Борьба за Южный полюс. — Экспедиция капитана Скотта. — Животная и растительная жизнь в полярном море. — Обманчивые надежды. — Горькое разочарование. — Роковой исход. — Трагедия Южного полюса.
Экспедиция Амундсена окончилась чрезвычайно счастливо, но иная судьба ожидала английскую экспедицию капитана Скотта, отправившуюся к Южному полюсу также в январе 1911 года.
Амундсену улыбнулось счастье, и он вышел победителем из этой борьбы за Южный полюс, и в то время как он с торжеством возвращался на родину, судьба Скотта свершилась: он достиг полюса на целый месяц позднее Амундсена и погиб на обратном пути со своими товарищами.
Экспедиция, отправленная на поиски, нашла спустя восемь месяцев палатку и в ней три замерзших трупа. Это были: капитан Скотт, Уильсон и Боуэрс. Двое других товарищей Скотта, Эванс и Отс, умерли по дороге.
Уильсон и Боуэрс лежали в спальных мешках, по обыкновению, надвинутых на голову. Капитан Скотт, очевидно, умер последним. Верхнее платье на его груди было раскрыто и отвороты мешка сброшены. Одна рука его лежала на теле Уильсона. Под плечами у него нашли сумку с тремя записными книжками и письма к разным лицам. Кроме того, там же находилось его послание к публике, в котором он объяснял причины бедствия, постигшего их, исключительно дурной погодой, которая свирепствовала все время… «На обратном пути нам не выдался ни один хороший день, — говорит он в своем послании. — Я утверждаю, что все сделанные нами распоряжения вполне отвечали требованиям, но никто в мире в это время года не мог бы ожидать такого страшного холода и такой трудно проходимой поверхности льда! Ночью температура понижалась до 47°, при непрерывном ветре. Все это было совершенной неожиданностью, и причиной нашей гибели, несомненно, является это внезапное наступление жестоких морозов, которому я не могу найти удовлетворительного объяснения… Последним ударом, завершившим наши бедствия, была метель, застигшая нас в одиннадцати милях от того склада, где мы рассчитывали найти топливо и запасы для остального пути. Мы застряли на этом небольшом расстоянии от нашего „Однотонного лагеря“, имея запас пищи всего на два дня, а топлива на один день! Мы не могли выйти из палатки четыре дня. Кругом нас воет вьюга. Мы ослабели. Писать трудно, но я все-таки не жалею об этом путешествии. Оно указывает, что англичане и теперь, как и в прошлое время, способны переносить труды и лишения, помогать друг другу, как в былые времена… Пусть эту повесть о мужестве и отваге моих товарищей расскажут мои черновые наброски и наши мертвые тела!..»
Путешествие капитана Скотта — исключительное по драматизму и действительно указывает, каким громадным запасом мужества и энергии обладали он и его товарищи, чтобы бороться до конца с ополчившимися на них силами природы. Цель была достигнута, хотя и с опозданием, но эти мужественные люди заплатили за нее жизнью.
Капитан Скотт вел дневник, в котором аккуратно, изо дня в день, до самой минуты смерти, записывал все и, читая эти записи, можно проследить все его путешествие с самого начала и вплоть до трагического конца, когда слабеющей рукой он выводил последние строки.
Однако, путешествие капитана Скотта началось при благоприятных предзнаменованиях. Он закончил в Новой Зеландии в ноябре 1910 года все свои приготовления, и его судно «Терра Нова» вышло в море 29 ноября. Свой дневник он начал писать с 1 декабря.
Описывая вид судна, нагруженного всем необходимым для такого путешествия, он говорит:
«Внизу, насколько мы могли ухитриться, все было плотно заставлено и упаковано… Пятнадцать лошадей стоят рядышком, лицом к лицу, семь с одной стороны и восемь с другой, а посередине помещается конюх. И все качается, качается непрерывно, повинуясь неправильному, ныряющему движению судна… Какая пытка для бедных животных выносить это день за днем, по целым неделям!..
