идет!..
Высунувшись из-за угла, он уперся руками в колени и смотрел… Ноги его вросли в землю, он весь окаменел.
Видел Хыба и Яська, стоявшего в раздумье у колеса. Он старался проникнуть в его мысли, душу его готов был вырвать наружу и посмотреть, что в ней делается…
— Думает… — прошептал старик. — Опять думает!.. За основу берет колесо и уже новое что-то затевает… Да разве кто знает, что у него в башке маячит? Часы будет мастерить… это наверняка!.. А потом что?.. Лесопильню без воды… Бог весть, что он еще надумает… Опять какое-нибудь чудо выстроит… Соберется народ… тьма народу! Будут его нахваливать… А ты, отец, побоку!.. Ты стал глуп!.. Все Ясек, один Ясек!
Хыба протер глаза, снова ему показалось, что колесо стоит… но нет!
Идет! Ни на миг не остановится… Идет медленно, но все идет…
Вдруг он вздрогнул. Ему показалось, что Ясек прошел под лесопильню и встал между колесами…
«Скорей, пусти воду!» — толкнуло что-то Хыбу.
Одно мгновение он колебался, затем рывком бросился к плотине и пустил воду…
Загудели валы, и в ту же минуту раздался крик!.. Потом — словно треск ломающихся костей…
Сразу остановились все колеса.
Встало и колесо Яська.
Хыба помертвел. Обезумев, он бежал к хате, громко крича:
— Спасите!!
С воплем он влетел в горницу — Хазьбета стояла на коленях возле кровати…
— Ясек убит!
Сноха подняла на него полные слез глаза.
— С утра я этого ждала… Где он? — спросила она горестно.
— На лесопильне!
Хазьбета поднялась и, не говоря ни слова, вышла, а Хыба упал на лавку.
— Господи Иисусе! Спаси меня и помилуй!.. Без умысла это… дьявол меня совратил! Я не повинен!
Но сердце говорило ему: «Ты! Ты один! Ты, ты, ты!»
В отчаянии он повалился на пол, бил себя кулаками в грудь и страшно стонал.
Вошла Хазьбета.
«Словно и не любил его, — подумала она, — а как горюет… все-таки отец!»
Наконец Хыба опомнился, сел на лавку и, с минуту помолчав, спросил:
— Видала ты его?
Она кивнула головой, достала из сундука молитвенник и принялась искать заупокойную…
С лесопильни доносился неясный шум, сливающийся с гулом голосов. Хыба подошел к окну, приложил ухо к стеклу, но не мог разобрать ни слова. В душе он содрогался от страха, что на него падет подозрение.
Испытав все муки ада, он решился, наконец, выйти из хаты. Но стоило ему очутиться среди людей и заметить множество любопытных глаз, как страхи его рассеялись и он казался, как всегда, невозмутимым.
Он собирался даже спуститься под колеса, но, увидев сквозь щель растерзанные части тела, отшатнулся и остался на лесопильне.
— Как же это случилось, милые вы мои? — спрашивали его люди.
— Откуда мне знать? Не был я тут…
— Да я же видела, как вы бежали… — начала соседка.
Но Хыба так посмотрел на нее, что она не посмела кончить.
— Прибежал я сюда, — объяснял он, — но уже поздно.
Больше ой не вступал в разговоры. Но про себя, не переставая, повторял: «Без умысла это!» — стараясь усыпить свою совесть.
— Да что он такое сделал, как это его убило? — допытывались в толпе.
— Э, да не слыхали вы, как говорила Хазьбета, что с утра он был не в себе… Сам не знал, что делает. Все, говорит, смеялся и бегал взад и вперед. Она сразу почуяла, что этот смех не приведет к добру. Ну и вот, видите… И полдня не прошло…
— От ума не жди добра!
— А как же! Один только господь премудр и всеведущ.
— То-то и есть! Ходил разве он когда в костел! Только о суете мирской и думал.
— А до чего его это довело? Вконец одурел…
Однако все о нем сожалели.
— Некому будет теперь сделать плуг, — говорили люди.
— Ни заступ заклепать!
— Ни серпы назубрить!
— Ни топор наковать!
— До того додумался, что так и пропал задаром…
— А жаль парня! Талант был…
* * *
Похороны справили пышные. Старый Хыба не поскупился. Народу пришла тьма со всех концов: покойного Яська везде знали… На кладбище ксендз произнес проповедь, говорил с таким сокрушением, что никто не мог удержаться от слез… Все, сколько было народу, плакали и горестно причитали.
Хыба стоял у могилы — холодный, как камень. Никто бы не мог разгадать, что происходило в его душе. Слушая проповедь, он не уронил ни одной слезы и молча стоял, уставясь сухими глазами в открытую могилу… Только когда опускали гроб, грудь его пронзила острая боль — словно встрепенулась и вскрикнула умирающая птица. Так напоминает о себе смерть или пробудившаяся совесть.
Людская волна оттеснила его от могилы и увлекла с собой… У ворот Хыба встал в стороне, чувствуя, что так он не уйдет отсюда: что-то удерживало его и звало назад. Он стоял и смотрел широко раскрытыми глазами на плывущую мимо толпу. Но ничего не видел и никого не узнавал. Он не слышал гула сдержанных голосов, который долетал к нему и уносился дальше, шелестя в ветвях. Одна только фраза, произнесенная топотом, явственно прозвучала в его ушах:
— Вон тут лежит Ганка Козера… ну та, что, знаете…
Больше Хыба ничего не слышал. Стоя под елью, он ждал, когда все разойдутся с кладбища.
Тогда он медленно побрел, натыкаясь на могилы, к свежему холмику.
Склонив голову, он встал над ним и заломил руки, глядя на влажную землю.