Измаил Ахун лежал на высоко приподнятых подушках. Из груди его с шумом вырывалось дыхание. Размолвка с сыном, авария, наконец, болезнь сына — все это подорвало организм восьмидесятилетнего старика. Первые дни после аварии он был между жизнью и смертью. У врачей не было никакой надежды. Прилетевший из Москвы крупнейший специалист по внутренним болезням сразу установил строжайший режим: изолировал больного от всех и от всего. По его распоряжению из спальни, были убраны телефоны, радио, телевизор.
— Лежите. Если можете заставить свой мозг не думать, изгоните из головы все мысли, — сказал он.
У постели больного находились лишь медсестры. Даже дочери было разрешено навещать отца не часто и ненадолго.
Приспущенные шторы, беззвучные шаги по мягкому полу, приглушенные звуки медленно проходящих мимо дома машин, — все располагало к дремоте и к покою.
Виктор Николаевич в первый же день, как только вышел из больницы, поехал к отцу.
Свидание было тяжелое.
Виктор Николаевич вошел бледный, похудевший после болезни, в черных очках.
Слабым движением руки Ахун подозвал сына.
— Глаза? — шопотом спросил он.
Ему хотелось сказать много, сказать, как любит он «своего мальчика», как хотел бы он видеть его продолжателем своего дела.
— Тяжело, — едва слышно проговорил он. — Дышать трудно. Не знаю, что на шахте… Не говорят мне.
— На шахте работы все восстановлены. Яков старается. Я ему немного помогаю. Ты не беспокойся. Мы еще поработаем, — сказал Виктор Николаевич, стараясь казаться веселым.
Измаил Ахун снова начал дышать тяжело и часто.
Он смотрел на сына испытующим взглядом и, казалось, спрашивал: «А как же твой проект? Затопление пустынь?»
Виктор Николаевич опустил глаза.
— Пять минут прошли, — сказал он, посмотрев на часы. — Твой врач строг и неумолим.
В этот день к вечеру состояние Измаила Ахуна стало еще более тяжелым.
Входя в затемненную портьерами комнату, где лежал отец, Вера Александровна напрягала все силы, чтобы удержать слезы.
Теперь она часами просиживала у постели отца. Она видела, что отец не хотел бороться с болезнью. Равнодушно принимал он старания врачей.
— Я думаю, в этом вся причина болезни, — сказала Вера Александровна врачу свои предположения.
— Вы верно установили диагноз, — ответил доктор. — Высший аппарат, управляющий и регулирующий всё внутреннее хозяйство организма — это кора головного мозга. Сердечно-сосудистая система, как и все органы тела, всегда под действием коры головного мозга. И если мысль, психика сильна угнетена, человек может умереть только от этого.
— Но что делать? Как вернуть ему желание жить? — с отчаянием воскликнула Горнова.
— Как?
Доктор пожал плечами. Это было не в его силах.
Жизнь, факты жизни, только они могут пробудить в больном желание, силу. Лекарства здесь бесполезны.
Так шли дни, проходили ночи.
— Что отец? — спрашивал Виктор Николаевич жену.
— Все так же. Я вижу, он не хочет жить, ты понимаешь.
— Ты похудела, побледнела, бедная. Я хотел бы сменить тебя.
Но оба они знали, что это невозможно. Появление Виктора Николаевича могло снова вызвать у больного волнение. Об этом предупреждали доктора.
Все эти дни Виктор Николаевич проводил на Шестой Комсомольской. Вместе с Петриченко, с инженерами он руководил работами по восстановлению разрушенного землетрясением хозяйства шахты.
На время он отложил свои дела и когда Петриченко начинал заговаривать о проекте Нового Гольфстрима, он отвечал:
— Будем делать то, что сегодня всего важнее.
Он увлекался работой. Пуск Шестой Комсомольской, казалось, был единственной целью, к которой он стремился, единственным его желанием.
Накануне торжества Горнов сказал Якову Михайловичу:
— Надо устроить так, чтобы отец мог видеть выход из шахты реки.
— Перенесет ли он волнение? Я слышал — большая радость, как и большое горе, может убить человека с больным сердцем.
— Посоветуемся с врачами. Что они скажут?