Для чего нам нужно знать прошлое? Древность мира, постепенное изменение жизни на земле. Кому и зачем понадобилось учение, что мир и люди не меняются? Знание прошлого дает власть над будущим. «Законы истории»; примеры правильности исторических перемен; революции прежде и теперь, революции крестьянские и революции рабочие. История как развитие классовой борьбы, классы и хозяйство; исторический материализм. Буржуазное и пролетарское понимание истории. Ближайшие цели классовой борьбы. Влияние природы; климат и развитие культуры; моря, горы и политическое развитие. Природа и хозяйство; лес, заселение Америки. Природа и хозяйство России; климат России и Западной Европы; земледельческая и промышленная Россия; разница скорости их развития; море и торговля. Степень зависимости человека от природы; французская колонизация в Сахаре; новейшее садоводство; в основе истории лежит не природа, а труд; классовая борьба и развитие техники. Для чего нам нужно знать прошлое? К чему нам заниматься тем, что было 10, 100, 1 000, 10 000 лет тому назад? Не лучше ли узнать как следует, что теперь делается, что вокруг нас, от чего зависит наша жизнь?
Прошлое мы изучаем именно для того, чтобы понять то, что происходит теперь. На земле все развивается, т. е. все изменяется. Миллиард лет тому назад земля представляла собою огромный раскаленный шар, окруженный парами, и никакой жизни на ней не было и не могло быть. Сотни миллионов лет тому назад на земле уже зародилась жизнь. Десятки миллионов лет тому назад на земле уже была богатая растительность, огромные леса, множество всяких животных — и водяных и сухопутных. Но весь этот мир был непохож на то, что есть теперь, а между тем все, что есть теперь, развилось посредством длинного ряда непрерывных изменений именно из этого самого мира. Теперешние растения, теперешние животные — потомки тех, которые существовали на земле миллионы лет тому назад.
Как все это произошло? Не случайно, а по определенным законам. Но если мы будем наблюдать жизнь такою, какова она сейчас, то мы этих законов, т. е. правильности этих изменений, не заметим. Пока люди не изучали далекого прошлого земли, пока не открыли ископаемых остатков животных и растений, которые существовали миллионы лет назад, ученые верили, что весь теперешний мир был всегда таков, каков он есть, и сотворен сразу. Еще сто лет назад смеялись над немногими исследователями, которые решались утверждать противоположное. А эти ученые говорили то, что теперь кажется само собой разумеющимся, именно, что жизнь на земле развилась постепенно в течение огромного количества лет.
Наблюдения над остатками древнего растительного и животного мира, засыпанными сотни веков назад и таким образом сохранившимися до нашего времени, показали, как эти изменения произошли. Сказка о том, что мир был сотворен в 7 дней, исчезла без следа. И теперь ни один не то что ученый, а сколько-нибудь образованный человек не поверит, если ему сказать, что животные и растения всегда были такими же, какими мы видим их сейчас. Всякий отлично знает из книг (а кто живет в больших городах, может это видеть в музеях), что прежний животный и растительный мир не был похож на наш, что мир все менялся в течение огромного количества времени, все конечно изменяется и сейчас и будет изменяться. Таков закон природы.
Но учение о том, что мир неизменен и что все создалось сразу, поддерживалось долгое время и учеными и неучеными недаром и не только вследствие их невежества. Это учение было выгодно очень многим людям. Если на свете все вообще не изменяется, то не изменяется и человеческое общество. Оно тоже устроено раз навсегда, каково оно есть сейчас, таким оно всегда было и всегда будет. Так учили в старое время. А зачем нужно было, чтобы люди думали, что человеческое общество всегда останется таким, каково оно есть? Потому что это очень выгодно тем, кто пользовался всеми благами в прежнем обществе. Тем, в чьих руках всегда была власть, было богатство, хотелось верить, что так должно быть всегда, что богатые и знатные всегда будут наверху, а народ, рабочие, крестьяне всегда будут на них работать, всегда будут им служить. И вот они старались уверить самих себя, а в особенности подвластных рабочих и крестьян, что так и быть должно, что ничего другого быть не может.
