Учиться Павел Заварухин начал ощупью, так же, как всё, за что теперь принимался. Он беспрестанно проверял себя. Его мучили опасения, что в нем заглохли и способность к восприятию нового, и память, и сообразительность. На ум приходило сравнение с давно не паханной землей, заросшей бурьяном.
Но первые же уроки успокоили его. Память, точно отдохнув за время долгого бездействия, цепко схватывала все, что ей предлагали. Он заметил, что разбирается в содержании каждого урока полнее и глубже, чем раньше, убедился, что долгое - как ему казалось, пропавшее - время болезни не прошло даром: внутренне он жил, пожалуй, содержательнее прежнего. Особенно радовала его собственная жадность к занятиям. Чем больше он работал, тем увереннее текли мысли, чаще приходили счастливые догадки.
Уже появились в его голосе спокойные покровительственные нотки, когда Маврин, неверно произнеся слово, удивлялся, как Павел, не видя текста, поправляет его, или когда Санька, про - мучившись над задачей, с сердцем говорил:
- Шут ее возьми, какая головоломная… Не осилил!
- Давай ее сюда! Сейчас осилим! - отвечал Павел.
Огромное удовольствие доставляло ему разложить перед собой деревянные знаки, ощупывая их, находить правильное решение и втолковывать его Саньке, который восклицал:
- Вот оно что! Ну-ну! Куда же теперь повернешь?
Проходя с Мавриным курс семилетки, Павел легко вспоминал все прочно усвоенное в школе. А когда приходили его собственные преподаватели, снова превращался из учителя в ученика.
Тетя Даша с подлинным благоговением относилась к занятиям сына, боясь лишний раз звякнуть ложкой или пройти мимо. Алеша теперь проводил в детском саду всю неделю, и она стала по вечерам дежурить на колхозном скотном дворе. Павел много времени бывал один, но это его не тяготило. И для рук и для головы была работа.
С Тоней он держался ровно и приветливо. Правда, часто разговор их прерывался долгим нескладным молчанием, но какой-то внешне спокойный, не задевавший ни его, ни Тоню характер отношений был найден. Павла и это радовало. Он часто говорил себе, что если бы не начал учиться и пребывал в прежнем состоянии, то, вероятно, поссорился бы с Тоней и совсем потерял бы ее. Нетерпеливо ожидая девушку в положенные дни, он представлял себе, как она входит в дом, раскрасневшаяся, озабоченная, как начинает рассказывать о шахте, сначала скупо, а потом все более увлекаясь. В Белый Лог она приходила прямо с работы, и ему было приятно накормить ее, причем Тоня сначала всегда отказывалась, а потом ела с охотой.
Как-то вечером он ждал Тоню и был удивлен, услыхав, что к дому подъехала машина, а вслед за этим в сенях протопали тяжелые мужские шаги, и несколько человек, как ему показалось, вошли в избу с какой-то поклажей.
- Кто да кто? - настороженно спросил Павел, вставая, и услыхал голос Петра Петровича:
- Учитель Горюнов, а с ним доктор Дубинский и ученик третьего класса Моргунов Степан.
Павел обрадовался Петру Петровичу, которого всегда любил, и смутился, услыхав о докторе.
- Проходите. Садитесь, пожалуйста…
- Рассиживаться, брат, некогда, - ответил Петр Петрович. - Доктор сюда к больному приехал, а мы со Степой - в детский сад. Малыши тут у вас «живой уголок» налаживают, ну вот и везем им кое-какую живность. А к тебе тоже не с пустыми руками. Принимай московские подарки!
Павел понял, о чем идет речь, и лицо его покрылось краской.
- Книги? - взволнованно спросил он.
- Точно так, - ответил доктор и скомандовал Степе: - Ну, живо, молодой человек! Развязывай багаж.
Весь стол завалили книгами.
- Эвона, какие большие! - хвастливо говорил Степа. - Куда наши учебники против них! Небось прочитаешь все, Паша, - самым ученым на прииске станешь.
Доктор коротко объяснил Павлу, как надо приступать к занятиям по системе Брайля, спросил о здоровье. Петр Петрович обещал на днях наведаться, и гости распрощались. А Заварухин никак не мог отойти от стола. Он перебирал и ощупывал книги, и лицо его горело радостным нетерпением. Таким и застала его Тоня, прихода которой он не заметил. Она долго с порога смотрела, как Павел то улыбался, то хмурился, то задумывался.
- Это что у тебя, Павлик? - спросила она наконец.
