Торжество на Шестой Комсомольской шахте состоялось через двенадцать дней после катастрофы.
Как и в тот памятный день, всюду пестрели шелковые халаты, белые костюмы, расшитые золотом, короткие до пояса бархатные куртки, тюрбаны, фески, панамы и белые пробковые шлемы. Слышалась речь чуть ли не на всех языках мира.
Сновали корреспонденты газет, фотографы, и кинооператоры, в поисках выигрышного места, влезали на уступы гранитной набережной, на крыши домов.
Весь берег, на протяжении многих десятков километров, вдоль, пока еще сухого, русла будущей реки и вдоль ее притоков, которые должны были появиться из десяти вспомогательных стволов этого огромного водоносного комбината, был занят толпами празднично одетых людей.
Пустыня, насколько хватал глаз, была усеяна самолетами, автомобилями, автобусами.
Трепетали в воздухе ярко расцвеченные флаги, красные знамена, ленты, плакаты. Неслись звуки оркестра и звонкие голоса песенников.
В доме Бекмулатова день рождения в пустыне многоводной реки переживался с особенным волнением.
Для Горновых, для собравшихся вокруг Измаила Ахуна близких друзей и соратников, это событие было торжеством победы, одержанной мелиораторами Мира-Кумов под руководством Бекмулатова.
Позади были тревоги, волнения, неудачи.
С чувством грусти смотрели они на сидящего в кресле старого академика. Безучастный, казалось, ко всему, что происходило кругом него, слабый и неподвижный, помутневшими глазами смотрел он на большой, во всю стену экран телевизора, установленный на этот день в зале.
Кинооператоры производили съемки и в то же время микрофотофоны передавали по всей Советской стране картины рождения реки Ахун.
Горнов сидел рядом с Измаилом Ахуном и держал в своей руке его большую, мягкую руку.
Когда появляющиеся на экране картины заставляли сильнее биться его сердце, он сжимал эту руку, но рука Ахуна оставалась вялой и безжизненной.
В памяти Горнова вставали воспоминания о тех далеких годах, когда он, еще студентом, с жаром помогал отцу в его работах.
Склонившись над столом и близко сдвинув свои головы, они рассматривали лежавшую перед ним схему геологических профилей Мира-Кумов, и отец делился с ним своими мыслями. Забыв о том, что рядом сидит только студент, он серьезно спрашивал у него совета.
На экране телевизора, между тем, проходили картина за картиной. В комнате слышалось тихое журчание подземных ручьев. Эти ручьи Виктор Николаевич только вчера видел в штреках Шестой Комсомольской, когда делал с Петриченко последний осмотр сооружений.
Воды, которые через несколько минут начнут выбрасываться наверх, вчера продвигались тонкими беззвучными струйками по щелям подземных пластов, падали каплями с нависших сводов, сливались в ручьи.
Вдруг в шум ручьев врезались звуки пропеллеров атомных насосов.
Экран начал передавать подъем воды. Бешено закружились воронки в водосборах. Вспенилась, закипела вода, с ревом устремляясь в широкие трубы. Она как бы спешила скорее выбраться из подземного заточения.
Виктор Николаевич, не отрываясь, смотрел на экран. Микрофотофон, по мановению ока, переносился из глубин Шестой Комсомольской в пустыню, где тянулись сухие русла будущей реки и ее притоков, от трибун где стояли делегаты, члены Правительства, к насосу, разинувшему зияющую пасть над безводным руслом.
— Граждане! — пронесся по комнате голос. — Насосы шахты пущены в действие. Через несколько минут вода поднимется наверх…
Вслед за словами диктора в комнату ворвались звуки оркестра. На экране показались тысячные колонны людей. В поднятых вверх руках сверкали трепещущие флаги, гирлянды и букеты цветов. Они стояли здесь совсем близко и, казалось, что глаза их устремлены на Измаила Ахуна. Виктор Николаевич вздрогнул, ощутив в своей руке легкое пожатие. Наконец-то в глазах отца появилась искра жизни.
В этот момент раздался оглушительный шум воды.
Крики, звуки оркестров — все утонуло в этом шуме. Из пасти насоса хлынула вода бурным потоком.
Высокий вал несся на Горнова, на всех, кто сидел в зале. Чудилось, что он сейчас подхватит дом, поднимет его и понесет туда, где тучами летели в его волны гирлянды цветов, букеты, где с треском рассыпались высоко в небе огненные снопы ракет, откуда неслись победные крики.
Виктор Николаевич взглянул на отца. Измаил Ахун весь впился в несущийся на него вал. Опершись обеими трясущимися руками о ручки кресла, он выпрямился, как бы намереваясь приподняться. Из глаз его текли слезы…
С этого дня Измаил Ахун начал постепенно поправляться.