В конце дня Измаил Ахун Бекмулатов приехал домой. Отдохнув с полчаса, он прошел в свой кабинет. За время его отсутствия скопилось много почты. В одну-две минуты он схватывал содержание письма и, сделав пометку: «передать в управление», «размножить для ознакомления», «секретарю», «составить ответ» и проч., укладывал их в ящик. Из Австралии какой-то неизвестный ему инженер делился своими мыслями о применении его способа глубокого бурения в Австралийской пустыне, китайский гидрогеолог, работающий в Гори, спрашивал технический совет, механик из Караганды, приложив к письму чертежи, просил испытать его изобретение. Это письмо Бекмулатов положил в карман своей полотняной блузы. Перед сном он продумает этот чертеж.
Новаторские предложения рабочих и инженеров доставляли Измаилу Ахуну особое удовольствие. В новой смене Бекмулатов как бы видел себя возродившимся и продолжающим любимое дело.
Что не успеют сделать они, старики, доделают эти ребята.
Поездка в пустыню сильно утомила Ахуна. В такие минуты он особенно остро чувствовал приближающийся конец своей жизни.
«Только бы успеть закончить шахту Шестая Комсомольская», — думал он.
На столе, справа, лежала объемистая рукопись — его последний труд. Этот будет закончен, когда из ствола шахты мощные насосы начнут выкачивать охлажденную воду, в пустыне появится первая многоводная река, истоки которой выйдут из глубин земной коры.
Огромного роста, широкоплечий и грузный, Ахун подошел к книжному шкафу. Каждый том его трудов, каждая статья в журнале или хотя бы тоненькая брошюрка были этапами упорной шестилетней борьбы с людьми робкими, боящимися всего нового.
Вот небольшой томик, на переплете которого выгравировано: «Диссертация».
Он, молодой, никому неизвестный гидрогеолог, работающий на изысканиях в пустыне Мира-Кумы, стоит на кафедре. На него устремлены сотни глаз.
Ахун читает: «В земной коре, — в пустотах, трещинах и в грунте имеется около 1400 миллионов кубических километров воды, то есть количество, равное тому, что составляет все моря и океаны земного шара.
Эти запасы природа непрерывно пополняет. В процессе рождения вулканических пород образуются на больших глубинах новые толщи воды. Этой воды, находящейся в земной коре, вполне хватит для орошения всех пустынь. Пройдет немного времени, и человек извлечет эти воды из глубины четырех и более тысяч метров и превратит все пустыни в сочные пастбища, в цветущие сады, в плантации».
Среди слушателей раздались аплодисменты, но профессора, сидевшие в первых рядах, угрюмо молчали.
На чистом листе в конце рукописи рукой Ахуна было написано: «Диссертация признана не ученым трудом, а фантазией. Степень кандидата наук не присуждена». Ахун вспоминает, что было потом.
Он открывает номер давно не существующего журнала, находит статью, отчеркнутую красным карандашом: «Какой-то советский юноша, — напечатано в этой статье, — предлагает рыть в Мира-Кумах шахту для орошения пустыни. Глубина шахты 4–5 тысяч метров. Мы подсчитали, что один кубический метр воды этому юноше обойдется в пять тысяч долларов и созданный им оазис вернет затраченные капиталы, через 1130 лет (если не считать проценты). Пожелаем юноше успеха».
Это было шестьдесят лет тому назад. Бекмулатов только что вступал в ряды мелиораторов.
Проработав несколько лет по орошению пустынь, он увидел, что сотни новых оазисов, животноводческих хозяйств, обширные, тянувшиеся на десятки километров хлебные и хлопковые поля и бахчи, защитные лесные полосы не уничтожили пустыню. Она покрывалась зеленью лишь на полтора-два месяца. С мая-июня горячие пески вступали в свои права. Смерчами, ураганами врывались они в оазисы, в города, в заводские поселки, засыпали дороги и каналы, надвигались высокими барханами на лесозаграждения, и суховеями уносились в далекое Заволжье и на Кубань.
Водных ресурсов было недостаточно в его родном краю. Реки сделали свое дело. Нужно было изыскивать новые источники для полного орошения пустыни.
В это-то время и выступил со своей идеей Измаил Ахун Бекмулатов.
— Пустыни уничтожить можно, и мы это сделаем, — сказал он в своей диссертации.
И шестьдесят лет своей жизни он отдал, чтобы доказать это.
Та водоносная шахта, о проекте которой с такой насмешкой отозвался заграничный журнал, была вырыта.
И хотя из нее не потекла река, о которой уже тогда думал Измаил Ахун, однако поднимаемые из глубин подземные воды создали большой прекрасный оазис с парками, прудами и садами, где зрели персики, апельсины, виноград. В этом оазисе и родился новый город Бекмулатовск, куда перешло управление водным хозяйством всего края.
Старый академик снова опустился в кресло.
Виктор Николаевич открыл дверь в кабинет. Бекмулатов не пошевелился. Его широкая спина и чуть опущенная голова были неподвижны.
— Здравствуй, отец, — тихо сказал Горнов.
Старик приподнял голову. В последнее время сон, глубокий и короткий, захватывал его внезапно среди работы. Но проходила минута-другая, он открывал глаза, бодрый, освеженный.
— Витя, — проговорил старик, протягивая к нему обе руки. — Совсем забыл отца. Застрял в своих лабораториях.
Ахун поднялся с кресла. Он положил обе руки на плечи приемного сына и с гордостью и довольной улыбкой смотрел на него.
Как походит Витя на своего отца! Такой же крепкий, широкогрудый, упорный и дерзкий. И эти смеющиеся морщинки в уголках глаз. Он был забавным мальчиком. Грозил надвигающемуся смерчу кулаком и кричал: «Уйди! Не пущу!» Его забирали в охапку и уносили в палатки.