Собак всего тридцать три. Их нам поневоле приходится держать на цепи. Насколько возможно, они пользуются прикрытием, но положение их весьма незавидно. Волны беспрестанно ударяют о борт судна и рассыпаются дождем холодных брызг. Собаки сидят, повернувшись спиной к борту, но на них обрушивается холодный душ, и вода струей сбегает с них. Жалко смотреть на них, они ежатся от холода, и вся их поза выражает страдание. Иногда бедняжки даже взвизгивают, и, вообще, вся эта группа животных представляет очень унылую, печальную картину».
В кают-компании (общей каюте) было тесно, и все едва умещались за столом. На судне было 24 офицера, но обыкновенно двое или трое отсутствовали, потому что стояли на вахте.
Пища была простая, но питательная. «Удивительно, — восклицает Скотт, — как наши два буфетчика умудряются сделать всю работу вовремя, и посуду вымыть, и каюты убрать, и при этом они всегда готовы услужить каждому и неизменно веселы и приветливы».
«Удивительно, как наши два буфетчика умудряются сделать всю работу вовремя».
Морская болезнь, конечно, давала себя чувствовать. Но большинство команды состояло из бывалых моряков, уже привыкших к ней. Больше всех, по-видимому, страдал от нее фотограф Понтин. Тем не менее, он не прекращал работы, хотя и должен был неоднократно нагибаться к борту. Пластинки он проявлял, держа в одной руке ванну, где промывал их, а в другой — таз, на случай припадка морской болезни.
2 декабря был день тяжелых испытаний, свирепствовал сильный шторм и волны заливали палубу. В такие минуты приходилось цепляться руками за что попало, чтобы не быть унесенным за борт. Буря не унималась весь день и всю ночь. Опасность возрастала, потому что засорились насосы в машинном отделении, и вода поднялась выше люка. Старший кочегар Лешли, стоя по самую шею в бурлящей воде, упорно работал, стараясь прочистить насосы, но ничто не помогало, тяжело нагруженное судно сидело глубоко и могло погрузиться в воду сверх меры, а это было очень опасно. Все, стоя почти по пояс в воде, работали день и ночь, вычерпывая воду. Офицеры и команда не теряли, однако, бодрости и даже пели за своей работой. Ночью утонула собака и околела лошадь. Волной иногда уносит собаку и ее удерживает только цепь. Но в таких случаях собаке грозит удушение, если не подоспеет помощь. Одну из них так и не могли спасти, — она задохлась. Другую волна унесла с такой силой, что цепь порвалась, и собака исчезла за бортом. Но следующая волна каким-то чудом принесла ее обратно и бросила на палубу. Собака эта осталась жива и здорова.
17 декабря положение еще ухудшилось. «Мы попали, по-видимому, в самую середину страшно толстых, скрученных ледяных масс, простиравшихся во все стороны, насколько можно видеть, — пишет Скотт. — Положение со всех сторон крайне опасное. Попали мы в эти толстейшие массы льда в час пополудни и пробились через такие чудовищные громады, какие мне редко случалось видеть. Выдвинутые давлением льда гряды возвышались на 24 фута над поверхностью и наверное погружались не менее, чем на 30 футов в глубину. Наносимые нам удары свидетельствуют о несокрушимости этих ледяных масс…»
Однако, к вечеру положение внезапно изменилось к лучшему. 21 декабря были разведены пары, и судно опять двинулось вперед.
Путешественники с любопытством наблюдали пингвинов, которых тут водилось множество. Уильсон обошел ледяное поле, желая поймать несколько штук, и для этого лег ничком на льду. Птицы подбегали к нему, когда он пел, и тотчас же убегали, когда он умолкал.
