Ранней весной в приморских сопках климат разный. Мелкие извилистые ущелья между горушками похожи на переулки и тупики. Когда они упираются в сопки, воздух в них глух, тепел и пахнет сухими травами. Когда выходят они в открытые долины, в них становится ветрено, морозно, и земля лишается запахов. Весна начиналась в теплых ущельях и скачками неслась от одного теплого угла к другому, пропуская холодные. В тех закутах, где она копошилась, уже победно вспархивали какие-то мушки, зеленела маленькая трава и озабоченно галдели птицы. А в долинах носился запах керосина и нефти — чудесный запах ранней посевной, и дороги были заляпаны машинным маслом.
Михаил Семенович вторую неделю бродил по уссурийским колхозам и пропитался запахом прошлогодней листвы, птиц, нефти и чеснока. Надо было еще поглядеть на образцовые хозяйства километрах в сорока к морю, заехать на стекольный завод инвалидов, а там и во Владивосток — заседать, не спать ночей, отправлять пароходы и людей на далекий Север, на зимовки и в экспедиции. Впрочем, впереди дел шел праздник — 8 марта — день женщины.
Дорога юлила между сопок, то ныряя в заросль молодых лиственниц, то карабкаясь по лысым взгорьям. Солнце было по-зимнему ослепительно и утомляло. К вечеру Михаил Семенович добрался до китайского колхоза «Волна революции» и, едва поговорив с председателем, заснул сидя. Его не тревожили, и он очнулся от сна глубокой ночью с беспокойной мыслью, что не позвонил в город о том, где ночует. Где тут может быть телефон, он не знал и вышел во двор.
Ночь была вся в голубом ветре. Она неслась вместе со звездами и луною. Низенький человек, сгорбившись, сидел у стены дома на обрубке дерева.
— Есть тут у вас телефон? — спросил его Михаил Семенович.
— Я нездешний, Михаил Семенович, — сказал человек и махнул рукой. — Тоже, как вы, прибыл вечером.
— Откуда? — спросил Михаил Семенович, садясь с ним.
— Из Биробиджана.
Это был молодой бледный человек, неизвестно для чего отпустивший себе могучую черную бороду, которая смешно свисала с короткого и худого лица.
— Я ювелир, — сказал человек. — Можете мне поверить, что ювелиру уже нечего делать в Биробиджане. Наш председатель мне говорил в прошлом году: ювелиры — это выродки из металлистов, как все равно ящерица из крокодила. Он понимает.
Михаил Семенович засмеялся.
— Давно в крае? — спросил он.
— Э-э, не очень давно, — ответил бородатый юноша. — Годов пять или четыре. Да я вам скажу, дело не в этом. Я вас прошу, считайте, что я приехал сегодня. — Он пожал плечами, поглядел на Михаила Семеновича большими лунными глазами и засмеялся над собой тихо и грустно, как над ребенком.
— Я ювелир, — сказал он, — папа мебельщик из Витебска, а мама варила маковники на меду. И вот мы, представьте себе, приезжаем в Биробиджан. Встреча с музыкой. Эго была зима прямо-таки в пятьдесят лошадиных сил, и я не знаю, как мы выжили, стоя на платформе без шапок и слушая приветствия. Я взял голос и прямо сказал, в виде шутки, встречающим: евреи, это же смех — замерзнуть при встрече. Еще пять минут, и мой папа отдаст вам «валюту». Он же приехал в медвежьей шубе, он сибирский купец, — сказал я им, показывая на папин пиджак. Они тут думали, что мы знаем, что такое морозы, умеем сеять хлеб и добывать уголь. А мы не знали, как и едят хлеб. С чего начинается жизнь, мы тоже не знали. Ходили, как после большого потопа, и делали венские стулья и варили маковники, а земля перед нами лежала пустой. Потом мы топили печи венскими стульями. Потом мы взялись за землю, и теперь мама мне говорит: «Моисей, евреи всего мира смотрят на нас, а мы не выкорчевываем свои остатки», — и она идет на ферму выкармливать поросят. Она ударница, вы сами дали ей премию.
Лицо человека кажется худым и бледным, потому что борода вцепилась в его узкие щеки и тянет их книзу.
— Я много читал и знаю много, — произнес человек. — И вот что я вам скажу — еврей не любил природы. У евреев никогда не могло быть Тургенева. Зачем? «Хороши и свежи были розы»? Заря? Цветы? Какие розы и какие цветы? Еврей не имел права на них. А теперь мой отец бьет кабанов, он любитель охотиться, мама коптит окорока, а я, кажется, стану садоводом. Я хочу какую-нибудь красивую русскую профессию.
Пока человек говорил, в воздухе позеленело и звезды сощурились. Далеко или где-то высоко родились первые звуки недальнего утра.