Если изучение прошлого земли, прошлого животного и растительного мира, изучение геологии и палеонтологии разрушило сказку о том, будто мир был создан сразу и не меняется, то история и археология разрушают другую сказку, будто человеческое общество всегда было и значит всегда будет таким, каково оно есть. Человек меняется и будет меняться, как и все остальное. Одни общественные порядки возникают, другие общественные порядки рушатся, на месте их возникают новые порядки и т. д. Конца этих изменений мы предвидеть и представить себе не можем, но если мы будем наблюдать эти изменения на протяжении десятков и сотен лет, то мы поймем их правильность, узнаем законы этих изменений. И если мы не будем в состоянии наглядно представить себе, что будет с человеческим обществом через несколько тысяч, положим, лет, то мы можем знать, как, какими путями человечество будет изменяться в течение этих тысяч лет. А тот, кто предвидит будущее, господствует над этим будущим, потому что, предвидя будущее, мы можем приготовиться к нему — принять свои меры, чтобы избежать будущих несчастий и чтобы возможно лучше воспользоваться теми благами, которые это будущее нам принесет. Знать — значит предвидеть, а предвидеть — значит мочь или властвовать, Знание прошлого дает нам таким образом власть над будущим.
Вот для чего нужно знать прошлое.
Но если мы можем заметить правильность перемен, совершающихся в человеческом обществе, только путем наблюдения этих перемен в течение большого количества времени, то это не значит, что мы должны начинать наше изучение непременно с самых отдаленных времен. Мы можем итти и обратным путем. Наоборот, правильность совершающихся в человеческом обществе перемен даже легче заметить, если итти от настоящего к далекому прошлому.
Возьмите то, что теперь происходит.
Теперь во всем мире происходит революция: рабочие стремятся свергнуть власть буржуазии, т. е. власть тех, кто этих рабочих эксплоатирует, — другими словами, тех, кто наживается на их счет, заставляет их работать как можно больше, а платит им за эту работу как можно меньше, кладя в свой карман всю разницу, которая существует между ценой вещи, сделанной рабочим, с одной стороны, и платой, которую он получает за работу, — с другой. Спрашивается: что же, эксплоатация существует только в настоящее время, а раньше знатные и богатые не эксплоатировали простой народ? Нет, эксплоатация всегда была. Раньше чем возник теперешний порядок буржуазного общества с его фабриками, заводами, банками, железными дорогами и т. д., существовало феодальное общество, существовало крепостное право, и тогда не фабриканты отнимали у рабочих все то, что они вырабатывали, платя им за это гроши, а помещики отнимали у крестьянина плоды его труда, не платя ему за это совсем ничего. Были ли тогда восстания эксплоатируемых против эксплоататоров? Были ли тогда революции, похожие на теперешнюю? Были и тогда, но они были всегда неудачны. Почему? Потому что крестьяне не могли между собою столковаться, не могли сорганизоваться, т. е. образовать одно большое целое, которое действовало бы по общему плану. А почему так было? Потому что крестьяне работают каждый на своем участке, сравнительно редко помогая друг другу, а когда продают произведения своей земли, тогда уже являются соперниками друг другу. Чем меньше на рынке овощей, сена, хлеба и т. д., тем все это дороже и тем значит выгоднее каждый крестьянин все это может продать. Чем больше всего этого, тем все дешевле и тем значит каждому отдельному крестьянину за его продукты достанется меньше. У крестьянина таким образом не может развиться сознание, что все люди должны держаться вместе, что все они друг с другом связаны, не могла развиться, как говорят, употребляя иностранное слово, солидарность. Рабочие, напротив, работают на фабрике все вместе, локоть к локтю, постоянно получают помощь друг от друга в этой работе. Один рабочий ничего не может сделать без других, и всякий должен помогать каждому. В рабочем классе таким образом развивается солидарность, которой не хватает крестьянам. Вот почему рабочие лучше и легче организуются, нежели крестьяне. Вот почему рабочие революции гораздо сильнее, гораздо дружнее тех крестьянских восстаний, которые были в прежнее время. Крестьяне не могли справиться с теми, кто их эксплоатирует. Крестьянские восстанни постоянно были неудачны. Крестьянам никогда даже не удавалось овладеть властью, тогда как рабочие уже обладают властью в одной из больших стран, именно в России, и находятся на пути к этому в целом ряде других европейских стран.