24 декабря судно снова уперлось в сплошное ледяное поле, простирающееся по всем направлениям; это было очень неприятное открытие, и приходилось снова запастись терпением и ждать, пока раскроется лед. Но путешественники не падали духом и были веселы в ожидании праздничного обеда. По случаю рождества кают-компания была разукрашена флагами. Вечером повалил густой снег, было холодно и сыро, но никто из живущих на корабле, ни матросы, ни офицеры, не обращал на это внимание. Все были веселы и находили чудесным обед, который состоял из следующих кушаний: суп с томатами, рагу из пингвиновых филе, ростбиф, плум-пуддинг, спаржа, затем подавалось шампанское, портвейн и ликеры. За столом сидели до 12 часов и пели хором.
Но 26 декабря Скотт называл положение судна «самым безотрадным». «Мы окружены сплошными льдами огромного объема, — пишет он. — Трудно представить себе более безутешные условия, чем те, в которых мы находимся, но в высшей степени отрадно видеть готовность всех и каждого приложить последние силы, как бы ни были незначительны достигаемые результаты».
«С трудом верится, какая жизнь кишит непосредственно под поверхностью льдов! — восклицает Скотт. — Опущенный в воду невод мгновенно наполняется диатомами (водорослями) и ясно указывает, что пловучая растительная жизнь во много раз богаче здесь, чем в тропических и умеренных морях. Водорослями питаются бесчисленные массы креветок, плавающих у краев каждой льдины и выплескивающихся на перевернутые обломки льда. Эти креветки в свою очередь служат пищей другим созданиям, малым и большим, множеству неизвестных рыб, белому тюленю и птицам. Рыб чрезвычайно много, судя по тому количеству, которое мы изловили на перевернутой льдине, и по тому, что видели наши матросы. Они уверяют, что видели полдюжины рыб, если не больше, длиной по крайней мере с целый фут, которые уплыли под лед. Из млекопитающих нередко встречается вооруженный страшными зубами длинный гибкий морской леопард, в желудке которого, наверное, содержится несколько пингвинов, а может быть и маленький тюлень. Встречается также „касатка“, ненасытное и свирепое китообразное животное, которое пожирает всякое другое не слишком большое животное. Касатка в большом числе попадается у берегов. Затем, надо упомянуть о громадных травоядных китах разных видов, начиная от „синего — кита“, самого огромного из всей млекопитающих, до других китов меньших размеров и еще не получивших названий. Эти громадные животные встречаются в большом числе, и понятно, какое им требуется количество пищи, а стало быть, и какое несметное множество всякой мелкой твари должны содержать эти моря, чтобы пропитать их. Под этими ледяными полями и в полыньях, где, казалось, царствует мир и спокойствие, свирепствует, как мы видим, все та же непрерывная война, вызванная борьбой за существование».
Скотт рассчитывал высадиться у мыса Крозьер и устроить там станцию, но от этого пришлось отказаться. В день нового года судно, наконец, вышло из пловучих льдов и на всех парусах направилось к югу. Берег с горой Эребус, окутанный облаками, был хорошо виден. К вечеру подошли к «барьеру». Но прибой не допустил высадиться.
«Такая жалость, что нам пришлось отказаться от нашего излюбленного плана! — восклицает Скотт. — Все на этом берегу сулило нам хорошую зимовку. Удобное место для дома, лед, служащий запасом воды, снег для животных, хорошие покатости для бега на лыжах, обширные гладкие каменные площади для прогулок. Близость к барьеру и колониям двух видов пингвинов, удобный подъем на гору Террор, хорошие условия для научных наблюдений, довольно удобный путь на юг, невозможность быть отрезанным и т. д. и т. д. Бесконечно жаль покидать это место!»..
На мысе Крозьер находилась колония пингвинов, и от нее до Птичьего мыса тянулась неприступная, окованная льдом береговая линия. Обходя этот мыс, путешественники открывали знакомые места. Они увидали старый сигнальный шест, поставленный ими, когда они стояли тут с судном «Дисковери», во время предшествовавшего плавания. Он торчал так же прямо; и когда путешественники сличили все, что видели, со старыми фотографиями, то ни в чем не нашли перемены.
