1
Магзум велел привести Нефеса.
— Где хасаптан Илиа? — гневно спросил он. — Что вы с ним сделали, со святым человеком?
— Его жизнь благополучна, Магзум, — ответил Нефес. — Он под наблюдением Итыбая-Госторга, человека, которого все знают как честного и прямого.
— Где он?
— Он в безопасности.
— Ты меня знаешь, Нефес, — сказал Магзум. — Еще когда был царь и ты водил инженеров по пустыне, мы с тобой были друзьями. Помнишь, мы ходили вместе до самого моря у Карабугаза и охраняли инженеров от иомудских джигитов, как своих детей? Помнишь, я застрелил чабана за то, что он указал инженерам дурную дорогу? Разве я плохой был стражник? А два года назад кто спас Делибая, которого взяли наши молодцы на правобережье Аму, как не я? Ты видишь, я не враг инженеров, я враг — некоторых. Делибай вызвал смертную воду, и я пришел судить его. Но Делибай еще украл слепца Илию и именем его и вымышленными его словами смущает наших людей, и я должен вернуть Илию. Если станет так, как я говорю, — идите спокойно. Если нет, — я возьму жизнь за жизнь. Думай!
Утром на пленных надели мешки, посадили их на лошадей и повезли неизвестно куда. То обстоятельство, что Илии не было среди взятых в плен, пугало Магзума. Этот проклятый торгаш Итыбай — хитрый старик и пески знает.
Поэтому Магзум решил продолжать начатый путь на север, отобрал лучших коней отряда, посадил на них пленных, а верблюдов отдал погонщикам и велел итти им, куда глаза глядят. Пленных у него было девять человек, и он имел сведения, что с Итыбаем находятся еще пятеро и что один из техников, взятых в плен, из итыбаевской партии.
Он вызвал Максимова.
— Где твой отряд? — спросил он.
— Не знаю, — ответил тот, — я тут впервые и без карты не разбираюсь, а все карты потеряны.
— Кто у тебя?
Максимов назвал Итыбая, Илию, змеелова Овеза, глашатая и кухарку. Все были люди, умеющие много ходить и терпеть солнце. Тогда, еще более укрепляясь в своей прежней мысли, Магзум поднял отряд и пошел на север, норовя достичь плато Усть-Урта и скрыться между Аралом и Каспием, среди каракалпаков. Путь занимал сто десять часов чистого хода, или тринадцать — четырнадцать дней. Магзум велел итти крайней скоростью.
С ночи катастрофы пленные еще не виделись. Они были разделены по одному и попарно. Известно лишь было, что Адорин тяжело ранен в голову, а Манасеин едет, закинув на плечо разбитую руку, и мычит от страшной боли.
Басмачи шли от рассвета до полудня и после получасовой остановки ради коней продолжали путь до глубокой ночи. Людям не выдавалось воды, ее по чашке выдали лошадям, с которых, не унимаясь, падал пот, тяжелый и липкий, как кровь.
2
— Что это? — спросила Елена. Она кружилась и реяла в оранжевых огнях. — Что?..
Ее подняли и повели к Магзуму.
— Ты женщина, — сказал он, — и к тебе, наверно, есть ласка. Надо найти воду, скажи своим инженерам. Я велю снять с вас мешки и посажу всех вместе. Итти больше нельзя, кругом смерть. Иди, скажи.
3
О Хилкове не вспомнили до утра. Потом, расспросив басмачей и порывшись в картинах ночного испуга, дружно установили, что он погиб. Не жалость, а раздраженье вызвал его быстрый уход от жизни, будто он нарочно прокрался к смерти. Всем стало обидно, что теперь уже Хилкова не продумаешь до конца, он исчез, и стало жалко истраченных на него мыслей, которые медленно строили страшный и печальный образ.
Он был убит в самом начале тревоги, никто не помнил теперь его последнего лица, никто не знал, обменялся ли он с землей окончательным словом, или сострил по-французски, или, может быть, выкрикнул любимые им простые слова.