— Это птицы? — спросил человек. — Я знаю только городских птиц, — и он вздохнул с громадным наслаждением и радостно, как всегда дышится на рассвете.
Звуки издалека делались гуще, и скоро можно было разобрать, что это звучат моторы. Потом что-то звякнуло на дороге, и за колхозными фанзами залаяли псы.
И еще раз, но громче, прозвучало моторами небо и медленно, как бы заикаясь, откашлялось на горизонте, у моря. Человек встал и оглянулся.
— Это война, — сказал он. — Товарищ Михаил Семенович, уверяю вас, это типичная война.
Небо стало розово-бледным, и было хорошо видно, как вонзались в него, стремглав вылетая из-за сопок, серые стрелы самолетов. Они как бы спали в тихих гнездах, среди лесистых и безлюдных гор, и вот проснулись, услышали зов издалека и взмыли в небо.
Через минуту-другую Михаил Семенович сидел в машине. Человека с бородой он взял с собой.
Дорога еще была пустынна, но звонкий ход металла чувствовался за первым ее поворотом. Шла артиллерия. Впереди нее, оглушительно тарахтя, катились танки.
— Сворачивай направо и через Зайцево — к железной дороге, — приказал Михаил Семенович шоферу и закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать, пока не доберется до своего вагона.
Черняев стоял на подножке вагона и, зевая, глядел в небо.
— Неужто японцы? — спросил Михаил Семенович.
— Пожалуйста, — ответил Черняев, кивая на небо, с недовольным и раздраженным видом. — На заре начали.
В руках его был самоучитель французского языка.
— Романсы все поешь, гад, — сказал Михаил Семенович, неуклюже взбираясь в вагон. — А того нет на уме, чтобы вынести телефон куда-нибудь в закуток.
— Михаил Семенович, да кто ж их знал. Я сию минуту.
Но, махнув рукой, Михаил Семенович уже присаживался к столу.
— Включайся в междугородную, — сказал он, набрасывая текст первой телеграммы.
Человек с бородой вошел в вагон.
— У нас в Витебске жил слесарь Аврамчик. В пятом году он примкнул к движению. Еврею семьдесят лет. Ему говорят — иди домой и закрой ставни, что-нибудь сделаем и без тебя. Так он — комик — пришел к себе и вывесил объявление: «Бомбы паяю бесплатно».
— Сядь сюда, подшивай телеграммы, — сказал Черняев, — вот папка, нитки. Регулируй! — и, укрыв голову пиджаком, приник к телефону.
Время от времени бесшумно, на носках, вбегал проводник вагона и бросал на стол пачку депеш. В купе без перерыва стучал металлический зуб радио и чья-то рука, голая до плеча, выбрасывала в столовую записи полученных и расшифрованных сообщений.
«Вагон особого назначения № 2.
2.30 японцы произвели первый налет. Население организованно вывожу сопки. Полухрустов».
«Вагон особого назначения — по нахождении.
Немедленно двигайте Сучан два состава горючим застрявшие пути также все свободные паровозы.
Комдив 11 Нейман».
«Со стройки 214
Вагон О/Н № 2
Всю ночь шли бои над тайгой разрушены многие стойбища промысла зпт зверобои и рыбаки отовсюду собираются на войну
Марченко».
«Из колхоза им. Сун Ят-сена
Вагон О/Н № 2
Узнав нападении наши границы требуем полной (неразборчиво) хлебных запасов (неразборчиво) сожжем ничего не оставим врагу
Общее собрание».
«Вагон О/Н № 2
Жители прибрежных деревень района рабочие служащие промыслов поголовно записываются добровольческие отряды зпт рыбачья флотилия вышла партизанить командой Хлебниковой тчк Воздействую смысле возвращения людей мирной работе
Полухрустов».
«Михаилу — по нахождении
Японцы захватили шесть промыслов забираю восемь моторных баркасов три парусника выхожу партизанить море привет.
Варвара».
«Стройка 214 — Марченко, копия райисполкомам
Сидеть на месте работать полный ход все хорошо
Михаил».
«Вагон О/Н № 2
Телеграфируйте Полухрустову соблюдать спокойствие паника недопустима преступна тем более что налета больше не будет
Комфлота».
«Со стройки 214
Вагон О/Н № 2
Завтра пускаю цеха 7 и 8 настроение бодрое мобилизованных сегодня ночью отправляю зпт можем принять случае необходимости пятьдесят тысяч народу
Шлегель».
«Полухрустову
Как только кончишь паниковать сдай дела Федоровичу
Михаил».
«Владивосток — Федоровичу
Замени Полухрустова зпт выбрось все желдорсоставы на запад освободи подъездные пути зпт протолкни Нейману два состава горючим
Михаил».
«Стройка 214 — Шлегелю, Марченко
Назначаю Шлегеля начальником Амурской речной магистрали все силы доставку горючего стоп Янкову быть уполномоченным жилстроительству тыловой полосы нужны бараки для трехсот тысяч с тем чтобы использовать дальнейшем размещении пленных
Михаил».