«Приятно было увидеть старые места, — говорит Скотт. — Чувствуется что-то родное в этой обстановке!»
Для зимовки выбрали удобное место в бухте и стали на якоря. Тотчас же после этого было приступлено к выгрузке моторных саней, лошадей и припасов, а затем и к постройке дома у мыса Эванс, названного так Скоттом в честь старшего офицера судна. Мыс этот — один из отрогов горы Эребус. Над ним возвышается ее величественная, покрытая снегом и дымящаяся вершина. Огромные глетчеры спускаются по нижним уступам горы и высокой голубой стеной врезаются в море, синяя поверхность которого усеяна сверкающими ледяными горами и огромными пловучими льдинами. Дальше возвышаются красивые западные горы, со своими многочисленными острыми пиками, крутизнами и глубокими обледенелыми долинами.
«Дивный горный ландшафт, подобных которому мало на свете! — восклицает Скотт. — Все слагается благоприятно для нашей экспедиции, если только нам удастся перевезти наши припасы и провести лошадей мимо Глетчерной косы».
Горный ландшафт.
«Сегодня за обедом, — пишет он дальше, — нам подавали котлеты из тюленьего мяса, до того вкусно приготовленные, что невозможно было отличить их от самых лучших говяжьих котлет. Двум товарищам я выдал их за говяжьи, и так как они не сделали никаких замечаний, то я сознался в обмане лишь после того, как они съели каждый по две котлеты. В первый раз я ем тюленье мясо, не замечая его неприятного вкуса. Вот что значит приготовление! Повар у нас превосходный».
Скотт был преисполнен надеждами на хороший исход своего путешествия.
Действительно, казалось, она была так хорошо обставлена, что должна была иметь успех. Но как обманчивы бывают надежды иногда! Как раз Скотта повсюду ожидали неудачи, и в то время как Амундсен совершал свой путь к полюсу при хорошей погоде и солнечном свете, капитан Скотт должен был бороться с почти непрерывными снежными бурями и сильными морозами — до 47° Ц. ниже нуля.
Скотт описывает следующим образом в своем дневнике отдельные моменты своего путешествия по льду. Это были: соблазнительная теплота спального мешка, шипение походной печки и пар, поднимающийся от кушаний. Замечателен также контраст (между маленькой зеленой палаткой, в которой приютились путешественники, и необозримой белой пустыней, погруженной в вечное безмолвие, иногда нарушаемое только завыванием ветра и метели…
Во время одной экскурсии для устройства вспомогательного склада, Скотт описывает свое пребывание в палатке во время метели:
«Крутит снег, сухой, как мука. Достаточно двух минут, чтобы человек превратился в белую фигуру. Но в нашей маленькой палатке удивительно тепло и уютно. Мы только что отлично поужинали, наслаждались на покое трубочкой и дружеской беседой у огня, почти забывая о времени и о завывающей кругом метели. Лежа в наших теплых спальных мешках, мы с трудом представляли себе, какой ад существует там, за тонкой парусиной — нашей единственной защитой от непогоды!».
Это было написано Скоттом в феврале 1911 года. Но как изменилось его положение в конце этого же года, когда он приблизился к полюсу почти через месяц после того, как там уже побывал Амундсен, и как ужасен был обратный путь Скотта!
Первая экскурсия для устройства лагеря окончилась благополучно, хотя путешественники несколько раз подвергались большой опасности из-за изменчивости льда, внезапно отрывающегося от берега, трещин, куда проваливались люди и животные, и, главным образом, из-за бурь и метелей. К счастью, все люди уцелели, погибли лошади и пара собак.
