После краткого таможенного осмотра я сажусь на небольшой двухместный аэроплан, который установлен на длинной балке. Балка приподнята над пристанью и может вращаться вокруг вертикальной оси. Это приспособление, называемое катапультой, служит для выбрасывания аэроплана, с целью быстро сообщить ему необходимую скорость.
К носу нашего аппарата был прицеплен тонкий стальной трос, который шел вперед и, огибая блок у конца балки, наматывался на вал электромотора. Пилот пустил в ход свой мотор, затем заработал электромотор, и под двойной тягой пропеллера и троса аэроплан быстро понесся вдоль балки; у конца ее трос был автоматически выключен, и аппарат взвился на воздух.
Мы быстро поднялись на этом «аэрокэбе» на высоту около 500 метров, понеслись сначала над предместьем Нью-Йорка — Бруклином и перелетели реку Гудзон.
С высоты Нью-Йорк был похож, благодаря своим высоким зданиям, на щетину какого-то зверя. Особенно высоко выдвигалось в небо 54-х-этажное здание, небоскреб Вульворта. Меня поражала ловкость, с которой пилот лавировал при спуске среди бесчисленных небоскребов. Сделав полукруг, мы спустились на плоскую крышу многоэтажной гостиницы Нью-Йорка «Аэро-централь», куда я дал адрес пилоту. На крыше были устроены такие же приспособления для торможения аэроплана, как на океанских аэроматках.
Заняв комнату в отеле, я прежде всего отправился к представителю нашей Республики, где переговорил с ним по некоторым вопросам заказа аэропланов. Наш посол, К., передал мне несколько шифрованных радиограмм из Москвы, полученных еще вчера на мое имя. В них предлагалось мне увеличить число заказываемых аэропланов на 50 % и, кроме того, добавить установку на 100 из них по 2 радио-пушки, согласно опытам последних установок их на французских аэропланах. Чертежи их и были переданы мне в Париже.
По телефону я записался членом воздухоплавательного конгресса и, кроме того, условился в 7 часов вечера встретиться с директором «Центрального аэропланостроительного синдиката», для предварительных переговоров о заказе.
Так как в 3 часа дня было назначено торжественное открытие конгресса в громадном зале Аэротехнического Института, то я и направился туда, сев в вагон подземной электрической дороги.
Меня поразил размах постройки зданий Института. Они занимали целый квартал на берегу реки Гудзона и состояли из ряда корпусов от 10 до 40 этажей. Главный же корпус хотя имел не много, всего около 20 этажей, но в нем помещался колоссальный многосветный зал. В нем могло свободно сидеть до 10.000 человек. Легкие арки из нового, почти прозрачного материала — соединения несгораемого целлулоида и дуралюминиевых проволок, — придавали залу необычайную легкость и красоту.
Громадная толпа членов конгресса, приехавших всеми способами сообщения из разных стран, размещалась по местам. Когда и я занял свое кресло, то невольно обратил внимание на мягкость, удобство и необычайную легкость его. Его можно было поднять мизинцем и весило оно не более 2 килограммов. Мой сосед, заметив тот интерес, с которым я рассматривал кресло, сказал:
«Это удобно и недорого стоит. Патент Америки, и применяется у нас много лет. Материалами для постройки кресла служат лишь воздух и материя. Вы видите гайку в спинке кресла. Через нее насосом нагнетают внутрь матерчатых сиденья, спинки, ручек и ножек кресла воздух под значительным давлением, на подобие того, как это делается в давно уже применяемых подушках».
Особенно удобны подобные «воздушные скамейки» для прогулок, для посыльных, полисменов и других лиц, которым желательно отдохнуть там, где нет под рукой стула. Стоит им небольшим насосиком надуть такую штуку и — стул готов. Вес же их часто не превышает 1 килограмма.
Первый день конгресса был посвящен официальным вопросам: приветствиям, чтению годового отчета о деятельности бюро и баллотировке президиума и новых членов.
Я встретил старых знакомых и среди них своего давнишнего приятеля, американского профессора, мистера Гаррисона, который занимался вопросами использования атмосферного электричества и, в частности, изучением природы и свойств северных сияний.
«А вы записались на аэроэкскурсии»? спросил он меня. «Непременно запишитесь! Большинство из членов конгресса предпочитают континентальные — организуются полеты в Мексиканский залив, в Техас, в Канаду, в Аляску, Аргентину, Чили и в другие части Северной и Южной Америки. Я же вам рекомендую слетать в С.-Франциско и оттуда, вместе со мной, также по воздуху, отправиться на Гавайские острова. Туда полет будет происходить на новом военном аэроплане — и, несомненно, представит для вас интерес».