Павел вздрогнул и шагнул ей навстречу.
- Тоня, ты посмотри только! - сказал он с восхищением. - Это все доктор Дубинский привез… Сам был у меня!
Он любовно погладил раскрытую перед ним страницу.
«Изголодался по чтению», - подумала Тоня.
- Почитай мне, - попросила она. - До сих пор я тебе читала, теперь тебя послушаю.
Павел засмеялся:
- Что ты! Мне надо еще азбуку выучить.
- Как - азбуку? Разве здесь не наши буквы?
- Нет, нет, это значки особые. Каждая буква изображается точками в разных комбинациях. Всего шестьдесят три знака. Буквы, цифры, точки, запятые, даже ноты есть.
- Так тебе еще учиться читать надо? - Тоня почувствовала некоторое разочарование. - А я думала, там такие же буквы, как в алфавите, только нанесены на бумагу точками, чтобы можно было нащупать…
Но Павла, видимо, не пугала необходимость изучать азбуку.
- Условные знаки легче, - сказал он. - Ведь у наших букв очертания довольно сложные. Ты найди букварь он где-то здесь.
Тоня отыскала книгу и прочла заглавие на титульном листе: «Как учиться и работать без зрения». Автор. Коваленко Б. И.
- Интересный у тебя букварь, Павлик! Да, здесь алфавит и обыкновенный и выпуклый… Правда, он совсем другой… Сколько же времени нужно, чтобы выучиться?
- Доктор сказал, что если хорошо работать, то можно через два месяца читать. Мы сегодня и начнем, Тоня, правда? Ты мне будешь буквы называть, а я запоминать их по выпуклому шрифту… - Он был радостно озабочен, говорил оживленно и громко. - А для письма прибор видела?
- Вот эта дощечка? Как она разграфлена мелко.
- Для каждой буквы свое гнездышко. А это грифель.
Грифель оказался обыкновенным заточенным гвоздиком и был укреплен на красивой пластмассовой ручке.
- Понятно. Ты, значит, будешь накалывать… А я совсем иначе это себе представляла.
- Замечательно придумано! - воскликнул он. - Такое облегчение…
- У тебя хорошее настроение, Павлик - улыбнулась Тоня. - Скажи, а как теперь будет с работой. Я слыхала, что орс заготовки кончил.
- Зато колхозу нужны корзины для овощей. Пока заказы не переводятся. - Он сел к столу и снова положил руки на книгу. - Ну, Тоня? Да… может, ты есть хочешь? В печке каша.
- Ладно, я буду есть и заниматься.
- Вот, вот. Давай.
Поначалу оба путались, и Тоне казалось, что запомнить эти похожие один на другой значки невозможно но она старалась не показывать своих сомнении Павлу. Они работали до тех пор, пока у Тони все не перемешалось в глазах, а Павлик не сказал, что у него ум за разум зашел.
Кончив урок, Тоня спросила у Павла, как идут занятия с другими ребятами, не опаздывают ли они, все ли ему понятно, и условившись о следующей встрече, побежала домой, не думая уже ни о чем, кроме постели. Жизнь ее стала такой хлопотливой и наполненной, что она с удивлением вспоминала прошлые годы, когда у нее оставалось много свободного времени.
Она уже привыкла вскакивать с постели по первому утреннему гудку. Часто и прежде этот гудок будил ее, и она в полусне с сожалением думала, что отец должен вставать, а она еще долго может спать. Теперь резкий голос гудка заставлял ее торопливо одеваться, приносил мысли о том, что нужно делать сегодня в шахте. Она привыкла к нависающим над головой сводам и уже не боялась их, привыкла к делу, оказавшемуся действительно нехитрым, к новым товарищам.
Первое время, еще не приглядевшись, она помалкивала дома о своей работе и на вопросы матери сдержанно отвечала:
- Ничего, идет помаленьку.
Но, познакомившись с шахтой ближе, стала рассказывать матери и Новиковой столько новостей, что те просили пощады и гнали ее спать.
- Сейчас, мама! - отмахивалась Тоня. - Я еще вот что хотела сказать: Андрей откатчиком не останется. Он крепильщиком хочет стать, а потом забойщиком, чтобы весь цикл работ пройти. Откатчиков теперь нам меньше понадобится: новые скреперы ставят. Ты знаешь примерно, как они устроены?
- Ну, знаю…
- Нет, ты плохо знаешь, наверно. А Татьяна Борисовна совсем не представляет себе, что это такое. Вот я вам сейчас нарисую…
Тоня с увлечением описывала устройство скреперной установки.