Таким образом, наблюдая то, что происходит теперь, или то, что происходило сравнительно недавно, мы замечаем правильность в исторических переменах, именно, что история движется людьми определенных занятий и изменяется смотря по тому, какой класс общества делает историю, т. е. производит те или другие общественные перемены. Мы видим, что, когда массы народа состояли из крестьян, история шла иначе, чем теперь, когда во главе движения идут рабочие.
Теперь, как же образуются эти классы? Почему раньше производство все было в руках крестьян, почему в то время не только хлеб или лен или шерсть получались из деревни, где каждый работал на своем участке, но также и башмаки и платье — все это изготовлялось отдельными ремесленниками, каждый из которых сидел в своей каморке и работал у себя на дому, тогда как теперь мы имеем огромные фабрики обуви, огромные магазины готового платья и т. д.? Потому что в то время человек должен был все делать своими руками. Машин не было или почти не было. Были только машины, приводившиеся в движение водой, как например мельницы. Но таких было очень немного: 200 лет тому назад человек начал строить машины, приводимые в движение сначала паром, потом электричеством и теплотой, — теперешние керосиновые и другие двигатели. С тех пор как появились машины, стало возможно производить всякого рода вещи в гораздо большем количестве, гораздо скорее, чем это делалось раньше. Достаточно одного примера: когда хлопок очищали руками, нужен был целый рабочий день, чтобы очистить 0,4 кг хлопка; теперь, когда хлопок очищают машиной, в один день один рабочий может очистить 40 кг.
Тогда невыгодно стало работать в одиночку, потому что каждому рабочему заводить машину было бы невозможно, и рабочие стали собираться огромными массами около этих машин. Так возникло крупное производство, возникли фабрики. Те, кому принадлежали машины, предприниматели или буржуазия, и стали хозяевами всего дела. Давая возможность рабочим работать на машинах, они отнимали у них все то, что те производили, и давали им за это грошовую плату, как указано выше.
Так образовался класс рабочих, который работал не у себя дома, а в чужом доме, и не своими руками, а при помощи машин, которые ему не принадлежали. Образовался пролетариат. Значит чем объясняется возникновение того или другого общественного класса? Оно объясняется тем, как ведется хозяйство. Прежде хозяйство было мелким, всякий работал в одиночку — это было одно устройство общества. Потом стали работать все сообща, и получилось другое устройство общества. В основе всех перемен лежит таким образом перемена в хозяйстве, перемена экономическая.
Что же заставляет человека заниматься хозяйством? Это понятно само собой всякому, и не приходится над этим много думать. Достаточно посмотреть на то, что производилось в прежнее время крестьянами и производится теперь фабриками и заводами, чтобы понять это. Крестьянское хозяйство производит хлеб, мясо, шерсть, лен, всякое, одним словом, сырье, которое необходимо нам для того, чтобы питаться и одеваться. Фабрики делают из этого мяса консервы, делают одежду, делают обувь, — словом, превращают это сырье в такую форму, при которой нам удобнее им пользоваться. Все это в конце концов служит к поддержанию человеческой жизни. Человек таким образом хозяйствует для того, чтобы иметь возможность существовать. Это, повторяю, нечего объяснять и доказывать, это всякий маленький ребенок сам понимает. Но если в основе всех исторических перемен лежат перемены хозяйственные, то это значит, что работать человека заставляют его потребности, его, как говорится, материальные потребности, стремление спасти себя от голода и холода.