«Полухрустову
Выезжай Посьет выясни обстановку куда зачем выезжает Варвара целесообразно ли стоп Камчатскую рыбу возлагаю большие надежды удвоить планы стоп Рыболовную кампанию побережье не сворачивать война войной, а рыбу ловить прежних темпах это и есть война всей страны целом каждого своем участке
Михаил».
«Колхозу Сун Ят-сена
Воспрещаю панику зпт колхозу сидеть на месте всеми силами использовать погоду для раннего сева зпт примите детей и женщин включите работу зпт соответственно увеличьте план года
Михаил».
«Стройка 214 — Марченко
Вышлите воздухом двести плотников
Михаил».
Бухта Лаврентьева — Зверичеву
Справляйся делами один.
Михаил».
«Вагон О/Н № 2
Город понемногу успокаивается зпт заводские разрушения исправим стоп Полухрустов Посьет не выезжал плохо нервами стоп Сейчас отправил Нейману горючее составы сто пятьдесят слесарей монтеров
Федорович».
«Полухрустову
Немедленно садитесь самолет через два часа радируйте положение Посьете
Михаил».
«Владивосток — Фраткину
Культурная жизнь города не должна ослабевать ни на градус зпт музыку театры радио на улицы стоп Покажите образцы мужества спокойствия изобретательности
Михаил».
«Владивосток — профессору Звягину.
План ваших летних экспедиций не меняется готовьтесь походу организуйте держите под рукой кадры жму руку
Михаил».
«Владивосток — Федоровичу
Как дела?
Михаил».
«Вагон О/Н № 2
Хлебникова вывезла море женщин детей решила партизанить промысла разгромлены возвращаюсь
Полухрустов».
«Посьет — Полухрустову
Промысла разгромили потому что происходит война как ты думаешь что другое с ними должно быть зпт сообщи сроки восстановления стоп Что Варвара ушла партизанить знал давно сообщи вызывается ли необходимостью вникни в дело не торопясь зпт выезжать некуда
Михаил».
«Дальсевер — Зуеву
Копия всем зимовкам, всем пароходам у берегов.
Всех свободных врачей отправьте тайгу Демидову зпт раненые находятся шалашах зпт зверобойных фанзах стоп ни один человек не должен погибнуть тайге
Михаил»
Вдруг все потемнело в вагоне. Но не мрак охватил его, а черно-зеленый огонь, тяжелая огненная гуща взрыва, — она, ревя, прошла сквозь стены вагона и взнесла впереди себя людей и вещи.
Лицо человека с бородой вспыхнуло и сделалось маленьким и старым, он ударил себя по лицу обеими руками и долго бил, кричал и плевался, пока не потушил огонь в кудрявом пепле бороды. Тогда он осторожно открыл глаза и увидел неровно окантованный медальон — обрывок проселочной дороги, два низких дерева, горбатых от ветра, низ голубого запыленного неба. Все это стояло в оправе вагонной стены и было дырой в пространство.
Черняев стоял, опершись на стол. А на столе, на сброшированной папке, откинувшись на затылок, лежала оторванная снарядом голова Михаила Семеновича.
В это время со скрипом открылось купе радиста и голая рука без слов протянула пачку листов. Осторожно перешагнув через тело Михаила Семеновича, скомканное на полу, Черняев принял депеши и нерешительно положил их на стол.
— Ну, что тут делать? — произнес обожженный человек. — Ай, ай, ай, — тихо и часто зашептал он, жмуря глаза, и вдруг подбежал к пробоине в стене и закричал отчаянно: — Эй! Сюда! Эй!
— С ума сошел! — Черняев схватил его за плечи и вернул к столу. Он сорвал с дивана плед, накрыл тело, придвинул к пробоине стулья, крикнул проводника:
— Товарищ, завесьте пробоину. Вход в вагон воспрещается. Поняли? Таково желание самого, — подчеркнул он особым тоном.
— Борода! Становись к телефону. Эх, что я наделал, что наделал…
Черняев схватил верхний листок радиограммы из стопки.
«Из Ворошилова
Вагон О/Н № 2
Охотники партизаны четырех колхозов русского китайского еврейского ненецкого назвали свой отряд твоим именем зпт командиром я Луза».
— Да, да, пишите, — закричал обожженный человек. — Кто этот Луза?
И, подчиняясь стремительной воле кровавого пузырчатого лица с обомлевшими глазами, весь отдаваясь охватившему его чувству энергии, силы и азарта, которые делали его в тот момент героем, Черняев схватил карандаш и размашистым почерком покойного быстро, почти не думая, написал:
«Город Ворошилов — Лузе
Живой или мертвый — я всегда с вами
Михаил».