На следующее утро Виктор Николаевич улетел в Чинк-Урт, оставив жену с Измаилом Ахуном.
За всю свою жизнь он ни разу не переживал такого чувства одиночества.
«Как мог я так резко говорить с отцом, — думал он, ходя по кабинету взад-вперед. — Всю жизнь я вырабатывал характер, самообладание. И все это разлетелось ири первом столкновении с человеком, не согласным со мной. Отстаивать свой проект криками и злобой! Если бы я сдержал себя, постарался бы спокойно рассказать отцу свою идею, он понял бы, меня… Характер отца, как природа пустыни: то жжет огнем, то обдает холодом, то издает тихий шелест песка, то обрушивается ураганом и сметает все, что попадается на его пути. В последнее время он стал особенно горяч и вспыльчив. Но это понятно. Сколько сил он потратил на борьбу с теми, кте не понимал или не разделял его идеи.
Всех, кто стоял на дороге к осуществлению его планов, кто за сухими цифрами, за бухгалтерскими расчетами не видел огромной пользы, которую принесут новые реки, отец ненавидел или презирал;
А может быть этим-то чертам его воинствующей натуры и обязаны своим существованием и парк, и оазис, и многое, что создали мелиораторы под его руководством.
Ведь против его проектов восставали сотни крупных ученых. И все это снесено энергией, упорством, огромным трудом и знаниями людей, таких же сильных, смелых и упорных, как он… А сегодня отец отнесся ко мне так же, как всю жизнь относился к врагам своей идеи…»
Виктор Николаевич остановился, опустил голову. Затем снова зашагал по комнате.
— Отец сказал: «Ты перескочил через пять столетий». Значит он не считает мою мысль несбыточной фантазией. Значит, по его мнению, через пять столетии переделка климата страны все-таки будет возможна. Но почему через пять столетий? Чего не хватает нам для того, чтобы начать строительство сейчас же? Энергии? Энергия будет в количестве, какое потребуется. Техника, машины — дело изобретателей. Кадры? Они есть. Чего же нам не хватает?
Виктор Николаевич прошел в сад. Тихо журчали струйки фонтанов, в кустах роз и жасминов слышался тонкий писк колибри. В этой тишине чувство одиночества было еще тяжелее.
«Если бы отец понял меня, мы работали бы вместе».
Мыслями он перенесся в Бекмулатовск. Как любил он с малых лет кабинет отца, устланный мягкими коврами! Любил большой массивный стол, за которым, склонившись над бумагами, сидел отец, всегда в широкой полотняной блузе.
А он, Витя, притаясь где-нибудь в углу и почти не дыша, с каким-то благоговением следил за его движениями, прислушивался к шелесту бумаги.
— Ты здесь? — ласково спрашивал отец.
И Витя бежал и смело вскарабкивался к нему на кэлени.
— А что ты пишешь? Опять о реке? Какая она будет? Большая? забрасывал он Измаила Ахуна вопросами.
Он по опыту знал, что пока у них идет разговор о реках, отец не пошлет его спать.
Измаил Ахун начинал говорить. Ласково, тихо звучал его низкий басистый голос. И они мечтали.
— Ты будешь после меня строить новые реки? — спрашивал отец.
— После тебя не хочу. С тобой хочу.
Витя обхватывал руками широкую шею Измаила Ахуна и крепко прижимался к его щеке.
«И всему этому конец, — думал Виктор Николаевич, шагая между кустами и фонтанами сада. — Конец дружбе, быть может, конец любви».
Он знал натуру своего воспитателя. Упорную и яростную, часто гневную с теми, кто вставал у него на дороге… Скорее бы прилетала Вера…
Она снимет с души его тяжесть, которая давит его. Может быть, она и примирит его с отцом.
Вечером, когда спала жара, Виктор Николаевич вышел из дома.
Невдалеке, среди голого каменного плато, высилось огромным массивом серое здание лаборатории.
В гладких стенах этой металлической громады не было видно ни дверей, ни окон. Мрачность самого здания и местности вокруг него усиливалась окружавшими лабораторию черными колоннами с нарисованными белыми черепами.
Когда ночь поднималась из глубоких трещин каменного плато, когда черная тьма вбирала в себя силуэты далеких горных хребтов Порет-Дага, дом института Академии наук оставался наедине с этим угрюмым серым зданием. Тогда просыпались таинственные звуки ночи. Легкий, едва слышный шелест песка, потрескивание раскаленного за день камня, беззвучный полет мышей.
А на черных колоннах холодным фосфорическим огнем загорались черепа и грозные предупреждающие слова: «Не подходи! Смертельно!»
В тишине ночи слышалось тихое жужжание невидимого электромагнитного кольца, которое опоясывало пространство вокруг здания.
Черные столбы с черепами и грозными надписями и это несмолкаемое жужжание говорили о том, что кусок уплотненной материи, замурованный в стенах серого здания, лежит под надежной охраной.