Таким образом в основе всей деятельности человека и всей истории лежат материальные потребности. Отсюда и то объяснение истории, которое мы сейчас даем, называется историческим материализмом. Это понимание истории принесено впервые тем общественным классом, который впервые понял солидарность общих интересов всех работников и который ведет теперешнюю революцию. Материалистическое понимание истории — это есть пролетарское ее понимание. Раньше, когда образование было в руках буржуазии, т. е. в руках того класса, который владеет орудиями производства — фабриками, заводами, железными дорогами, землей и т. д., — словом, живет эксплоатацией других, история объяснялась нам иначе. А именно: все перемены, которые происходили в человеческом обществе, объясняли из перемен, которые происходили в уме людей, имеющих власть и богатство. Изображали дело таким например образом, что вот прежде люди не размышляли над тем, почему и как сложился тот или другой порядок в обществе, а послушпо подчинялись этому порядку. Тогда и не было революций. А появились люди, которые начали критиковать это общество, т. е. находить в нем разные недостатки, и они внушили массе сомнение в том, что этот порядок правилен. Масса послушалась этих агитаторов и зачинщиков и стала бунтовать. Так, по мнению буржуазии, начались революции.
Одним словом, в истории дело представлялось буржуазии так же, как оно идет на фабрике или в магазине: хозяин рассуждает, придумывает и приказывает, рабочие или приказчики слушаются.
Нетрудно видеть ошибочность этого объяснения. В самом деле, если бы не было того, о чем мы говорили выше, если бы эксплоататоры рабочего класса, капиталисты, не отнимали бы у рабочих произведения их труда или платили бы за эти произведения столько, сколько они стоят, то какие же агитаторы смогли бы заставить эту рабочую массу бунтовать? Ведь если при помощи агитации, при помощи словесного или письменного убеждения можно поднять бунт, то можно поднять бунт среди всякого класса и стало быть с одинаковым успехом можно было бы взбунтовать и буржуазию, как рабочих. Даже буржуазию легче было бы взбунтовать, потому что она как более образованная легче может понять всякую агитацию. Почему же сейчас такой агитации поддается самый бедный и самый значит невежественный класс, а образованная буржуазия всюду против революции, и что бы ни говорили агитаторы, она их не слушает и от них отворачивается? Потому что для буржуазии эта агитация невыгодна, потому что она идет вразрез с ее материальными интересами. И вот, защищая эти материальные интересы, защищая свое право сидеть на чужой спине, сладко есть и пить, жить в хороших домах и т. д., буржуазия не только не слушает агитаторов, но, если где ей попадется в руки агитатор, она его расстреливает или вешает и яростно борется против рабочих, стремящихся к лучшей жизни.
Итак, во-первых, история движется при помощи борьбы классов, классов угнетенных, эксплоатируемых, крестьян и рабочих, с классами, которые угнетают и эксплоатируют, — с помещиками и буржуазией. Во-вторых, эта борьба классов двигается материальными интересами, т. е. в конце концов потребностью человека в пище, одежде, жилище, топливе и т. д. Люди стремятся удовлетворить эти потребности, и нужно стремиться, чтобы эти потребности удовлетворялись возможно справедливее, т.е. чтобы все земные блага между всеми распределялись в меру их потребности, — это и стремятся осуществить социалисты.
На этом примере мы видим, что мы не только настоящее понимаем из прошлого, но и прошлое объясняем из настоящего, под одним однако условием, чтобы мы наблюдали довольно большой промежуток времени. Ибо если мы будем наблюдать только то, что происходит вокруг нас, то мы многого из того, что теперь происходит, не поймем. Наблюдая то, что происходит вокруг нас, мы не видим классов, а видим только отдельные лица и можем в самом деле поверить, что вся история делается отдельными людьми. Для того чтобы видеть исторический процесс, т. е. движение истории во всем его целом, нужно от него несколько обойти и взглянуть на него со стороны.
Итак суть истории заключается в развитии, т. е. в правильном изменении, человеческого общества. Ближайшей целью этого развития, той целью, которую мы сейчас можем видеть, является социализм, т. е. переход земли и всех ее произведений, а также всех орудий производства, фабрик, заводов и т. д. и всех средств перевозок, железных дорог и т. п., в руки тех, кто работает. Это — ближайшая цель. Но и этим конечно не кончается развитие человеческого общества. Что будет дальше, как будет развиваться социалистическое общество, этого мы пока предвидеть не можем. Но когда будут точно, хорошо известны законы, по которым человеческое общество развивается, то мы в состоянии будем предсказать ход человеческого развития не только ближайших лет, но и десятков, сотен лет. Не будем однако забираться так далеко, присмотримся лучше к тому, что есть и что было.