- Понимаешь, это такой ящик без дна, задняя стенка у него скошена. Движется на канате, открытой стороной книзу. Ползет по почве выработки, захватывает породу и волочит ее к транспортеру.
Тоня умалчивала, что только вчера Мохов подробно объяснил ей, как работает скрепер.
Она ближе познакомилась с людьми. К ней благоволил и молчаливый забойщик Таштыпаев и молодой откатчик Иннокентий Савельев, приятель Мохова.
- В первый день, знать, здорово ты боялась, что шахта тебя задавит? - говорил он усмехаясь. - Ну, да с таким наставником, как наша Зина, всякий страх быстро проходит.
«Наставник» при этом молча, деловито глядел на Савельева и тихо вздыхал. Веселый, озорноватый Кенка, по наблюдениям Тони, нравился Зине. Однажды она сама заговорила об этом.
- У тебя есть кто-нибудь… ну, чтобы привлекал? - спросила Зина серьезно.
Тоня, не представлявшая себе, чтобы о таких глубоко личных чувствах можно было говорить на ходу, без особой дружбы, с мало знакомой девушкой, удивленно взглянула на Зину. Но та смотрела так озабоченно и просто, что пришлось ответить:
- Ну, есть.
- А он к тебе как относится?
- Никак особенно не относится… по-товарищески.
- Полюбит, - уверенно сказала Зина: - ты красивая, энергичная такая… Вот меня Кеша никогда не полюбит… - Она всегда называла Савельева Кешей, а не Кенкой. - Я ведь не умею, как другие девушки, посмотреть повеселей, посмеяться, разговор завести…
- Ну, зачем ты так… Почему ты думаешь, что не умеешь?
- Такая уродилась, - просто ответила Зина. - Потом… ругаю я его часто.
- А зачем ругаешь?
- Как зачем? Мне ведь хочется, чтобы он лучше был.
Эта умелая маленькая девушка заинтересовала Тоню. Зина редко говорила о себе, но скрытной не была и как-то рассказала, что у нее есть родители и куча маленьких братишек и сестренок. Все они живут в Шабраках. Отец и мать - в колхозе, а Зина, кончив шабраковскую семилетку, поселилась на прииске Таежном в общежитии.
Казалось, кроме шахты, ее ничто не интересовало. Она и не в рабочее время говорила только о пробах, промывках, количестве золота в породе.
От ее зоркого глаза не укрывалась ни одна мелочь в работе. Часто, оставив на минуту свои пробы, она подходила к парню, вздумавшему покурить не во-время, и, внимательно глядя на него, говорила негромко:
- Ты что сел? Давай подкладные листы-то. Завалите выката!
И обычно рабочий, не огрызаясь и не досадуя на нее, начинал настилать железные листы. По таким листам лучше катились тачки, увозившие породу. Обрушенные пески надо было убирать быстро - они мешали проходчику в забое.
Однажды на Зину прикрикнул коренастый крепильщик:
- Ну что ты над душой у меня стоишь!
- Место это ненадежное: передавленная порода - мягкая, сырая. Прочно крепить надо, - ответила задумчиво Зина.
- Вот как! Что же прикажешь делать? - насмешливо спросил крепильщик.
- Здесь забивная крепь нужна.
- Умница какая! Ты знай свои ендовки и лотки, а в чужое дело не суйся!
- Погоди, мастер придет - то же скажет.
И мастер действительно подтвердил слова Зины.
- Откуда ты все знаешь? - спрашивала ее Тоня.
- Привыкла: три года работаю.
Мало-помалу все связанное с золотом стало занимать много места в мыслях Тони. Она перечитала книги о золоте, какие нашлись в библиотеке. Исполняя обещание, данное Жене, Тоня навещала Михаила Максимовича, и теперь встречи с ним стали для нее особенно интересными. Каганов с удовольствием отвечал на все Тонины вопросы.
Сначала они всегда пили чай с вареньем, сваренным Женей, и говорили о ней. Женя писала, что конкурсные экзамены сдала хорошо, а чтение ее понравилось комиссии, состоявшей сплошь из заслуженных и народных артистов. Теперь она учится «с восторгом», по воскресеньям бывает в театре или в семье старого моряка, брата Зинаиды Андреевны, где живет Толя Соколов. Иногда они вместе ходят на большие прогулки по городу, и Анатолий рассказывает Жене, что решетки Летнего сада создал Егор Матвеевич Фельтен, Казанский собор и Горный институт - Андрей Воронихин, а Таврический дворец - Старов.
