У Палкина уж, видно, не в Британии
Мелкий осенний петербургский дождик, как сквозь частое сито, сеял на тротуары Невского проспекта. В Старом Палкинском трактире начинали засвечать огни. У одного из столиков сидел молодой человек в скромном черном фраке. Перед ним стояли три накрытых прибора.
— Что за чорт, еще нет до сих пор! — говорил он, с нетерпением посматривая на часы; наконец в трактир вошел другой молодой человек.
— Вы здесь, Варегин! — проговорил он.
Вошедший был Бакланов. Он сильно постарел и похудел.
— Долго вы! — сказал ему приятель.
— Задержали, — отвечал Бакланов и сказал неправду. Он хотел совсем не прийти обедать, чувствуя к Варегину, составившему себе ученую карьеру и ехавшему теперь за границу, невыносимую зависть.
— Ну что, скажите, нет ли кого-нибудь еще из наших здесь?.. Венявина, например? — продолжал тот добродушно.
Приятели в тот день только поутру сошлись на Невском случайно.
— Нет; Венявин служит в губернии, помощником правителя канцелярии губернатора, совершенно доволен своим местом: губернатора считает за идеал чести, а правителя канцелярии за идеал ума. — отвечал Бакланов.
Варегин слегка усмехнулся.
— Да, произнес он: — у него сердце маленькое, но чистое золото, и он сумеет им позолотить всю жизнь свою.
— А вы скоро едете за границу?
— Дня через два, — вон чистоганом из казны выдали! — отвечал Варегин и звякнул перед глазами Бакланова червонцами.
Тот даже отвернулся, не потому, что это были деньги, а потому, что они были даны человеку за турды и способности.
— Куда ж вы прежде поедете?
— Сначала в Берлин; порасспрошу там, где, по моим предметам, профессора получше, и стану потом колесить по Германии.
Бакланову самому ужасно хотелось за границу, и он бы даже мог это сделать, но зачем? В чем ему и в каких науках было совершенствоваться? И он расспрашивал Варегина как бы затем, чтоб еще более себя намучить.
— А на магистра вы когда будете держать?
— Я уж выдержал, — отвечал спокойно Варегин.
«И это говорит сын мещанина, — думал Бакланов: — начавший с пятнадцати лет учиться грамоте, а он, дворянин, обставленный всеми средствами к образованию, и что сделал?»
В это время к Варегину подошел лакей и спросил:
— Прикажете подавать-с?
— Нет еще, погоди!.. Проскриптского я жду, — прибавил он Бакланову.
— А… а он разве здесь?
— Здесь и хотел прийти.
Бакланов сделал гримасу.
— Что, вы все еще по-прежнему не любите его? — продолжал с улыбкою Варегин.
— Да, — отвечал Александр.
— Нет, он человек не дурной, — продолжал Варегин, нахмуривая свой большой лоб: — но, разумеется, как и вся их порода, на логические выводы мастер, а уж правды в основании не спрашивай… Мистификаторы по самой натуре своей: с пятнадцатого столетия этим занимаются.
— Вы думаете? — спросил Бакланов, играя брелоками часов.
— Решительно! У них в крови сидит эта способность надувать самих себя и других разным вздором.
— Идет! — остановил его Бакланов.
Варегин повернул голову. В комнату, в самом деле, входил своею вкрадчивою походкой Проскриптский.
— Здравствуйте! — сказал он прежде всего Варегину. Здравствуйте-с! — прибавил он потом и Бакланову, не смотря, впрочем, на него глазами.
— Как вас дождем замочило! — заметил ему тот.
— Благодарю, я и не заметил, — отвечал Проскриптский близорука ища стул и садясь на него.
— Как же не заметили? Вас всего пробило, — спросил, захохотав Варегин.
— Я никогда не замечаю, что в воздухе: дождь или ясно, отвечал Проскриптский.
— Даже и самого, я думаю, воздуха.
— Как это-с? Что такое?
— А так: хорош воздух или нет?.. разницу, например, между гордским воздухом и деревенским?
— Да мне все равно-с, — отвечал Проскриптский.
— Все равно! — повторил Варегин, переглянувшись с Баклановым.
— Может быть, — продолжал Проскриптский своим настойчивым тоном: — человеку азот, которого больше в городах, нужнее, чем кислород.
— Все может быть, — отвечал Варегин.
— Решительно все, и я так полагаю, — сказал Проскриптский и, взяв газету, стал ее внимательно пробегать.
Человек подал горячее.
— Какого же нам вина спросить? — сказал Варегин.
— Я никакого не пью, — произнес тоеньким голоском Проскриптский.
— А я мало! — отвечал Бакланов.
— Ну, так дай нам бутылку красного! — сказал Варегин человеку. — Так ли бывало в Британии? — прибавил он полушутя.
— О! Британия! — произнес с восторгом Бакланов.
Проскриптский между тем как-то торопливо ел, не переставая читать. Обед прошел совершенно молча, только и всего, что Варегин обратясь к Бакланову, спросил его негромко:
— А что вы намерены здесь делать?
— Сам еще не знаю… Вы знаете, что я больше всего люблю искусства, — отвечал тот не совсем решительно.
Варегин несколько минут размышлял.
— Но все-таки надобно же взять что-нибудь определенное! проговорил он.
Проскриптский, все еще не перестававший читать, при этом улыбнулся. После обеда он тотчас же взял шляпу и стал прощаться.
— Вы служите, что ли, здесь? — спросил его Бакланов.
— Да-с, служу-с. Мы от жизни немного требуем: отчего нам не служить!
— Что ж, это все так и пойдет! — заметил ему Бакланов.
— Нет-с! Когда можно будет, так мы попробуем; только не того, что вы!
Проговоря это, он пожал руку у приятелей и вышел.
— Хорошо видеть, как добрый человек сердится, но когда злец злится — гадко! — произнес Варегин.
— Вы не заметили, что он в пище вкуса не понимает, ест как ни попало и что ни попало! — проговорил Бакланов.
Варегин ничего ему не отвечал и, как кажется, был занят собственными мыслями.
— Все-таки это хоть какая-нибудь да сила, а не распущенность, проговорил он наконец, потупляя свои умные глаза.
Бакланов этот намек принял несколько на свой счет.
— Ну, мне к дяде еще надо, — проговорил он.
— Прощайте, друг мой милый, — сказал, целуясь с ним, Варегин. А так ли бы мы разошлись в Британии? — повторил он еще раз.
— Да, — произнес и Бакланов в том же тоне.
Не так бы разошлись! — повторяем и мы за ним.
Молодые люди еще только вступали в жизнь, а она уже, видимо, наложила на них свою лапку.