Мы сказали выше, что в основе развития человеческого общества лежит развитие хозяйства, т. е. борьба человека с природой за жизнь, борьба за кусок хлеба и теплый угол и т. д. Совершенно ясно, что эта борьба прежде всего другого зависит именно от той природы, которая человека окружает. Для понимания исторического процесса, т. е. того способа, которым развивается история в той или другой отдельный стране, необходимо прежде всего ясно представить себе природные условия этой страны. Если мы присмотримся к тому, как распределяются по земному шару различные образованные и необразованные, культурные и «дикие» народы, мы увидим, что наиболее образованные народы населяют те части земного шара, где господствует сравнительно умеренный климат, где не бывает ни слишком жарко, ни слишком холодно. Наоборот, самые дикие народы встречаются нам или в наиболее жарких странах, где почти никакое хозяйство невозможно вследствие чрезвычайной жары, или в самых холодных странах. Первобытными племенами, наиболее близкими к человеку, каким он был сотни тысяч лет тому назад, являются, с одной стороны, эскимосы, которые обитают на полярном севере, где нет никакой растительности, где можно прокормиться только рыбной ловлей и охотой, с другой стороны, веддахи на острове Цейлоне, почти под самым экватором, и так называемые карликовые (малорослые) племена Центральной Африки. И те и другие живут в таких местах, где никогда не бывает зимы и постоянно чередуются только два рода погоды: или отчаянная жара или проливной дождь.
Но хозяйство может развиваться и в очень жарких странах, под самым экватором — только не в низинах, а высоко в горах, где гораздо прохладнее. Так в Южной Америке европейцы нашли самый образованный народ, инков, у которых было очень развитое земледелие, искусственное орошение и т, д., в области, которая теперь занята государством, так и называющимся «Эквадором», но эти инки жили на высоте 3—4 км над уровнем моря. Таким образом в расчет приходится принимать не только широту местности — находится ли она в жарком или в холодном поясе, но и ее высоту над морским уровнем — горы это или низменность.
Далее природа влияет на хозяйство не только в образе климата. Иногда тот или другой уклон хозяйства объясняется тем например, что в той или другой местности водится какое-нибудь полезное животное. Так многие племена крайнего севера Европы и Азии живут оленями; олень доставляет им и пищу (мясо), и одежду (кожа), и материал для орудий (рога) и т. д. Эти племена бродят за стадами полудиких оленей, и падеж оленей означает голодную смерть для целых семей, если не для всего племени. И так бывает не только с дикарями, а и с народами образованными: благосостояние жителей Западной Франции, берегов Атлантического океана, во многом и до сих пор зависит от сардинки — это мелкая порода селедки, тучами приходящая к этим берегам, где население и живет ловлей сардинки. Но она приходит не каждый год, и когда сардинки нет, для французских рыбаков это то же самое, что для русского крестьянина неурожай.
Не следует представлять себе дела так, что это влияние всегда и во все времена было совершенно одинаковым. Нет, люди изменяются, и по мере того как они изменяются, изменяются и их отношения к природе. Так например для первоначального населения русской равнины, не имевшего еще железных орудий, лес представлял почти непреодолимое затруднение. Прорубаться сквозь леса было крайне трудно. Пройти сквозь лес было подвигом, о котором долго потом вспоминали, и лес казался страшным местом, наполненным всевозможными чудовищами. Вспомните сказку о Соловье-разбойнике. И население России держалось в это время обыкновенно по краям леса, на границе между лесом и степью. Но вот пришли в Среднюю Россию новые поселенцы — славяне. Они принесли с собой железный топор. Когда при раскопках находят остатки славянских поселений, кладбища и т. д., их сразу же узнают по этим железным топорам. Железным топором человек врубался в чащу, вырубал деревья, строил себе «деревню» (то, что «выдрано» из-под леса). И то, что было страшилищем раньше, сделалось, наоборот, главной опорой хозяйства человека, потому что первое хозяйство поселенцев было лесное хозяйство. Главные занятия, какие мы встречаем, были: добывание меда (бортничество), охота, добывание меха или мяса зверей, а потом лесное, «подсечное» земледелие. Леса вырубали, сваливали деревья, жгли, получали в виде золы великолепное удобрение, сеяли на этом хлеб и получали таким образом урожай. Все хозяйство было таким образом тесно связано с лесом.