Обсудив со всех сторон последнее письмо Жени, собеседники замолкали, а затем Михаил Максимович с улыбкой спрашивал:
- Ну, что вам сегодня хочется узнать, Тоня?
Тоня с ее любовью к истории интересовалась прошлым золотой промышленности, и Михаил Максимович рассказывал, что в древней Армении, в Таджикистане и на Кавказе люди с незапамятных времен добывали золото. Они расстилали бараньи шкуры на дне высохших рек и отводили воду в эти старые русла. Вода несла песок, и золото оседало в густой шерсти. Отсюда и пошли легенды о золотом руне. И в Казахстане геологи находили отвалы переработанных руд, старинные инструменты, кайлы, лопаты. Их можно видеть в музеях. Там тоже издавна добывалось золото.
Михаил Максимович оживлялся. Он вставал из-за стола, начинал расхаживать по комнате, пощипывая недавно отпущенную бородку. Иногда он останавливался и прихлебывал остывший крепкий чай.
Тоня слушала рассказы об Урале, Лене и золотой енисейской тайге, о тяжком труде рабочих и бессовестном отношении к ним хозяев.
На большинстве приисков не хватало жилья. Рабочие сами строили себе землянки, балагашки, хибарки, жили там скученно, зимой - в дыму и в холоде, летом - задыхаясь от духоты и грязи. Многие болели, а болеть было нельзя: пропущенные дни хозяин не оплачивал.
Продукты и товары в приисковых лавках, или, как тогда говорили, амбарах, отпускались дорогие. Рабочий, забиравший товар в долг, попадал в безвыходную кабалу.
Редко где на приисках были школы. Молодое поколение росло неграмотным.
Единственным развлечением рабочих в дни праздников была бесшабашная пьянка, поножовщина, драки. Все это происходило на глазах у ребятишек…
- Бывало измученные нуждой, обнищавшие люди спивались, шли на преступления. Но посмотрите, с каким барским пренебрежением, с каким непониманием говорит о них старый бытописатель.
Каганов снимал с полки потрепанную книжку и находил нужное месте.
- Вот: «Таким образом, легко добывая себе не только насущный хлеб, но и предметы роскоши, рабочие с каждым годом все более и более отвыкали от трудов, приучались к беспечности и лености, а с ними являлись и все пороки». Понимаете, какая низость - говорить о роскоши, когда люди убивали себя на этой каторжной работе, мерзли, голодали! Недаром сложилась тогда пословица: «В тайгу попал - навек пропал».
Рассказывал Михаил Максимович и о месторождениях драгоценного металла:
- Золото встречается в жилах кварца, иногда в смеси кварца с кальцитом, шеелитом. Гранит, порфир, диорит тоже могут содержать золото. Все это коренные или первичные месторождения. В них золото редко можно увидеть. Его сначала надо освободить из плена твердой породы, в которую оно вкраплено. Добыча золота из рудного месторождения не так-то проста. Твердую породу взрывают, чтобы обрушить ее, затем мельчат и часто очень сложными способами извлекают из рудного порошка золото. В руде оно встречается в виде жилок, блесток, зерен, порою и кристаллов. Рассыпные месторождения - это результат разрушения коренных. В россыпи обломочные рыхлые породы часто бывают сцементированы глиной, совсем мелким песком, илом. Здесь золото встречается в форме листочков, чешуек, иногда зерен. Порою попадаются крупные зерна; мы называем их самородками. Обычно их находят в россыпях и очень редко - в коренных месторождениях. Из рыхлых пород золото извлекается с помощью воды. Мощный агрегат - драга - черпает породу со дна реки и промывает ее. Струя, бьющая из гидромонитора, размельчает породу и гонит в промывательные аппараты. Баксы, вашгерды, кулибины, бутары - все это приборы, через которые проходит вода. Она уносит легкую породу, а тяжелое золото осаживается на дно, откуда его нетрудно взять.
Михаил Максимович мог говорить о золоте часами.
- Государственная необходимость золота вам, конечно, ясна. Это не только оборотный фонд в международной торговле, но и обеспечение внутренней валюты и необходимейший материал в промышленности.
- Михаил Максимович, - спрашивала Тоня, - правда, что золото есть в морской воде?
- Правда. Пять миллиграммов на тонну воды.
- А вот я прочитала, что растворить золото можно только в смеси азотной и соляной кислоты. А больше ни в чем?
