Место, где произошла катастрофа, лежало в районе горного кряжа Дор-Ньера. Эта небольшая группа гор, оторванных от главного хребта и отделенных от него долинами притоков двух рек, вдается голым, скалистым островом в лесные массивы долины Сарвы. Дор-Ньер — одна из самых высоких вершин Каменного
Пояса, покрыта вечными снегами и выступает над каменными сопками окружающих гор пирамидой в 1650 метров.
«Арктика» упала на одну из скал, скользнув по откосу, покрытому лишайниками и мхом.
Разбитый, исковерканный корпус самолета все еще трещал и покачивался.
Перекинувшись через спинку дивана и свесив обе руки, лежал мертвый Симонг. Исатай низко склонился над полом, из его рта лилась кровь. Профессор Лурье сидел на полу, как-то смешно, по-детски расставив ноги, и беспомощно шарил руками.
— Очки… Где мои очки? — Лицо и борода его были в крови.
Майор Воронин, держась за диваны и прыгая на одной ноге, приближался к окну.
— Вылезайте быстрее! — крикнул Горнов.
— Есть! Вылезать быстрее! — ответил Воронин и, неестественно перегибаясь и волоча одну ногу, стал протискиваться в окно кабины.
Вера Александровна медленно поднялась. По ее щекам бежала струйка крови. Не чувствуя боли, она пошла следом за Ворониным.
— Бери стропы! Укрепляйте машину! — крикнул Горнов, как только голова Веры Александровны показалась из кабины.
«Арктика», задержавшись на камне, каждую секунду могла сорваться и ринуться в пропасть.
Из окна показался профессор Лурье.
— Я пришел к выводу, — сказал он, неловко хватаясь за гладкие стены кабины.
Но выслушивать, к какому выводу пришел почтенный ученый, ни у кого не было времени. Воронин, сидя на снегу и упершись здоровой ногой в камень, тянул стропу, брошенную ему Горновым, Вера Александровна полотнищем разодранных парашютов прикрепляла к камням корпус самолета.
Самолет угрожающе раскачивался на скале у самого края пропасти.
— Я пришел к выводу, — сказал профессор, усевшись на борту гондолы, что прежде всего надо осмотреть аппараты.
— Верно, верно, профессор, — сказал Горнов, невольно улыбнувшись, и стал спускаться через окно в гондолу.
Печальная картина предстала перед ним.
Рейкин безжизненно висел на ремнях. Мертвый Симонг лежал на спинке дивана. Исатай кашлял, захлебываясь кровью.
— Вера, приводи в чувство Рейкина, помоги Исатаю, — сказал Горнов. — А вы, профессор, взгляните, пожалуйста, на ящики с кассетами. Все ли целы?
В противоположной стороне кабины, там, где были раскиданы ящики, появился кружок света. Лурье с карманным фонарем, без очков, почти касаясь носом ящиков, ощупывал их руками,
— Все благополучно, — распрямляя спину, произнес он. — Ящики не разбились, ни одного прогиба. А вот целы ли кассеты-не знаю.
— Раз ящики целы, то и кассеты целы. Внутри система отличных амортизаторов.
— Подождите, подождите, — воскликнул Лурье. — Сколько было у нас ящиков?
Подсчитав, Лурье сообщил:
— Одного не хватает. Надо полагать, что он-то и воспламенился.
— Не может быть, — вскричал Горнов.
Он сам пересчитал ящики. Да, одного ящика с заряженной кассетой не было.
Горнов постоял в раздумьи. Чья кассета оказалась непроверенной сейчас, когда все ящики сместились, определить было невозможно.
Горнов вылез из кабины.
— Боюсь за Исатая. У бедняги раздавлена вся грудь, — сказал он жене.
— Во всяком положении, — произнес Лурье, — необходимо наметить себе систему мероприятий и действий, основанных на учете реальной действительности и возможностей.
— Правильно, — отозвался Горнов, продолжая укреплять полотнище парашюта. — Какие же реальные возможности вы видите в данном положении?
— Будем искать. Должны быть какие-нибудь возможности.
— Это верно. Будем их искать. Пойду, осмотрю ущелье, — сказал Горнов.
Ущелье оказалась замкнутой с трех сторон трещиной в каменном массиве: южная сторона этой трещины оканчивалась камнем, нависшим над пропастью. Внизу, насколько хватал глаз, тянулась тайга и голые каменные скалы. Вдали над черневшей тайгой светились красные зарева заводов.
Поднявшаяся из-за главного хребта луна осветила вершины горной цепи. Маленькая кучка людей, брошенных среди голых вершин, разместилась под обломками самолета. Исковерканные металлические части крыла, как голые ребра огромного животного, валялись на дна ущелья.
Горнов предложил каждому высказаться о том, что следует предпринять.
— Остается одна надежда, — первым заговорил Воронин, — ждать, пока нас не найдут. Самолеты, я уверен, уже ищут нас.
Профессор Лурье, нещадно комкая в кулаке свою обледеневшую бороду, косо взглянул на майора.
— Ущелье с самолетов представляется черным провалом, — пробурчал он, и таких черных пятен на севере тысячи.
И действительно, Каменный Пояс раскидал здесь свои отроги на таком широком пространстве и так изрезан ущельями и пропастями, что обыскать все эти щели в несколько часов было невозможно.