— Повидаться или дела?
— И повидаться, и дела,
— Садись, садись.
Старик еще раз обхватил сына за плечи, н, опираясь на него, грузно опустился в кресло.
— Рассказывай, как твой койперит? Почему больше не пишешь об уплотненной материи? Ждем, все ждем.
— А койперит ждет вас, инженеров, — сказал Виктор Николаевич.
— А что ему ждать? Милости просим. Давай только энергию, — все пустыни покроем зеленым покровом.
Только плохо, сынок, мое дело, старею. А хотелось бы дожить до того дня, когда по пустыням потекут многоводные реки…
Ахун перевел взгляд на стену, где висело несколько планов строительства будущих водоносных шахт и комбинатов.
— Вот работаю, через месяц срок представления плана строительства новых шахт. Думал, жизнь кончена, а жизнь новая, большая только начинается. План мой пройдет, я знаю. А тогда на тридцать лет хватит работы, умирать опять нельзя.
— Отец, я к тебе с одним проектом пришел. Посмотри! — сказал Горнов, протягивая отцу пакет.
— Ты хочешь, чтобы я сейчас просмотрел? Хорошо. Очень любопытно, чем ты занимался это время. Слышал от Веры, что ты окружил себя тайной. Посмотрим, посмотрим…
Добродушно приговаривая, Ахун развернул пакет, где лежала докладная записка Горнова.
Первые минуты он читал спокойно, несколько нахмурив седые брови, но вот широкая морщинистая шея его стала наливаться кровью.
Не отрываясь от чтения, он нажал кран сифона, стоящего в вазе со льдом, рука его дрожала. Налив воду, он залпом выпил ее.
— Так, — хрипло проговорил он и с сердцем отбросил от себя прочитанные листы.
Держась за ручки кресла, он с усилием поднялся и, выпрямившись во весь свой огромный рост, загремел:
— Ты хочешь превратить пустыни в сковороду для нагрева воды! Гениально! Да знаешь ли ты, что сотни гектаров заполярной тундры не стоят и одного га пустыни.
Лицо его покраснело. Засунув палец за ворот, он сильным рывком расстегнул сорочку и большими глотками стакан за стаканом до дна опустошил сифон.
— Отец, — проговорил Виктор Николаевич, — успокойся. Тебе вредно волноваться. Мой проект не разрушает твоих планов, он лишь…
Но старик не слушал. Громовой голос его, каким он когда-то командовал на стройках, наполнил комнату. Обнаженная грудь, покрытая черными волосами, тяжело вздымалась.
— Земли пустынь плодородны! Они тысячелетия копили свое плодородие, и всю жизнь я работал и завоевывал общее признание моей правды. Всю жизнь отдал, всю жизнь! А ты вносишь раскол. Кто мог подумать! Сын, любимый сын, в котором я видел продолжателя моего дела…
Старик опустился в кресло, закрыл рукой лицо.
Виктор Николаевич нерешительно обнял его.
— Успокойся отец. Это пока только идея, это нельзя назвать даже канвой проекта.
Ахун с досадой отодвинул его руку.
— Я не ребенок. Это не канва. Это развернутый план действия. Ты хочешь сорвать мое дело. Ты не любишь его. Ты не видишь, что дали нам подземные воды. Ты был в пустыне, ты видел, они спасли нам не одну тысячу га полей, плантаций, фруктовых садов, ценнейших опытных хозяйств. Об этой идее снова заговорила вся страна. Настало время ставить вопрос о широком строительстве водоносных шахт. Скоро будет пущена Шестая Комсомольская. В пустыне родится новая многоводная река. И в это время ты…
— Неужели ты думаешь, что я не признаю огромной пользы всего, что строят мелиораторы?
Измаил Ахун жестом руки остановил сына. Опираясь о ручки кресла, он снова поднялся во весь рост.
— Ты говоришь о переделке климата, — загремел он опять. — Но разве мы, мелиораторы, не исправляем климат? Взгляни на Кубань, на Украину, на Нижнее Поволжье. Там уже нет постоянной угрозы засух и суховеев. И это сделали мы, мелиораторы. Мы тесним мертвые пески. Меняем климат и природу Средней Азии.
Густой бас Измаила Ахуна все ширился и ширился.
И казалось, ему уже тесно было в стенах кабинета.
Перед Горновым стоял не слабый старик, еще час назад думающий о смерти, а могучий великан, каким помнил и всегда любил он отца.
— По этому пути мы шли, будем итти дальше. Он дает видимые результаты, а ты со своим проектом перескакиваешь через пять столетий…
Измаил Ахун Неожиданно резко оборвал себя и, как-то сразу ослабев, шатаясь, тяжело опустился на мягкое сидение.
Виктор Николаевич молчал. Он видел, что со стариком в этом состоянии разговаривать трудно. Но он не хотел уйти, не ответив. В его душе невольно поднималось раздражение против отца, который не хотел или не мог понять существа его идеи.
— Ты ставишь вопрос узко, — начал он сдержанно. Разве только перед нами одними стоит проблема орошения? Надо брать всю страну в целом и думать не только о своем крае. Проблема переделки климата — на очереди дня. Подземные воды не решают кардинальных вопросов. Состояние техники уже таково, что мы сможем укрощать ветры и ураганы, перебрасывать тепловую солнечную энергию туда, где она нам нужна, смирять морозы севера и жар юга.
Измаил Ахун молчал. Он не мог больше спорить. Он устал. В душе был протест, в мыслях тысячи возражений, но слабость сковала его.
«Говорить. Зачем говорить? — думал он. — Он силен, молод. Ему жить…»
Ахун слабым движением руки показал сыну на дверь.