- Бром, фтор и хлор тоже растворяют. Хлорное золото - это желтая жидкость. Ее можно сильно нагреть, тогда хлор улетучится и опять останется чистое золото. Если бросить в такой раствор насекомое или цветок, они пропитаются золотом. Сожгите пропитанную золотом пчелку, и получится вот что.
Михаил Максимович показывал золотую копию пчелы, хранившуюся у него в маленькой коробочке, и спохватывался, когда часы били двенадцать:
- Я безобразно заговорился, Тоня! Бегите, бегите. Вам завтра рано вставать.
- И вам, Михаил Максимович!
- Я привык, голубчик, привык. Это молодым тяжело. Женечку всегда трудно было будить…
Изо дня в день через Тонины руки проходили пробы различных забоев. Она научилась распознавать горные породы, золотоносные пески, привыкла к обстановке шахты. А приемы отборки и промывки проб усвоила так хорошо, точно с детства их знала.
Пробы из самого дальнего и длинного забоя показывали отличающиеся от обычных золотинки. Они были шероховаты, необкатанны, отдельные зернышки походили на крючки. Тоня обратила на это внимание и однажды показала совок с таким золотом старому Таштыпаеву.
- Что вы об этом думаете, дядя Вася?
- Ага! В парткоме уже говорили… - невразумительно ответил он.
- В парткоме? Что же говорили?
- Под голец забой идет, - ответил он и тяжело зашагал прочь.
Тоня с недоумением посмотрела ему вслед.
А через несколько дней в шахту спустились директор Виктор Степанович, парторг прииска Трубников и Слобожанин. С ними был Каганов.
- Ну, как ты тут? - весело обратился Кирилл к Тоне и тут же попросил: - Слушай, сделай при нас пробу из последнего забоя, а?
Тоня исполнила просьбу. Они терпеливо ждали и, когда все было готово, наклонились над совком, рассматривая шлих.
- Так, так… - сказал парторг задумчиво.
Он повернулся и пошел с директором в забои, а Тоня, осененная внезапной догадкой, догнала отставшего от других Слобожанина.
- Я ошибаюсь или нет, Кирилл? - сказала она. - Такое золото… может быть, оно показывает, что забой приближается к коренным горным породам?
- Все возможно, - живо согласился Слобожанин.
Судя по выражению его глаз, он сегодня был ближе чем когда-нибудь, к решению какой-то великолепной задачи, и Тоня заметила это.
- Видишь ли, старики - мой отец, дядя Егор и другие - часто говорят про Лиственничку, старую шахту. Они думают, что там наверняка есть золото.
- А ты сама как думаешь? - так же весело спросил Кирилл.
- Я ведь человек малоопытный… Но золотинки эти такое мнение подтверждают.
- Что же ты хочешь предложить?
Тоня не могла понять, шутит он или говорит серьезно.
- Что можно предложить? Обследовать Лиственничку.
- Вот скоро общее собрание будет, ты и выступи.
- И выступлю! - упрямо ответила Тоня.
- Очень хорошо.
Он вытащил из кармана черную книжечку и что - то быстро записал.
- Продумай выступление, не растеряйся. Зайди поговорить, если надо. Есть?
- Есть - ответила Тоня.
Но как только Слобожанин отошел, испугалась. Что она будет говорить? «Мой папа так считает…» Ее засмеют… Ведь она недавно спрашивала Михаила Максимовича о Лиственничке, а он сказал: «Такие вопросы сразу, Тонечка, не решаются. Все это нужно проверить, обдумать…» А может быть, теперь-то она сможет наконец помочь отцу, как давно ему обещала?
Она вспомнила заброшенную шахту, которую видела недавно, когда искали Степу и Митхата.
«Надо посоветоваться с Павликом», - решила Тоня.
Попрежнему замкнутый, когда разговор касался его самого, Павел относился с интересом и сочувствием к Тониной работе. Правда, Тоня часто уверяла себя, что он это делает просто из вежливости. «Видит, что я о его учебе хлопочу, ну и старается чем может отплатить, а на самом деле ему вовсе и неинтересно. Не буду ничего рассказывать». Но обычно она не выдерживала и на вопрос Павла: «Как твои дела?» - отвечала подробным рассказом обо всех новостях шахты.
На этот раз увидавшись с ним, она сразу выпалила:
- Разговор у меня очень интересный со Слобожаниным был.
- Да? - равнодушным тоном спросил Павел.
Тоня обиделась:
- Вижу, тебе неохота слушать, а я все-таки скажу. Мне совет нужен.