— Друзья, будем смотреть правде в глаза, — спокойно и твердо проговорил Виктор Николаевич, — мы находимся далеко в стороне от трассы. «Арктика», потеряв управление, метнулась сюда, к Дор-Ньеру. Кто может это знать? Искать здесь вряд ли будут; во всяком случае в первые часы. Связь пропала раньше, чем мы заметили эти загадочные, пока еще непонятные явления.
Воронин резким движением привстал на снегу, и, морщась от боли, заговорил:
— Если бы не это проклятое бревно, — он ударил себя по сломанной ноге, — мы высекли бы ступени в скале и выбрались бы из ущелья.
— Мы не можем терять время. Завтра мы должны быть в Полярном порту.
— Да, но более выхода нет, — сказал Рейкин, оправившийся от слабости.
— Выход есть, — Горнов протянул руку к пропасти. — Я спущусь вниз на парашюте и в ближайшем поселке дам знать — где мы.
Лурье нахмурился.
— Это выход к самоубийству. За камнем торчат выступы…
Горнов, будто не слыша слов Лурье, сказал:
— А мы с вами, — обратился он к Воронину, — сделаем лыжи. Материалу хватит.
Рейкин вскочил и схватил Горнова за руку.
— Вы разобьетесь о первый выступ скалы, прежде чем раскроется парашют…
— Но что другое можно предпринять — прервал его Горнов. — Я знаю одно: завтра мы должны быть в Полярном порту.
Вера Александровна обернулась к ассистенту.
— Послушайте, Рейкин, мне тяжелее, чем вам, и все-таки я молчу.
Ночь провели в кабине самолета. На одном диване лежало тело Симонга, а на другом умирал Исатай. Он был уже без сознания, из груди его вырывались громкие клокочущие хрипы.
Ночь тянулась в мучительном молчании. Горнов вылез из кабины и начал всматриваться в темноту. Горы спали. Но в тайге, там, где проходила трасса, по которой летела «Арктика», шли поиски. Вдали виднелись сигнальные огни самолетов. Откуда-то доносился вой сирены.
— Как я предполагал, нас ищут в районе Малой Сопки, — сказал Виктор Николаевич; вернувшись в кабину.
— Одна ракета могла бы спасти все, — отозвался Воронин.
Все замолкли. Думали об одном и том же — как выбраться из горной ловушки и почему произошла катастрофа. Раздумывая над последним вопросом, Горнов не мог понять, почему расплавилось крыло? Откуда появилось вокруг «Арктики» зелено-фиолетовое свечение электромагнитных волн. Это они разрушили все, радио и электрические аппараты, они вызвали тяжелое болезненное состояние.
Когда Лурье сказал: мы влетели в какое-то электромагнитное поле, «Арктика» была на высоте шести тысяч метров. Какие лучи и откуда могли обрушиться на самолет?
— Мы далеко еще не знаем всего, что происходит в мировом пространстве, — нарушил молчание Рейкин. — В нашу атмосферу могли влететь из космического мира потоки неизвестных нам быстрых частиц, которые и пробили какую-то нашу кассету. Все, что произошло и особенно мгновенное растопление крыльев самолета, все так походило на действие ядерного горючего.
— Если так, то значит наши кассеты ненадежны? — глухо сказал Горнов.
Предположение о ненадежности кассет было ему страшнее всего. Ведь над проблемой кассет работал он и целый ряд институтов. Лишь после того, как была решена эта проблема защиты койперита от самых быстрых частиц космических лучей, можно было вывести койперит из серого здания и передать его в технику. Разрешение проблемы защитных оболочек считалось крупнейшей победой Горнова за последние два года его научных изысканий.
— Но почему остальные кассеты остались невредимы? — опросил Воронин.
Рейкин после недолгого молчания, сказал:
— «Арктика» была в высотных слоях стратосферы, где космические лучи не поглощались, плотными воздушными массами. Как только она снизилась, бомбардировка кассет неизвестными частицами прекратилась, и койперит в других кассетах сохранился.
Виктор Николаевич молчал. Он не подтверждал объяснение своего ассистента, но он и не возражал. Его томило ужасное подозрение против того, кого он считал своим другом, против того, кто умирал здесь же, в кабине, и не мог оправдаться. Он чувствовал, что странное поведение Исатая во время испытания кассет как-то связано с тем, что случилось с ними.
Фраза, сказанная Исатаем перед вылетом: «Я не смерти боюсь», и на которую он, Горнов, не обратил тогда внимания, сейчас встала перед ним, как предостережение.
«Чего мог бояться Исатай? Почему он первые минуты после вылета из Чинк-Урта так тревожно смотрел на те части самолета, в которых были сложены кассеты с койперитом. Неужели он, — думал Горнов, — предполагал возможность того, что случилось. И об этом хотел сказать мне… Если Исатай натолкнулся на какое-то новое, неизвестное мне свойство койперита, то можно ли будет пускать в действие все сверхмощные машины и агрегаты, уже установленные на дне Полярного моря, на Гобмуре и Ях-Пубы. Неужели придется кому-то и после меня уйти в серое здание и за его толстыми стенами начать изучать, снова ставить опасные опыты, доделывать то, что не доделал я».
Горнов не обманывал себя. Он знал, на что идет, на что ведет за собой жену и товарищей. Их жизнь может кончиться в ту минуту, когда они пустят в действие микропушки — исполнят последний свой долг.