Вот образчик того, как изменяются отношения человека к природе вместе с переменой быта самого человека. Вот другой пример, еще более яркий: когда первые европейские поселенцы прибыли в Америку, то местное туземное население занималось исключителько охотой. Небольшие племена бродили среди огромной пустыни и били зверей. Никаких других занятий у них не было. Появились в Америке европейцы, — и в двести лет на месте этой пустыни, по которой бродили охотники, появилось одно из самых культурных государств мира с великолепно поставленным земледелием, с огромными фабриками, заводами, железными дорогами и т. д. В настоящее время Соединенные штаты — страна, которая в отношении техники, т. е. способов хозяйства, стоит едва ли не на первом месте среди всех стран мира. Вот что случилось, когда в Америку, где ее первоначальные обитатели умели только охотиться, пришли европейцы, принесшие с собой европейскую культуру, т.е. европейские навыки и приемы работы.
Если мы от этих общих примеров перейдем непосредственно к России, историей которой мы будем дальше заниматься, то мы увидим, что природные условия Восточно-европейской равнины, которую занял русский народ, отличаются большой суровостью. У нас длительная зима, короткое лето. Благодаря этому у нас сельскохозяйственные работы занимают лишь меньшую часть времени. В Средней России пахать, сеять, жать и т. д. приходится в течение пяти месяцев. Если мы возьмем соседнюю с нами Германию, то мы увидим, что там сельским хозяйством можно заниматься уже в течение семи месяцев, т. е. большую часть года можно использовать для хозяйства, тогда как у нас, в России, большую часть года земледельцам нечего делать около земли. А если мы пойдем еще дальше на запад, во Францию, на берега Атлантического океана, то мы увидим такие климатические условия, которые позволяют человеку работать и зиму — словом, круглый год. Так у бретонских крестьян3 и даже у огородников в окрестностях Парижа круглый год на полях что-нибудь растет, и овощи прямо так и разделяются на зимние и летние. Нетрудно догадаться, что в этих странах, где можно работать на земле круглый год, производительность труда земледельца должна быть гораздо выше, чем там, где он работает только меньшую часть года. Другими словами, накопление всех благ в этих странах идет гораздо быстрее. Таким образом вследствие нашего сурового климата хозяйственное развитие России должно было двигаться медленнее, нежели в других странах, более благоприятно расположенных.
Естественно, что пока главным занятием русского народа, почти исключительным его занятием было земледелие, Россия очень отставала от других стран. Она стала их догонять только с тех пор, когда в России стала развиваться промышленность обрабатывающая, появились фабрики и заводы. А последние могут перерабатывать и привозное сырье, т. е. перерабатывать не только то, что растет в самой России, но и то, что получается издалека. Наши ситцевые фабрики перерабатывают хлопок, который вырос в Средней Азии или Америке. Торговля и промышленность таким образом чрезвычайно ускоряют развитие хозяйства и делают его менее зависимым от природных условий.
Но тут приходится сказать, что в отношении развития торговли Россия тоже была поставлена в условия менее благоприятные, чем страны Средней Европы. Еще и в настоящее время лучшим торговым путем является вода. Самым лучшим путем сообщения между отдельными странами является море. В былое время, когда не было железных дорог, оно было единственным путем сообщения. Более крупную торговлю можно было вести только морем, а сухим путем можно было перевозить только немногие, очень дорого стоящие товары, потому что перевозка на лошадях из одной страны в другую обходилась чрезвычайно дорого. Это соотношение сохранилось и до сих пор. Даже не считаясь с той дороговизной, которая установилась теперь, после войны, проехать на извозчике с вокзала к себе домой всегда стоило относительно гораздо дороже, в несколько десятков раз дороже, чем стоит проезд такого же расстояния по железной дороге.