- Вот что! - оживился Павел, узнав, в чем дело. - Ты непременно выступай.
- А может быть, эти стариковские разговоры всем надоели и Слобожанин просит меня выступить, чтобы раз навсегда покончить с ними? После моих слов сделают разъяснение, что никаких работ в Лиственничке предпринимать не стоит, вот и все.
Павел с сомнением покрутил головой:
- Не думаю… Впрочем, если польза дела именно этого требует, все равно нужно выступить.
Они взялись за уроки, а когда кончили занятия, наступило молчание, как бывало нередко.
Беседа не вязалась, лицо у Павла было бледное, усталое.
«Ему не о чем говорить со мною», - думала в такие минуты Тоня и чувствовала облегчение, если приходила тетя Даша или кто-нибудь из ребят.
И сегодня она обрадовалась появлению десятиклассника Макара и Саньки Маврина.
- Александром Ивановичем ты доволен, преподаватель? - спросила Тоня Макара.
- Особого усердия не видно.
- Что говорить! - поддержал Павел. - Соображение богатое, на лету все хватает, только закрепить надо, а почитывать ленится. Через день-два спросишь - все забыл.
- Что ж так, Саня? - Тоня улыбнулась с невольным сочувствием - уж очень обескураженную гримасу делал при подобных разговорах Санька. - Зато производственные дела у него лихо идут, - заступилась она за Маврина.
- Это я знаю. С красной доски не сходит.
- Теперь иначе работать нельзя, - серьезно сказал Санька. - Знаете, какие дела у нас завариваются?
- Да-да! Как же! - заговорили все.
Подразумевалось огромное расширение работ, ожидавшееся на Таежном. Директор Виктор Степанович действовал как будто исподволь, но не терял времени. В малоизученных до сих пор горных районах работала разведка, шел тщательный опрос старожилов. Официально еще ничего не было известно, но из управления просачивались слухи, и люди уже с уверенностью говорили, что, по решению треста, создаются новые прииски, которые войдут в состав Таежного приискового управления.
- Сказывают, с Нового года еще пять шахт будут бить, - задумчиво говорил Маврин. - А уж механизация полным ходом пойдет. По рекам драги пустят, передвижные золотомойки будут работать… На Утесном новое месторождение нашли. Там россыпи крепкие - перфораторное бурение[13] введут. Я хочу туда податься - с перфоратором охота поработать…
- А пока еще не ушел на Утесный, временно в третью шахту переводишься, будешь тамошних забойщиков учить? - весело спросил Павел.
- Ой, правда? - заинтересовалась Тоня.
- Да, придется показать им классную работку, - небрежно ответил Маврин.
Ребята взялись за математику, а Тоня ушла, раздумывая по дороге обо всем, что услышала, и, по обыкновению, ругая себя. Почему она не уходит сразу, как только между нею и Павлом устанавливается это нелепое молчание? Чего ждет? Вот ведь пришли ребята - он сразу повеселел…
Рабочие третьей шахты с нетерпением ждали прихода Маврина. Для него были заранее приготовлены два забоя и инструменты.
Санька спустился в шахту за полчаса до смены, внимательно осмотрел забои, расспросил уходящих, как им работалось. Откатчиков и крепильщиков он сразу же отправил за крепежным лесом, а сам начал кайлить. Его подручные, вернувшись, взялись за откатку.
Вначале Маврин вел глубокую подкалку породы по почве забоя. Верхние слои песка легко обрушивались под давлением собственного веса.
- Великое дело! - приговаривал он. - По методу алданского забойщика Симона Васильева. Три золотых правила: подкалка, работа снизу вверх, непрерывная уборка породы. Инструмент тоже надо понимать. Легкая кайла хороша для отбойки верхов, тяжелая - для середины забоя.
Кайла двигалась в Санькиных руках так красиво и ритмично, что видевшие его работу были заворожены ловкими, уверенными движениями молодого забойщика.
- А что тут нового, позволь узнать? - внезапно прозвучал сиплый бас Таштыпаева. - И мы так-то умеем…
Старый забойщик явно любовался Мавриным и задал вопрос, чтобы стряхнуть с себя это настроение. Не к лицу ему, опытному ударнику, было присматриваться к работе мальчишки.
- У нас того результата нет! - послышались молодые голоса.
- Того нет, а все-таки показатели хорошие!
- Вы всё на силушку свою надеетесь, - отвечал Маврин, не переставая работать, - а тут главное - техника.
- Техника!