Он должен был умереть по-другому, разрешив, а не прервав свою жизнь. Смерть его объяснила бы больше, чем жизнь, но он не умер, а случайно погиб.
Пусть и останется в повести пространная запись о нем, рассчитанная на дальнейшие дополнения, которые так и не создались благодаря его неожиданной смерти.
4
— Прикажи рыть на этом месте, — сказал Максимов.
Четверо басмачей взялись за работу, рыли ножами. Лошади через спины работающих уныло заглядывали в сухую и жаркую яму.
Пленные лежали поодаль.
— Ройте, ройте, — говорил Манасеин. — Красный инженер даст вам воду, пейте, чтобы лучше грабить и убивать.
— Молчите, Манасеин. Я рою, потому что рано еще умирать. Я придумал конструкцию для искусственного дождевания. Мне надо построить ее.
— Передоверьте Магзуму, — сказал Манасеин. — Он выстроит.
— Смотрите, температура песка резко падает. Быстрее, быстрее! — кричал Максимов работающим.
— Не надо демагогии, — обращался он к Манасеину. — Хотите обвинить меня в блоке с басмачами, во вредительстве? Слабо!
Потом он говорил Адорину таинственно на ухо:
— При устройстве на высокой башне передатчика в три киловатта, излучающего электромагнитные колебания низкой частоты, происходит усиленная ионизация атмосферы. При отрицательном заряде земли положительные ионы полностью поглощаются землей. Отрицательные ионы воздуха восходят к верхним слоям атмосферы, где частицы воздуха заряжены положительно. Восходящие вверх ионы произведут поляризацию положительно заряженных молекул в воздухе и осаждение влаги из воздуха. Вот в чем секрет «дождевых» антенн. Понятно? Для всех Кара-Кумов понадобится десять — двенадцать установок. Мне надо проверить расчеты, вы понимаете? Ведь надо же? Я готов любой ценой купить сейчас жизнь. Пусть расстреляют, пусть что угодно, но после.
Пустыня, жар, песок, оранжевый качающийся воздух.
5
— Пейте!
— Нет. Мы не будем, — говорят пленные.
Один за другим сипло и жалко загораются маленькие костры. Муса начинает песню, слышанную в песках. Это новая песня, ее никто не знает, он поет ее несколько раз. Когда он кончает, и все хвалят его, песнь вдруг сама начинается в стороне, сама, без Мусы. Все вскакивают в страшном испуге.
В моем саду, где много птиц, ты лучшей птицею была,
Я дорогие розы насадил, чтоб ты клевала их.
Я воду чистую, такой и я не пил, провел тебе в траве зеленой
И ночь твою стерег без сна, с ружьем в руках, —
Все потому,
Что в том саду, где много птиц, ты лучшей птицею была.
На черном камне черный волос
Заметить мог мой взгляд,
Но почему ж не видел он, но почему ж не мог заметить,
Как ты покинула мой сад, оставив склеванными розы и мутной воду арыка?
В моем саду, где много птиц, ты лучшей птицею была.
Но ты хотела, — знаю я, — быть лучшей над садами мира.
— Ах, шайтан ее возьми, это русская поет женщина!
Евгения повторяет афганскую песню легкими и сухими, как старый туйдук, губами.
То, что фокусом считал Манасеин, чудом посчитали магзумовы люди и тут же стали говорить со своим курбаши о судьбе русских.
6
Александр Платонович захотел пить и понял, что надвигается солнце. Он открыл глаза, как железные шторы, и сразу услышал крики Ахундова.
— Ушли, — кричал он. — Басмачи ушли! Давайте пить воду, они ушли.
Максимова не было. Адорина подвели и положили у самой воды, В сером воздухе пустыни рана его затягивалась торопливым узлом. Басмачи бросили пленных из-за безводья, они экономили воду и захватили с собой лишь техника, который находил подземную влагу.
Теперь, когда басмачей не было, все долго пили, отдыхали и пили еще, и только потом спохватились о времени.
В тот день они прошли на оставленных конях до новой стоянки Магзума.