«А когда состоится эта экскурсия?»
«На другой день после закрытия конгресса, который продолжится ровно неделю. Сегодня 1-ое августа; следовательно, мы вылетим 8-го августа, и около двух суток, считая и остановку в С.-Франциско, проведем в пути».
Рассчитав свое время и не желая упускать такой удобный случай, я поспешил согласиться, и мы, протолкавшись через густую толпу, записались у секретаря на этот полет.
Мистер Гаррисон, постоянно проживающий со своей семьей в Нью-Йорке, на лето обыкновенно переезжал на дачу в Ньюхэвен, на берег океанского залива. Сто километров, отделяющие этот городок от Нью-Йорка, он покрывал на своем двухместном стосильном геликоплане в 20 минут.
«Надеюсь, что вы посетите меня на даче. Если вы пожелаете, то я мог бы доставить вас туда на своем аэро сегодня же, когда вы будете свободны. Завтра заседания секций конгресса начнутся в 10 часов утра, и мы будем здесь к началу».
«А откуда и когда мы отправимся?»
«С крыши моего дома, в 10 ч. вечера».
Мне оставалось только принять любезное приглашение.
В 7 часов вечера я уже подъезжал на автомобиле к зданию центрального аэропланостроительного синдиката. При поездке через город меня поразил бесшумный и бездымный ход всех автомобилей. Шоффер мне объяснил, что в городе допущены к обращению исключительно лишь радиоавтомобили. Центральная электрическая станция на Ниагаре в достаточной степени снабжает город радиоволнами, и потому каждый автомобиль снабжен радиоприемником и бесшумным электродвигателем. Нет ни шума, ни запаха, удобство в обращении, малое место для мотора, и, вообще, новое устройство несравненно лучше старого — с вонючим бензинным двигателем, которое находит себе применение в удаленных от Ниагары местностях и то лишь вне городов.
«В особенности удобны эти радиомоторы для аэропланов, дирижаблей и геликопланов», добавил шоффер.
Вскоре я был уже в приемной директора, и секретарь тотчас же меня пригласил к своему принципалу.
Кабинет директора треста был установлен моделями всевозможных типов аэропланов, а стены были увешаны фотографиями их.
Мне навстречу поднялся бодрый старик и, приветствуя меня, заметил, что он уже предупрежден русским послом о цели моего посещения и о моей секретной миссии.
Я изложил ему условия заказа и развернул чертежи деталей, которые выработало наше правительство.
Внимательно рассмотрев все эти материалы, директор с минуту подумал, затем встал и, ни слова не говоря, открыл совершенно незаметную, скрытую в стене стальную дверь.
«Прошу вас пожаловать сюда. Здесь я могу вам показать модель совершенно нового пассажирского 24-х-местного металлического аэроплана. Он легко может быть приспособлен для военных целей. Президент штатов разрешил показать вам эту последнюю модель, и если она вас удовлетворит, то и принять заказ на исполнение для вас требуемого числа таких аппаратов».
С этими словами он подвел меня к столу секретной комнаты и открыл большой ящик. В нем помещалась великолепно сделанная модель металлического моноплана.
«Она, в общем, удовлетворяет всем условиям вашего заказа, но, кроме того, имеет еще свойство почти полной невидимости. Состав материала, изобретенного недавно одним молодым американским инженером, позволил уменьшить вес аппарата почти на тридцать процентов по сравнению с другими аппаратами тех же качеств. В то же время прозрачность его допускает полет почти на высоте одного километра, не будучи видимым с земли. Бесшумность же мотора делает его еще более ценным».
«Но как же вы делаете невидимым пилота, снаряжение и мотор, и что это за материял?»
«На первый вопрос я вам могу дать простой ответ».
«Посмотрите на эти пластинки. Это особого рода матовые зеркала, меняющие свою отражательную способность и цвет в зависимости от атмосферных и местных условий. Изменение этих свойств происходит под влиянием лучей радио, управляемых пилотом. Такие пластинки покрывают всю наружную поверхность гондолы, где находятся упомянутые вами части».
«Что же касается до материала, то, в общих чертах, он состоит из растительной клетчатки, пропитанной особым лаком и глицерином. В массу ее входят расположенные перпендикулярно друг к другу прозрачные полые волосные трубочки из тянутого целлита. Само собой разумеется, что вся масса сделана несгораемой. Вес ее меньше веса дуралюминия в два раза. Она как бы пропитана воздухом, прочно и хорошо сопротивляется атмосферным деятелям».
«Подробности ремонта, спайки, ухода и некоторых деталей приготовления этого материала могут быть даны вам впоследствии».