- Техника у нас проста: кайла да лопата! Чай, с песком дело имеем.
- Это тебе не рудник с пневматикой! Не твердая порода!
- Техника, приятели, - это не один инструмент, - горячо сказал Санька. - Ты умей заставить инструмент работать на полную мощность, все приемы обдумай, организуй процесс - это тоже техника.
«Прав он, прав! - с волнением думала Тоня. - Он именно каждое движение продумал и рассчитал. Это не просто уменье работать - это мастерство».
К обеду Санька обычно почти заканчивал дневную норму. Брал он действительно не силой. В шахте были забойщики физически крепче и сильнее его. У Маврина решающим были сметка, сноровка, точный расчет.
Он кайлил породу не сверху, а снизу. Этот способ особенно оправдывал себя в третьей шахте, где грунт был валунистый. Лишенные опоры, тяжелые камни с шумом обрушивались, увлекая за собой груды песка. Валуны извлекались из откайленной уже породы совсем легко. Чтобы не терять времени и труда на подъем камней из шахты, ими закладывались ненужные выработки.
Дойдя до верха забоя, Маврин тщательно подбирал кайлой кровлю рассечки и переходил в соседний забой, предоставляя откатчикам убирать породу. Учетчица подняла брови, когда записала, что дневная норма выполнена Санькой втрое.
По примеру Маврина начали работать и другие забойщики. Дольше всех упорствовал Таштыпаев.
- Ничего мудреного в этих приемах нет, - говорил он, - скоро выдохнется.
Но успехи Саньки так растревожили молодежь, что старику не стало покоя. Особенно волновался Андрей, в котором вспыхнула прежняя симпатия к Маврину.
- Что же это, дядя Вася? - спрашивал он. - Неужели ты со своей силой хуже Саньки? Ведь он котенок перед тобой!..
Котенок этот, однако, по десятку огнив навешивает, а наш кот Вася больше семи никак, - тихо, но так, чтобы старик слышал, говорил Кенка Савельев.
Таштыпаев помалкивал, ворчал в усы, но наконец не выдержал и сказал мастеру:
- Готовьте забои. Встану на вахту.
Болельщиков у Таштыпаева было куда больше, чем у Маврина. К молчанию и воркотне старика привыкли, он был свой. К тому же всех покоряла его необыкновенная сила. А Санька держался задиристо, пришел из другой шахты и на вид был жидковат.
Однако, хоть старик работал сжав зубы и казалось, что все было у него проверено и продумано не хуже, чем у Маврина, Санька играючи уходил далеко вперед. Таштыпаев темнел в лице и становился еще молчаливее.
Как-то после обеда Маврин навалил такую гору породы, что откатчики совсем выдохлись. Им никак не удавалось ни во-время подчистить забой, ни подвинуть полки, на которые Санька бросал породу. Запасного рабочего в этот день не было.
- Запарились? - усмехнулся Маврин. - Я пошел в другой забой на подкалку, а вы управляйтесь тут скорее.
Прошло не меньше часа, пока откатчики убрали забой. И только собрались идти к Саньке, как глухой шум наполнил шахту.
- Обвал! - закричала Зина, сушившая вместе с Тоней золото от промытых проб. - Кеша-то где?
Откаточный штрек мгновенно наполнился людьми. Со всех сторон рабочие бежали к дальнему забою.
- Маврина завалило!
- Засыпался Санька!
- Эй, лопаты! - кричал на бегу Таштыпаев.
Участковый геолог первым был на месте аварии.
- Товарищи, не подходите близко! Всем ждать!
Он шагнул в забой. Забой был широкий и длинный. Порода завалила самый конец его.
- Здесь огнива целы. Можно начинать, ребята!
Схватив лопату, Тоня не помнила больше ничего. Она наклонялась и выпрямлялась, не замечая, не чувствуя своих движений.
«Скорее, скорее, скорее!» - кричала в ней каждая жилка.
Люди тяжело дышали, работали молча. Только геолог бормотал:
- Нарушил постановление, ясно! Не разрешается от крепи отходить больше чем на полметра. Сколько раз об этом говорили!
Таштыпаев работал яростно, молниеносно откидывая тяжелые комья породы.
- Пусть другие убирают! - бросил он Андрею, наполнявшему тачку. - Вы с Иннокентием сюда становитесь.
Андрей, бледный до того, что все его веснушки стали темно-коричневыми, схватил лопату.
Тоня внезапно почувствовала, что лопата валится у нее из рук. Разогнуться было невозможно.