Но воды здесь было уже меньше, и люди получили половину того, что хотели.
На утро пошли дальше, и никто не спросил, куда и зачем они уходят на север за басмачами.
И к вечеру — была яма. Нефес соскочил и сказал:
— Максимов.
Воды не было, яма была сухая и еще тепел местами, еще мягок труп Максимова. Глаза его пытались выкарабкаться из орбит, чтобы не умереть вместе с телом.
— Отпустить лошадей, — приказал Манасеин.
Тут впервые он понял нелепость — зачем же итти им вслед басмачам, когда помощь должна быть с юга? Зачем они шли на север? Он даже вздрогнул от неясного и позорного предположения.
— Разогнать коней, — еще раз сказал он.
Кони не уходили и легли, как собаки, вокруг людей.
7
Собралась низкая и серая туча. Лошади поднялись на ноги. Туча шла, сгибаясь под собственной тяжестью, но взнеслась кверху, порвалась и, посветлев, рассосалась в небе.
8
Самолет взлетал боком и проверял воздух. Шли два столба пыли. Он взлетел над одним. На конях шли люди, иногда они останавливались и рыли землю. Другой столб шел, не опадая, как гибкая мачта зарывшегося в волнах корабля. Второй столб догонял первый, но люди второго не знали об этом. Самолет опустился ниже и, облетая песчаные горки, вздрогнул, подпрыгнув на крыльях, — в ложбине сбоку, между двух столбов, были третьи люди, — они лежали.
Самолет поднялся ввысь, уходя от песка пустыни, высокой змеей поднимавшегося ему вслед. Столбы качались, нагоняя один другой, и отходили в сторону от третьих людей. Небо, налитое дождем, стремительно оседало к земле. Столбы бежали теперь, пригнувшись к пескам…
Манасеин сказал:
— Елена, разденьтесь, пожалуйста.
— Вы с ума сошли! — крикнула та, краснея от неожиданности предъявленных ей этими словами воспоминаний, не позволяя досказать ему фразы и заглушая его. — Этого никогда не было!
— Сейчас пойдет дождь, — повторил Манасеин. — На вас юбка и еще что-нибудь, растяните ее под дождем, вы и товарищ Осипова.
— Это ложь! Никто этого не знает! — крикнула Елена.
— Возьмите в руки вашу юбку и держите ее за края под дождем.
— Господи, ну, конечно, — ответила она, всхлипнув, и, жмуря глаза, стала снимать с себя юбку.
Потом она и Евгения — похоже было на сон, на мираж, на то, что никогда не повторяется в жизни, — потом они стояли голые и были похожи на женщин мифической древности, переводимых из рабынь в божества.
Они были очень смешны и трогательны. Простота их изможденных и грязных тел вызывала слезы, которыми плачут от радости.
9
Магзум принял свою судьбу быстро и умело: слез с коня, упал за куст тамариска и умер, стреляя по красноармейским коням пулями, липкими и горячими от его крови.
10
На север пустыня катилась под уклон все ниже и ниже. Там, впереди, на севере разверзалась Саракамышская котловина. Она вбирала в себя все горизонты; пески спускались к ней хаотической осыпью.
Командир сказал:
— Ну, будет. Поехали.
— Где мы? — спросил Манасеин.
— На тридцать километров к норду от серного завода, от холмов Чеммерли.
— Мы догоним, — сказал инженер.
Он сидел на коне, закрыв глаза. Оказывается, они добрались пока до середины пустыни.
— Открой глаза, Делибай, смотри, — сказал Нефес и сам повернул его голову на север, куда заметно наклонялась пустыня, где небо разгуливало по ней белесовато-желтыми красками, как глазурь на глиняном горшке.
— Что? — спросил Нефес.
Но молча и каменно сидел Делибай, вбирая в глаза последние ландшафты обманувшей его пустыни. Синяя опухшая рука, взнесенная над головой, делала его похожим на человека, застывшего в проклятии, на атамана с поднятой булавой, на старого дервиша, умершего за молитвой.