Путешественники приютились в старом доме, построенном в этом месте еще во время плавания на корабле «Дисковери». Дом оказался в довольно сносном состоянии, хотя пришлось все-таки исправить кое-что для лучшего сохранения в нем тепла. Скотт так описывает жизнь в этом старом доме:
«Мы собираемся вокруг огня, сидя на ящиках. Каждый держит в руках большой кусок хлеба с маслом и жестяную кружку с чаем: тепло, уютно, хорошо! Однако, в доме мы остаемся недолго. Мы спешим на работу и возвращаемся часам к пяти-шести с изрядным аппетитом. А в это время наши кулинары хлопочут над приготовлением вкусной жареной тюленьей печенки. Удивительно, как это блюдо не надоедает нам, и каждый вечер мы расхваливаем его. Впрочем, один раз оно оказалось неудачным. Уильсон, всегда проявлявший большую изобретательность в деле приготовления разных кушаний, едва не погубил своей репутации. Он вздумал жарить тюленью печенку в пингвиновом жире, уверяя, что этот жир можно лишить его неприятного вкуса. Достали жир, тщательно перетопили его. Получился прозрачный, чистый и лишенный всякого запаха жир. Но наружность, как известно, бывает обманчива, и наше кушанье оказалось пропитанным тем особым ароматом, которым отличается мясо этой птицы и о котором лучше не распространяться. Трое из нас оказались героями и все-таки одолели свои порции, но остальные, отведав, решили довольствоваться сухарями с какао».
«После ужина мы часок-другой курим и беседуем. Это приятное и отрадное для души время, когда обмениваются своими воспоминаниями люди, обладающие буквально мировым опытом. Нет почти той земли, которую не изъездил бы тот или другой из нас, но наше положение и наши занятия различны. Часа через полтора после ужина мы удаляемся на покой, раскладываем наши спальные мешки, разуваемся и, залезая в них, нежимся. В наших мешках, сделанных из шкуры северного оленя, удивительно тепло и уютно теперь, когда они совершенно просохли, а в доме сохраняется большая часть теплоты. Благодаря удачному приспособлению ламп и порядочному запасу свечей, мы имеем возможность почитать еще часик или два, плотно закутанные в наши меха».
В доме была найдена кипа смерзшихся иллюстрированных журналов. Когда они оттаяли, то доставили много интересного чтения.
После трехмесячного отсутствия, Скотт с товарищами вернулся на зимнюю стоянку у мыса Эванс.
«Как приятно было очутиться в теплом сухом доме, который показался нам верхом роскоши, настоящим дворцом внутри! Простор, чудное освещение, всякие удобства! — пишет Скотт, — приятно было есть, как едят цивилизованные люди, взять ванну в первый раз после трех месяцев!
Приятно было чувствовать на себе чистое сухое белье и платье! Такие мимолетные часы полного благополучия, — я говорю мимолетные потому, что привычка скоро притупляет чувство удовольствия, — навсегда остаются в памяти каждого полярного путешественника вследствие резкого контраста с перенесенными лишениями».
Время для санных экскурсий прошло и пора было приготовиться к полярной зиме. Скотт очень гордился подбором своих товарищей и не мог нахвалиться ими. Несмотря на то, что его компания состояла из самых разнообразных людей, они все живут очень дружно, и в доме царят веселье и бодрость.
В мае температура стала упорно понижаться, и на небе появилось чудное южно-полярное сияние, но бури свирепствовали очень часто.
Южно-полярное сияние.
Начался уже период ночи. Но в доме не унывали. 6 июня, день рождения капитана Скотта, был отпразднован особенно торжественно.
«Я бы, вероятно, забыл об этом дне, если б не мои добрые товарищи, — пишет Скотт. — Все были веселы, разговорчивы. После превосходного обеда разделились на группы, завязались споры, одни говорили о геологии, другие обсуждали политические или военные вопросы; может быть, споры эти и бесполезны, но они доставляют большое удовольствие участвующим. Нельзя без улыбки слушать, каким торжеством звучит голос спорщика, воображающего, что он решил тот или другой спорный вопрос. Молодцы они все, они еще мальчики, но какие они все хорошие! Ни одного сердитого, резкого слова! Все споры кончаются смехом. Нельсон только что предложил Тейлору поучить его геологии за пару носков!».