- Возьми эту - она полегче, - услышала она голос Зины, неизвестно как почуявшей ее усталость.
Тоня, не глядя, схватила другую лопату и опять начала равномерно бросать породу.
Работали в напряженной тишине, и вдруг та же Зина крикнула:
- Нога! Вот он!
Из-под темной влажной породы торчала нога в тяжелом сапоге.
- Стой, стой, ребята!
- Помалу! Бери! Да легче, чорт!
- Жив, товарищи! Сердце бьется! - объявила прибежавшая из медицинского пункта фельдшерица.
Маврина отнесли на пункт, уложили. Фельдшерица, торопясь, роняя вату, сделала ему укол. Он широко открыл мутные глаза и снова опустил веки.
- Ну, ну, приободрись, Александр Иванович! Оглянись кругом! - кричали ему.
Фельдшерица почему-то шопотом уговаривала людей выйти из камеры, но ее никто не слушал.
Густые Санькины ресницы снова шевельнулись. На этот раз в глазах его было удивление.
- Что, - спросил он чуть слышно, - захворал я?
- Завалило тебя, дурья башка! - проворчал Таштыпаев.
- Санька! Оживел, брат! - сунулся к товарищу Андрей.
Но тут молоденькая фельдшерица вдруг обрела голос и без церемонии вытолкала всех из камеры. Через несколько минут Саньку, которого поддерживали двое рабочих, подняли наверх.
Маврина удачно загородили три упавших наискось огнива. Он был сильно помят и оглушен да при падении ушиб ногу.
Несколько дней ему пришлось пролежать в больнице, где доктор Дубинский непрерывно журил его за неосторожность.
А между тем Санька не был виноват. Геолог выяснил, что в породе забоя, показывавшей достаточный класс крепости, неожиданно оказался пропласток слабого грунта. Такую случайность геологоразведка не могла предусмотреть. Из-за этого и произошел обвал.
Когда Маврин вернулся в шахту, старый Таштыпаев, усвоивший понемногу все Санькины методы, обогнал его, дав за смену триста двадцать процентов нормы. Старик взял на себя три забоя. Уборка и крепление не задерживали его ни на минуту. Когда он возвращался из третьего забоя в первый, там была уже убрана вся порода и установлено крепление. Таштыпаев только кайлил.
- Видал? - спрашивали Маврина таштыпаевские сторонники.
- Что ж, дядя Вася неплохо перенимает опыт! - дерзко, но без досады отвечал Санька и, щурясь, добавлял: - Так откатчики, говорите, не подводят? То-то! А скоро и совсем от них зависеть не будем. Пора, ребята, от тачки отказываться.
Слова Маврина ни для кого не были загадкой: все ждали установки новых механизмов.
Спустившись однажды утром в шахту, Тоня была поражена необычным шумом и оживлением. В забоях устанавливали какие-то невиданные машины, похожие на диковинных насекомых.
- Передвижные транспортеры ставят! - сообщила Тоне, почему-то понизив голос, Зина.
- Ты гляди, из всех боковых рассечек порода будет подаваться на главный транспортер. Правду Санька сказал: прощай тачка! - крикнул Андрей.
Новые машины с двумя большими колесами и бесконечной стальной лентой на роликах ставились почти во всех шахтах.
Освободившихся откатчиков переводили на другие работы. Андрею, как бывшему трактористу, удалось устроиться при передвижном транспортере, который он с любовью называл «моя стрекоза».
В забоях появились и механические погрузчики. Они забирали обрушенную породу металлическими скребками и подавали ее на забойный транспортер. Тот нес пески к широкой ленте главного транспортера, ползущей по откаточному штреку.
- Полностью механизирована шахта! - с гордостью говорил Маврин. - Вот теперь интересно показать работку!
Он быстро приспособился к новым условиям и вскоре начал заваливать породой транспортер и весь забой.
- Что же это такое? - спрашивала Михаила Максимовича Тоня. - Он такую машину обгоняет?
Михаил Максимович задумчиво улыбался:
- А это ведь прекрасно, Тоня! Механизм работает как механизм, а человек - со всей страстью, на какую он способен. У нас не машина ведет за собою людей, а люди диктуют машине. Наши инженеры уже думают, как увеличить скорость автопогрузчика:.
Маврин вскоре ушел из третьей шахты в свою, где работал под началом Николая Сергеевича, а его место занял скромный паренек из таштыпаевских учеников, который недавно стал перегонять Саньку.
Соревнование продолжалось.