«Мотор аэроплана, мощностью в 1.500 сил, работает смесью гремучего газа, который запасается на аэроплане, вместо бензина, в жидком виде. Вместо пропеллера, как вы видите, поставлен реакционный аппарат, идея которого давно уже предлагалась Жюль-Верном, русскими изобретателями Кибальчичем, Циалковским, французами Арну и Мело».
«Но только здесь эта идея вылилась в реально осуществимые и проверенные тщательными опытами формы. Скорость аппарата, при полной нагрузке, должна достичь до 450 кил. в час. Высота же полета или, как говорят, — потолок его — 7.000 метров, хотя эта высота нужна лишь для развития большой скорости полета».
Старый директор с увлечением и с почти юношеским пылом объяснял мне все подробности устройства аэроплана. Видно было, что им самим было вложено не мало идеи и труда в его усовершенствование.
Так как этот тип аппарата не только удовлетворял всем условиям нашего правительства, но даже во многих отношениях превышал их, то я выразил в принципе полное удовлетворение свойствам аппарата, но поставил, однако, условие — предварительное испытание его в полете.
«Это легко сделать в вашем присутствии. Мы имеем сейчас изготовленными три таких машины. Две из них будут дня через два готовы к этим испытаниям — одна, как пассажирская, другая, как военная, при чем на последней будут установлены все те орудия, которые обусловливаются вашим заказом».
Обрадованный столь удачным предложением по делу своего заказа, я распростился с директором и, посмотрев на часы, спохватился, что я опаздываю на свидание с м-ром Гаррисоном, который ожидал меня к 10 часам. Оставалось до нашего отлета всего 5 мин. Дом же Гаррисона отстоял отсюда почти на 3 километра.
Заметив на моем лице недоумение, как поступить, и узнав о причине его, директор рассмеялся и сказал:
«Вы еще не вполне освоились с нашей жизнью. Времени у вас более, чем достаточно. Вот подъемная машина. Она спустит вас прямо к станции пневматической подземной дороги. Вагоны ее идут каждую минуту, с быстротой 240 километров в час, или 4 кил. в минуту. Я знаю, что м-р Гаррисон живет также рядом с такой же станцией и, самое позднее, через 4 минуты вы будете у него».
С этими словами он вызвал служителя и — все произошло, как он сказал.
Я попал в одноместное купе подземного вагона, который быстро домчал меня до требуемой остановки, название которой было освещено за ¼ минуты до прибытия. Ходьба и подъем на лифте в квартиру заняли минуту, и без одной минуты 10 я уже входил к м-ру Гаррисону.
«Вы уже стали настоящим американцем». Такими словами приветствовал меня хозяин. «А то я уже думал, что вы опоздаете. Правда, о вас, русских, установилось мнение, что приходите за час до отхода поезда, но, все же, я не надеялся, что вы так быстро освоитесь с нашими порядками и способами сообщения. Однако, пора. Жена мне только что сказала, что ужин уже почти готов, и она нас ждет».
Мы поднялись на крышу. В одном из чердачных, если только можно так выразиться, помещений, представлявшем подобие ангара, стоял небольшой геликоплан. В нем удачно соединились особенности геликоптера и аэроплана.
Гаррисон легко выкатил его на площадку перед ангаром, поместился вместе со мною в каюте и пустил в ход мотор. Быстро завертелась вертикальная турбина, и мы медленно поднялись над домом. Достигнув высоты около 200 метров, пилот, при помощи особого рычага, выдвинул небольшие крылья, сложенные в крыше гондолы, и, затем, не прекращая работы мотора, стал наклонять вал турбины вперед, пока он не пришел в горизонтальное положение.
По мере наклона, скорость нашего полета все увеличивалась и дошла, наконец, до 200 килом. в час.
Нью-Йорк, над которым мы пронеслись, представлял феерическое зрелище. Тысячи огней освещали его улицы, как днем. Небоскребы были похожи на огненные башни. Сигнальные огни на некоторых из них, служивших аэростанциями общественного городского сообщения, посылали во все стороны белые, зеленые, красные, синие и желтые лучи. Вдали по временам вспыхивал ослепительный свет океанского аэромаяка на Лонг-Айлэнде. Под нами виднелся залив, а вдали — океан.
Не успел я воспринять все эти впечатления, как уже аэроплан замедлил свой ход, превратился в геликоптер, и мы плавно опустились на двор уютного коттеджа, принадлежащего Гаррисону. Радушный прием его семьи и уют сельской обстановки сразу перенесли меня из напряженной и деловой работы в спокойную атмосферу — и я с удовольствием вспоминаю эти первые вечер и ночь, проведенные в Америке.