Зима прошла благополучно, хотя и отличалась большими морозами (—39°) и бурями. Чуть не погиб Аткинсон, который был застигнут метелью не дальше мили от дома, но заблудился и не мог найти обратного пути. Он сильно отморозил себе руку, в то время как бесцельно бродил кругом, ничего не соображая. Он был на волосок от гибели и едва ли бы спасся, если бы продлилась метель. Он пропадал шесть часов и, наконец, его отыскали, но он, видимо, совершенно растерялся и ничего не мог рассказать толком.
Буря иногда длилась по нескольку дней, тогда никто не отходил далеко от дома. Июль кончался, но в августе уже должно было вернуться солнце, и все, естественно, с нетерпением ждали этого времени.
Скотт пришел к заключению, что больше всего страдают от холода самые младшие члены экспедиции. Наилучший возраст для полярных экспедиций, — это 30–40 лет. Людям старше сорока лет, конечно, приятно думать, что Пири было уже 52 года, когда он достиг северного полюса.
15 августа Скотт в первый раз писал уже при дневном свете. 23 августа должно было появиться солнце, и все приготовились к торжественной встрече. Но солнца не видали, потому что буря продолжалась и поднялась сильная метель. Ничего нельзя было разглядеть уже за несколько шагов. И вот, наконец, 26 августа солнце позолотило ледяное поле. Какое это было наслаждение видеть снова яркий солнечный свет, который заливает все. Все точно помолодели, пели и кричали «ура». Кругом все сверкало, и все испытывали прилив необыкновенной бодрости. Какое чудо производят солнечные лучи! Дурная погода становится уже не так страшна. Ведь если сегодня свирепствует буря, то завтра, может быть, проглянет солнце, и опять все будет хорошо! Осенью же и зимой такой надежды на быструю перемену не может быть.
Мысль об Амундсене и о том, что он может раньше придти к полюсу, по-видимому, часто являлась у Скотта. Он упоминает об этом в своих письмах, но говорит, что давно решил поступать так, как будто Амундсена не существует. «Мой план был бы расстроен, если бы я пустился вперегонку с ним, — прибавляет Скотт, — к тому же мы, как будто, не затем и пришли сюда! Боюсь только, что через это наша экспедиция много потеряет в глазах публики, но к этому нужно быть готовым. Как никак ведь важно то, что будет сделано, а не людская хвала!»
Весной было сделано несколько экскурсий для устройства на разных расстояниях и в разных местах лагерей с припасами в виду предстоящей большой экспедиции к южному полюсу. Один из таких лагерей назван «Однотонным» потому, что там был устроен склад припасов в одну тонну весом. Много раз метель задерживала экскурсантов, а также разные неприятные приключения с людьми, лошадьми и моторными санями, которые часто ломались и вообще оказались мало пригодными. Но в общем все сошло благополучно.
Особенно много хлопот и неприятностей доставляли путешественникам метели. Скотт говорит: «Эти метели были величайшей неожиданностью. Таких метелей здесь никто из путешественников не испытывал в летнее время. Надеюсь, впрочем, что мы с ними покончили».