Итак, повторяю, пока не было железных дорог, до тех пор единственным удобным и дешевым путем сообщения было море, и большое количество товаров можно было перевозить только морем, и этим объясняется, почему промышленность и торговля раньше всего начали развиваться в тех европейских странах, которым море наиболее доступно. Раньше всего начинают развиваться страны, прилегающие к Средиземному морю, берега которых изрезаны этим морем, Греция и Италия, затем в новейшее время такие страны, как Англия, расположенная на островах, как Голландия, которая так тесно связана с морем, что местами ее земля едва вылезает из-под моря; раньше она была морским дном, а другая часть недавно сравнительно была снова залита морем, так что там море и суша постоянно чередуются. Россия была очень обделена морем. Средняя Россия, где главным образом развивалась русская история, находится в 600—800 км от ближайшего моря, причем самые близкие к ней моря, восточная часть Балтийского моря и Белое море, залив Северного Ледовитого океана, зимой покрываются льдом и недоступны для плавания. Не замерзает Черное море на юге, но оно от Средней России всего дальше, уже не в 600—800, а с лишком в тысяче километров. Правда, на юг ведет несколько больших рек — Днепр, Дон, Волга, но реки эти, во-первых, зимой замерзают, во-вторых, на главной из них, ведущей к Черному морю, на Днепре, есть пороги, которые постоянно мешали судоходству4, а самая большая из них, Волга, ведет не в море, а в озеро, которое хотя и называется Каспийским морем за его огромную величину, но из него никуда выхода нет.
Все это привело к тому, что в России торговля, а с нею промышленность развивались, как и русское земледелие, гораздо труднее, чем в других странах. России труднее было в этом отношении начать, но раз она начала, она, как увидим дальше, пошла даже быстрее других стран, потому что появление торговли и промышленности вызывает новые и новые успехи науки и техники. Это чрезвычайно ускоряет хозяйственное развитие и дает возможность человеку не только успешно обороняться от неблагоприятных природных условий, но и побеждать природу. Примером того, как это делается, мы и закончим эту часть нашего рассказа.
Северная часть Африки, как известно, занята бесплодной пустыней Сахарой, и, пока там жили кочевые арабы, никакое земледелие почти не было возможно, местами только, где случайно была вода, образовались оазисы. Но их было очень немного. Когда Северная Африка была занята французами, они принесли туда и свою технику. Они стали сверлить землю и очень скоро открыли, что в Сахаре вода, собственно говоря, есть, только очень глубоко, но при помощи артезианских колодцев, которые проникают в землю на сотни сажен, до этой воды можно добраться. Извлекши воду из земли при помощи таких колодцев, французы устроили искусственное орошение, и благодаря этому появляется целый ряд искусственных оазисов, засаженных финиковыми пальмами, дающими великолепный урожай. Финики в этих краях являются чуть ли не главной пищей, заменяя арабу все — и хлеб, и мясо, и т. д. Так благодаря превосходству европейской техники удается обратить в цветущий сад то, что люди считали осужденной навеки бесплодной пустыней.
Другой пример еще более нов и еще поразительнее. Благодаря новейшим успехам в науке люди добились возможности не только создавать растительность там, где раньше ничего расти не могло, но и создавать совершенно новые виды растительности, которых раньше не знали. Так один американский ученый садовод Бёрбанк добился новой породы грецкого ореха, который достигает полного роста и спелости в 14 лет, т. е. вдвое скорее, чем растет это дерево, добился сливы без косточек, малины с ягодами длиной до 4,5 см, — всего этого удалось достигнуть не в сотни лет усилиями многих поколений, а одному человеку, располагающему всеми современными научными средствами, в течение одной своей жизни.
