Вечером Глеб сидел за столом я старательно протирал в тетрадке по чистописанию на месте кляксы дырку.
Ольга Ивановна тоже сидела за столом и пришивала к своему новому купальнику яркокрасный четырехугольный лоскуток; на нём белела большая, перечёркнутая полоской буква «С», что означало: «Спартак».
Потом Ольга Ивановна взялась за Глебкину шубу с оторванной пуговицей, но задумалась, воткнула иголку в скатерть, подпёрла ладонями подбородок и сказала:
— Люди! Как много на свете людей! Вот мы с тобой, Глебушок, конечно, очень одинокие. Если бы с нами был наш папка (тут Глеб перестал тереть резинкой и уставился на моргнувшую почему-то лампочку), — если бы так, нам, конечно, жилось бы веселей. Но теперь, понимаешь, вместе с нами будут жить хорошие люди, и там есть две девочки, очень хорошие, особенно старшая. Ты с ними, пожалуйста, не ссорься. Ладно, Глебушок?
Дверь в комнату скрипнула и отворилась. На пороге появился Орешек. Он посмотрел на Глеба и его маму добрыми глупыми глазами, сел и сладко зевнул.
Глеб поводил снова резинкой и спросил:
— Мам, а откуда они взялись? Ты не знаешь, мам?
— Немного знаю, — ответила Ольга Ивановна. — Они приехали сюда с очень большого нашего завода, где-то на Урале. Это очень далеко. А их мама сейчас ещё дальше — на Северном Кавказе, высоко в горах. Понимаешь, как интересно: на самой высокой горе где-нибудь над палаткой или горной избушкой день и ночь завывает ветер, летят белые снежные облака. А люди слушают, смотрят и записывают, о чём он завывает, куда они летят. А потом посылают в Москву радиограмму: так и так, ждите на севере хорошей погоды, посылайте на юг самолёты. Они могут лететь спокойно…
Ольга Ивановна подняла голову. Кисти на абажуре тихонько качнулись, точно на них тоже подул далёкий снежный ветер.
— А их папа, — помолчав, продолжала Ольга Ивановна, — их папа — инженер-металлург.
— Это-то я знаю, — сказал Глеб, принимаясь за вторую кляксу. — Такой инженер. Я сегодня получил для него две телеграммы. Его зовут Геннадий Петрович Петровых.