Но погода продолжала преследовать путешественников. Вот что пишет в своем дневнике Скотт от 7 декабря: «Метель продолжается. Положение становится серьезным. Корма для лошадей, после сегодняшнего дня, остается всего на один день, так что завтра надо или тронуться в путь или пожертвовать лошадьми… Хуже всего то, что мы сегодня уже попользовались частью той провизии, которая предназначалась для склада на глетчере. Но буря, по-видимому, не собирается утихать. Не вижу признака конца, и все согласны со мной, что нельзя двинуться с места. Нельзя не признать незаслуженным такое несчастье! Планы были составлены так тщательно, и принятые меры уже отчасти увенчались успехом, так что если бы нужно было начинать сначала, то я, право, не вижу, что можно было бы в них изменить. Были широко приняты в расчет возможные полосы дурной погоды, сообразно с пережитым опытом. Декабрь здесь ведь лучший из всех месяцев в году, и даже самый осторожный организатор не мог бы предвидеть такого декабря! Ужасно лежать здесь в спальном мешке и думать об этом, в то время, как небо остается сплошь свинцовым и положение все ухудшается… Такое вынужденное бездействие, когда каждый час на счету, хоть кого выведет из терпения! Сидеть тут и смотреть на пятна зеленой плесени на стенах мокрой палатки, на лоснящиеся мокрые предметы, развешанные посредине грязные мокрые носки и другие вещи, видеть печальные лица товарищей и прислушиваться к несмолкаемому шлепанью мокрого снега и к хлесткому хлопанью парусины под напором ветра, чувствуя, как прилипает к телу одежда и все, к чему прикасаешься руками, и знать, что там, за этой парусиной, нет ничего, кроме сомкнутой кругом сплошной белой стены, — вот в чем заключается теперь наше занятие! Если же прибавить к этому горькое чувство при мысли о возможности провала нашего плана, то каждый поймет, конечно, как незавидно наше положение…».
22 декабря Скотт простился со своими товарищами, которые должны были вернуться обратно из лагеря, устроенного на глетчере, на высоте 7.000 фут. С ним остались: Уильсон, Э. Эванс, Отс и Боуэрс. Все они должны были вместе идти дальше к южному полюсу. На первой странице своего последнего дневника Скотт пометил лета свои и своих товарищей. Ему было 43 года, Уильсону 39, Эвансу 37, Отсу 32, Боуэрсу 28.
Эта последняя часть путешествия началась при сравнительно благоприятных условиях и все бодро поднимались в гору, не чувствуя при этом особенного утомления.
3 января путешественники остановились лагерем на высоте 10.108 фут., до полюса оставалось 150 миль. Здесь они распростились с последними четырьмя спутниками, которых Скотт отправил домой. Он написал в своем дневнике: «Они огорчены, но покоряются и не ропщут. Дальше мы отправимся уже впятером. Пищи у нас имеется на месяц для пяти человек, — этого должно хватить. Нам хорошо идти на лыжах, но те, на своих ногах, не поспевали за нами, поэтому мы подвигались медленнее. Покидающие нас товарищи утром 4 января проводили нас еще некоторое расстояние, на случай, если бы что-нибудь случилось. Но как только я убедился, что у нас все пойдет хорошо, мы остановились и стали прощаться. Один из них даже расплакался, прощаясь с нами…».
Кап. Скотт на лыжах.
11 января достигли высоты 10.530 фут. Но путь был мучительный донельзя. «До полюса остается всего 74 мили, но выдержим ли мы это мученье еще семь дней, — пишет Скотт. — Мы вконец изнемогаем. Из нас еще никто никогда не испытывал такой каторги. Мы все же имеем шансы на успех, только бы нам осилить работу, но мы переживаем ужасные дни!
12 января. Ночуем сегодня всего в 63 милях от полюса. Должны дойти до него! Но, ах! Если бы только поверхность была лучше!.. Мы, кажется, слегка спускаемся. Заструги такие же, как и раньше; как скучно так надрываться, чтобы сдвинуть с места совсем легкие сани! Но мы все-таки подвигаемся… В воздухе какая-то муть. Солнце едва светит с пасмурного неба, и при таком освещении трудно различить направление. До полюса осталось меньше 40 миль.