Итак человек зависит от природы, и история идет скорее или медленнее в зависимости от тех природных условий, в какие поставлен тот или другой народ. Но эта власть природы над человеком не безгранична. С природой человек может справиться, и основой хозяйства является не природа. Природа — только материал для этого хозяйства. Основой хозяйства является человеческий труд; чем этот труд совершеннее, чем он более настойчив и умел, тем меньше человек зависит от природы, И нетрудно предвидеть, что в будущем, когда наука и техника достигнут совершенства, какого мы себе представить не можем, природа будет в руках человека мягким воском, из которого человек сделает все, что ему нужно.
А теперь спрашивается: то классовое устройство общества, о котором мы говорили выше, оно как-нибудь отражается на успешности борьбы человека с природой или нет?
Не только отражается, но в конце концов развитие техники, о котором мы сейчас говорили, определяется именно классовым устройством общества. То или другое устройство общества может или страшно замедлить это развитие или очень ускорить.
Приведем пример. Вот, говорят, паровая машина изобретена в Англии во второй половине XVIII века. И вовсе это не так. О действии пара люди знали еще в древности, более двух тысяч лет тому назад. Но хозяйство тогда было рабовладельческое, в распоряжении у хозяев было огромное количество сильных, мускулистых людей — их мускулы и заменяли всякую машину, И паровой двигатель, изобретенный одним тогдашним ученым, никакого успеха не имел — не привился.
Мало того. Изобретение это, давно забытое, было повторено в XVII веке во Франции. Но во Франции тогда господствовало мелкое, ремесленное производство; оно процветало, а на что ремесленнику, в его небольшой мастерской, паровая машина? Французские ремесленники совсем не заинтересовались новым изобретением, и оно заглохло. Но вот лет через 50 в Англии скопилось огромное количество рабочих рук, вследствие обезземеления крестьян жадными помещиками, и огромное количество ценного сырья, награбленного купцами-капиталистами в колониях. Стало возможно и нужно крупное производство — и в третий раз изобретенная паровая машина сразу имела огромный успех.
Но отнюдь не следует думать, что капиталистическое хозяйство предоставляет технике необозримые возможности. Ничего подобного! Капитализм, с его яростной конкуренцией между предпринимателями, с его стремлением предпринимателей к монополиям, главным образом в новейшее время, может тормозить развитие техники не хуже рабовладельческого хозяйства. Для многих читателей этой книжки будет может быть новостью узнать, что автомобиль и паровоз изобретены в одно время, автомобиль (паровой) даже немного раньше. В Лондоне уже сто лет назад начали ходить паровые автобусы. Но капиталисты-железнодорожники ужасно испугались этой конкуренции. Как? Будут быстро перевозить пассажиров по простой дороге, не по рельсам? Невозможно стерпеть! Грабеж, разорение! И бедные паровые автобусы стали всячески чернить: и мостовые-то они портят своими железными шинами (резиновых тогда не было), и лошадей-то пугают и тем причиняют несчастья и т. д., и т. д. Доходило прямо до издевательства над бедными автобусами: за сто шагов перед каждой «паровой каретой» должен был итти человек с флагом, крича всем проезжающим, что приближается страшная машина. Можно себе представить, с какой быстротой двигались после этого автобусы!
Сжили таким манером со свету первые автомобили. И только лет через семьдесят, когда изобрели керосиновые и бензиновые двигатели и стало выгодно заменить ими лошадиную тягу (в Берлине сейчас такси дешевле извозчика), автомобиль опять воскрес. Рельсовые железные дороги за это времи настолько усовершенствовались, что уже не боялись конкуренции.
Итак капитализм с его погоней за барышом и с его конкуренцией может создавать препятствия для развития техники столь же успешно, как и рабовладельческое хозяйство.
Только когда власть переходит в руки трудящихся и исчезает эта жажда наживы, нет больше препятствий для борьбы человека с природой. Наше сельское хозяйство имело самую первобытную технику, пока господствовал капитализм: промышленность и транспорт давали капиталистам такие барыши, что в сельское хозяйство капитал не шел. И лишь социалистическое государство, государство пролетарской диктатуры, могло поставить себе задачей догнать и перегнать в сельском хозяйстве Соединенные штаты. И только общество, где не будет классов, даст человеку ничем неограниченные возможности в борьбе с природой.