Открытие Горновым нового радиоактивного элемента-койперита в последнее время было в центре внимания ученого и технического мира.
К радиоактивным элементам — торию, урану, еще недавно стоявшим наверху Менделеевской таблицы, было присоединено более трехсот искусственных элементов — нептуний, плутоний, драконий, андромадий, эриданий и другие, с атомным весом в 100–115 и более. В той или другой лаборатории Советского Союза и за рубежом то и дело открывались новые элементы. Многие из них стали исходными материалами для получения ядерного горючего.
Энергия эта уже работала во многих технических установках колоссальной мощности. Рождение новых элементов перестало восприниматься как что-то необычайное.
Один ученый даже бросил фразу, что скоро не хватит звезд, чтобы их именами называть получаемые радиоактивные элементы. Койперит Горнова, названный им по имени звезды Койпера, имеющей сверхуплотненную материю, был новым скачком в завоевании ядерного горючего.
Огромное количество энергии, заключенной в куске койперита, размером в один кубический сантиметр, сравнительная простота его производства и нужных для этого производства материалов и, главное, обилие в природе сырья, из которого Горнов получил свой элемент, раскрывали новые, несравненно более грандиозные возможности.
Правда, койперит пока не нашел технического применения. Неустойчивость этого элемента и быстрое расщепление его ядер при попадании на него не только света, но и любых частиц космических лучей, не позволяли выносить его за стены лаборатории.
Над этой проблемой, над изготовлением защитных оболочек — кассет и аппаратуры, которая позволила бы пользоваться койперитом в технике, и работал Горнов с коллективом своей лаборатории. Все понимали, что эти вопрос лишь времени и с нетерпением ожидали от него дальнейших сообщений. К удивлению ученых, Горнов, сделав доклад в комиссии атомного ядра, закрыл лабораторию на неопределенное время. Сотрудники лаборатории вернулись в институты. Дом в Чинк-Урте опустел.
Огромное пространство Чинк-Урта, на десятки километров лишенное даже скудной солончаковой растительности, рассказы о гибели исследователей, дерзнувших проникнуть в безводную каменную пустыню, создавали впечатление неприступной цитадели, в центре которой грозная природа хранила какие-то тайны, наказывая смертью всех, кто пытался раскрыть их.
Темнота ночи сгущалась. На небе дрожали низко опустившиеся звезды. И казалось, будто звезды вселенной ведут таинственный разговор с оранжево-золотой звездой, горящей на высоком шпиле лаборатории.
Горнов остановился. Из темноты в тускло светлеющую полосу верных столбов вылетела большая ночная птица. Но вот она внезапно сложила крылья и мертвым комом упала на землю, сраженная электромагнитными лучами. И снова тишина. Кругом ни звука, ни движения. Прильнули к камню и замолкли пески. Пустыня спит.
Быстро остывали раскаленные за день камни Чинк-Урта. В воздухе становилось холодно.
Лучистая энергия солнца, весь день льющаяся на пустыню, с наступлением ночи вновь уносилась в бесконечное мировое пространство.
Горнов вспомнил тот день, когда в голове его зародилась идея переделки климата. Это было год тому назад.
Он с группой своих ассистентов возвращался домой из лаборатории. Над пустыней, как и сейчас, поднималось звездное небо.
— Подморозило, — сказал один из ассистентов, — а днем была такая жара, не меньше сорока по Цельсию.
— А знаете ли вы, — проговорил Горнов, — что пустыни за один день получают энергии от солнца больше, чем может дать весь добытый нами в лаборатории койперит? Но вся эта энергия уходит обратно в мировое пространство.
— Не может быть, — возразил кто-то.
Придя домой, Горнов взял карандаш и через час уже имел цифры, доказывающие, что он не ошибся.
В эту ночь он подумал впервые:
«Хорошо было бы найти способ задерживать хотя бы часть солнечной инсоляции, падающей на пустыни, и эту энергию направить на какое-нибудь полезное дело. Собирать ее в каких-то аккумуляторах и перебрасывать туда, где ее не хватает. На север, для растопления арктических льдов, для отепления Заполярья».
Через два месяца после этого лаборатория в сером здании в Чинк-Урте закрылась.
Разговор о солнечной энергии, получаемой пустынями в течение дня, был забыт всеми. Но Виктор Николаевич продолжал думать и скоро начал работать над своим проектом. И вот сейчас настало время вынести проект на рассмотрение ученых и всей общественности. Как-то они отнесутся к его идее? Неужели они оттолкнут его так же, как оттолкнул его отец. Назовут его замысел несбыточной фантазией?
Горнов вернулся домой. Спокойствие и уверенность вновь вернулись к нему.
Через несколько дней он пригласил к себе Петриченко и своих новых знакомых — Исатая Сабирова и профессора Лурье. В этот день в Чинк-Урт прилетела из Бекмулатовска и Вера Александровна.