15 января. Мы устроили последний склад. Высота 9.950 фут. Поверхность ужасающая, но мы все-таки прошли шесть миль в четыре часа и три четверти. В нашем последнем складе мы оставляем провизии на четыре дня и кое-какую мелочь. Наш груз теперь очень легок… Странно представить себе, что два больших перехода должны привести нас к полюсу! Дело теперь, можно сказать, верное. Боуэрс продолжает свои наблюдения. Удивительно, как он их разрабатывает, лежа в своем спальном мешке в нашей тесной палатке. Всего 27 миль до полюса! Теперь уже должны дойти!»
Вторник 16 января. Путешественники остановились на высоте 9.760 фут. Мороз был 23 с половиной градуса. С утра шли бодро и прошли 7 1/2 миль. После завтрака собрались, в дальнейший путь в самом радужном настроении от мысли, что завтра будет достигнута цель. Вдруг, около второго часа Боуэрс своими зоркими глазами разглядел вдали какой-то темный предмет, который сначала принял за «кэрн». Он встревожился, но затем решил, что это, должно быть, заструга. Через полчаса он уже разглядел впереди какую-то черную точку, и когда путешественники подошли ближе, то оказалось, что это был флаг, привязанный к полозьям саней, и поблизости — остатки лагеря, следы саней, лыж, расходящиеся в разные стороны и ясные следы множества собачьих лап.
«Сбылись наши худшие опасения! — восклицает Скотт. — Другие опередили нас! Вся история как на ладони, — они первые достигли полюса. Ужасное разочарование, и мне больно за своих товарищей. Много чего мы передумали и о многом переговорили. Завтра надо идти дальше, к полюсу, и затем спешить домой с наивозможной скоростью.
Среда 17 января 1911 года. Температура утром 20°, ночью — 21°. Полюс! Да, мы его достигли, но совсем уже при иных условиях! Мы пережили ужасный день. К нашему огорчению прибавился еще сильный противный ветер, и мои товарищи шли через силу с холодными руками и ногами. Горькое разочарование мешало нам спать, и мы выступили утром в половине восьмого. В воздухе чувствуется странная холодная влажность, пронизывающая в одну минуту до костей. В остальном очень мало перемены против ужасного однообразия последних дней. Что это за ужасное место! Как тяжело сознавать, что за все наши труды мы даже не вознаграждены столь ожидаемым торжеством! Конечно, много значит уже и то, что мы вообще сюда дошли. Мы все-таки устроили пир в честь полюса и испытываем теперь приятное ощущение. Уильсон дал каждому из нас по палочке шоколада и по папиросе. Это было прибавлением к нашему обычному меню».
Наблюдения указали, однако, что Скотт и его спутники ушли на одну милю за полюс и три мили в сторону от него, направо. В этом направлении они увидели палатку, поставленную на расстоянии полуторы мили от полюса. В палатке была оставлена записка, уведомляющая, что там было пять норвежцев, с Роальдом Амундсеном во главе. Это было 16 декабря 1911 года, значит, почти за месяц до прихода Скотта.
Палатка была небольшая, но плотная и удерживалась бамбуковым шестом. Там же находилась еще другая записка, адресованная Амундсеном Скотту, с просьбой доставить его письмо королю Норвегии, Гаакону.
Скотт тоже оставил в палатке записку, извещавшую, что он был здесь с товарищами. Боуэрс снял с нее фотографию, а Уильсон сделал с нее рисунок.
«Мы воздвигли столб из камней и водрузили на нем наш бедный обиженный флаг, — прибавляет Скотт. — Это было нелегко сделать на таком морозе…
Мы водрузили наш бедный обиженный флаг.
Я думаю, что полюс лежит на высоте 9.500 фут. Это замечательно потому, что на 88-й параллели мы находились уже на высоте 10.500 фут. Мы сняли флаг, прикрепленный к шесту, и поставили его, по возможности, близко к месту, где должен находиться полюс.
И вот мы повернулись спиной к цели наших мечтаний! Перед нами лежали 800 миль, которые мы должны пройти пешком, с грузом и разочарованием в душе…
Прощайте, радужные грезы!..»