Вера Александровна гуляла в парке. Когда до нее донесся из дома громовой бас отца, предчувствие какой-то беды сжало ее грудь. Она побежала к дому. Крик отца становился все более грозным и гневным.
Запыхавшись, она остановилась на верхней площадке лестницы.
В это время крик в кабинете неожиданно оборвался. Наступившая тишина показалась еще более страшной, зловещей. Потом заговорил Виктор.
Вера Александровна прислушалась. Он никогда не говорил так с отцом. Сперва сдержанно, сухо, затем в его словах зазвучали страсть и гнев.
Горнова порывисто распахнула дверь.
Она увидела тучное тело отца, ослабевшее и глубоко погрузившееся в кресло, лицо и шею, налившиеся кровью, распахнутый ворот широкой блузы.
Это было так страшно… Особенно страшен был этот ворот, открывший старческую высокую грудь.
Отец тяжело дышал.
— Папа!
Она подбежала к отцу. Потом повернулась к мужу, который сидел у стола, и нервно стучал пальцами.
— Витя! Что случилось?
Горнов пожал плечами.
Подставив низкую скамейку, она опустилась у ног отца и стала осторожно гладить его большую ослабевшую руку. Недоумевающий, печальный взгляд ее прекрасных глаз переходил с отца на мужа.
«Вся на стороне отца», — с горечью подумал Горнов и, взяв со стола свой проект, вышел из кабинета.
Бекмулатов открыл глаза.
— Вынь из стола круглый футляр, — проговорил он слабым голосом, — и покажи ему…
Футляр этот был хорошо памятен Вере Александровне. Он был заказан Ахуном перед отъездом Виктора Николаевича в Москву, в институт атомного ядра. В день разлуки отец вложил в этот футляр, обтянутый внутри темно-зеленым бархатом, карту Мира-Кумов и серебряную пластинку с надписью: «Милый сын, помни этот день. Вернешься, будем работать вместе. Пусть мечта наша превратится в жизнь». Этот футляр Ахун отдал сыну. Когда Виктор окончил институт, футляр стал общей семейной реликвией.
Измаил Ахун снова закрыл глаза и затих.
Вера Александровна осторожно вышла из кабинета. «Витя, наверное, в саду у тополя», — подумала она и быстро направилась туда.
В минуту раздумья Горнов обычно шел в парк и сидел возле высокого пирамидального тополя, который посадил когда-то в детстве.
Это было двадцать семь лет назад. Ему было тогда всего восемь лет. Измаил Ахун вел на этом месте, где сейчас раскинулся оазис, буровые разведки. Экспедиция искала пресную воду.
Витя, тайком от Измаила Ахуна, привез в пустыню небольшую тополевую веточку и воткнул ее в песок.
Скрывая от всех свою тайну, он терпеливо взращивал первое дерево будущего оазиса. Пески, жар и ветер доставляли мальчику много хлопот и огорчений. Не раз он находил свое деревцо почти до верхушки засыпанным песком. Руками он разгребал горячий песок, прилаживал над деревцом шалашик из веток саксаула, вспрыскивал поблекшие листья и отдавал своему питомцу воду, которую брал себе для питья. Жизнь этого деревца в то время казалась ему важнее всего на свете.
Веточка, наконец, пустила корни. В тот день, когда пз скважины вырвались струи пресной воды и весь лагерь ликовал, празднуя победу, Витя взял за руку Ахуна и повел к деревцу.
Позднее, уже юношей, Горнов, прилетая в Бекмулатовск, всегда приходил в эту глухую часть парка навестить своего питомца. Вместе с Верой они подолгу просиживали здесь на скамье против тополя и мечтали о том, как они будут строить водоносные шахты, поднимать новые реки из подземных глубин. А отец их долго, долго будет вместе с ними.
— Витя, ты здесь? — окликнула Вера Александровна, заметив силуэт возле тополя.
— Как отец?
— Он заснул. Но он так страдал. Скажи, что произошло между вами?
— Об этом долго рассказывать. Пройдемся по аллее.
Они пошли вдоль пруда. В черной воде светились звезды. Из пустыни тянуло холодом. Через густую листву кое-где проскальзывала звездочка, и опять все сливалось в непроницаемую тьму ночи.
— Тебе холодно? — спросил Виктор Николаевич, обхватив рукой плечи жены. — Но как ты дрожишь, не вернуться ли в комнату?
— Нет, нет, — проговорила Вера Александровна.
— Подожди здесь, я отыщу лодку. На воде теплее.
Виктор Николаевич свернул к отлогому берегу пруда. Парк совсем затих. Только где-то из кустов доносился свист цикады. Воздух рассекали фосфорические огоньки ночных бабочек.
Скоро послышался всплеск весел. Горнов подтянул лодку, Вера Александровна села.
Лодка бесшумно отплыла от берега.
— Теперь тепло?
— Да, да. — Вера Александровна опустила руку в воду. — Какая теплая…
— Вот об этом я и пишу в своем проекте, — сказал Виктор Николаевич задумчиво. — Пруд это маленький аккумулятор тепловой энергии солнца. Днем он поглощает эту энергию. Сейчас он отдает ее обратно. А представь себе водный аккумулятор площадью в семьсот-восемьсот тысяч квадратных километров? Какое огромное количество тепла он будет поглощать и удерживать в себе! Этим теплом можно будет обогревать почти весь север.
Еще не понимая замысла мужа, Вера Александровна спросила:
— Но как же думаешь ты переправлять это тепло?
— Не спрашивай меня сегодня, — попросил Виктор Николаевич. — Скоро, очень скоро я тебе все сам расскажу. Размолвка с отцом меня взволновала. Он сказал, что я перескакиваю через пять столетий! А мне кажется, что мы уже сейчас можем ставить такие проблемы.
— Но сам ты веришь в осуществимость проекта? — тихо спросила Вера Александровна.
— Верю ли я? — в раздумьи проговорил Виктор Николаевич. — Я собрал консультации от множества ученых самых различных специальностей. Конечно, трудно предвидеть все. Я думаю об этом день и ночь, и голова моя порой раскалывается на части от всяких сомнений н возможных возражений.
Вера Александровна склонилась к плечу мужа. Она понимала его решимость и сомнения. Так было v тогда, когда он работал над открытием нового ядерного горючего-койперита.
— Помирись с отцом, — сказала она, коснувшись его руки. — Не действуй так резко. Он поймет в конце концов. Я знаю.
— Но и ты помоги мне в этом. Его крик и гнев вызывает во мне раздражение. Сегодня я говорил с ним нехорошо.
Горновы вернулись домой поздно. Вера Александровна несколько раз осторожно подходила к кабинету отца и приоткрывала дверь. Измаил Ахун спал, сидя в кресле. вон был тревожный. По временам он начинал беспокойно двигаться, из груди вырывалось тяжелое дыхание.
С глубокой нежностью и грустью Вера Александровна смотрела на отца.