На другой день мы к 10 ч. утра опять таким же порядком прибыли на конгресс.
Я не буду описывать многочисленных и крайне интересных докладов, сделанных в заседаниях разных секций.
Целыми днями мне приходилось работать, распределяя свое время между заводом, где изготовлялись аэропланы, конгрессом и организованной при нем выставкой.
Особенное внимание обратил на себя доклад японского инженера Ямато, который представил конгрессу проект и расчеты аппарата для межпланетных путешествий и предложил организовать первый полет на луну, за счет собранной по международной подписке суммы, необходимой для постройки аппарата и такого полета. Идея Ямато заключалась в том, что на аппарате устанавливался особый прибор, который мог заряжаться плюс или минус электричеством с земли и управляться пилотом.
Шесть самых мощных земных радиостанций, расположенных в Токио, Мельбурне, Лондоне, Капштадте, Денвере и Сант-Яго посылают радио волны к летящему аппарату и, по согласованию с пилотом, притягивают или отталкивают аппарат относительно луны и земли. Докладчик подробно разработал условия сидеро (звездной) навигации, пребывания пассажиров в безвоздушном пространстве, вычислил продолжительность полета и даже способы разработки лунной территории для добычи запасов радия, которым, по его мнению, богата луна и стоимость которого может окупить все расходы на экспедицию.
Доклад вызвал оживленный обмен мнений, и хотя находились скептики, которые советовали сначала сделать опыты на земле, однако, конгресс громадным большинством голосов принял предложение Ямато.
Так как в Америке от слов быстро переходят к делу, то тут же была открыта подписка на акции предприятия, и Ямато неожиданно получил сумму, превышающую намеченную им почти вдвое.
Воздухоплавательная выставка при конгрессе занимала обширную территорию на острове Лонг-Айлэнде близ правительственного аэропорта. Я посещал ее несколько раз с Гаррисоном и осматривал ее многочисленные экспонаты. Особое внимание привлекал исторический отдел, где были выставлены тысячи моделей всевозможных воздухоплавательных аппаратов, начиная от шаров Гусмао и Монгольфье и кончая современными аэропланами — мухами, колибри, гигантами, циклопами и китами.
Военный отдел изобиловал предметами вооружения аэрокораблей. Здесь были выставлены аппараты Германии, Франции, Англии, Италии, Аргентины, Китая и других стран. Довольно много выставили и Соед. Штаты, но аппарата, модель которого была мне доказана в секретной комнате аэротреста, здесь не было….
В громадном эллинге, на границе аэродрома, был выставлен новый американский дирижабль, построенный Тихоокеанским обществом воздушных сообщений. Я было направился его осмотреть, но Гаррисон посоветовал отложить это намерение, так как совершенно такой же дирижабль находится и настоящее время на Гавайских островах, и мы успеем его осмотреть, когда прилетим туда.
В особом ангаре на берегу залива стоял гидросамолет четырехплан; он был предназначен для бомбометания, и нес всего одну бомбу, но зато весом в 10 тонн — это 610 пудов, или 10.000 килограммов. Такая бомба, сброшенная даже в 100 метрах от броненосца, неминуемо уничтожит его. На земле же радиус разрушения достигает до 1 километра. Много было выставлено геликоптеров, геликопланов, авиэтт, т. е. маленьких одноместных аэропланов с моторами от 3 до 5 сил, и затем всевозможные аппараты аэронавигации, радио, моторы, материалы для постройки аэропланов и т. п.
Подробный осмотр выставки потребовал бы несколько недель, которых не было в моем распоряжении. К счастью, конгресс каждый день издавал прекрасные бюллетени своей работы, прилагая к ним подробные описания экспонатов выставки, которые могли отчасти возместить личный осмотр ее.
В один из дней я получил приглашение на опытные полеты заказанных мною аэропланов. Эти опыты должны были состояться на военном аэродроме в 200 километров от Нью-Йорка, где можно было не опасаться нескромных глаз.
В назначенное время я, вместе с русским послом и с лицами администрации аэротреста, посвященными в это дело, отправился на 12-ти местном военном аэроплане к месту назначения, куда и прибыл, примерно, минут через 35.
Результаты опытов вполне оправдали все ожидания.
В тот же день, по возвращении в Нью-Йорк, нами был заключен договор на изготовление 1.000 таких аэропланов, с доставкой их в Москву, и, таким образом, цель моей командировки была исполнена, о чем я и дал знать по радио в Россию.
Однако, мои визиты к аэротресту, на завод и на аэродром, повидимому, не прошли кое для кого незаметными. Я иногда видел, что за мной следят и даже раз обнаружил, что кто-то рылся в бумагах в моей комнате за время моего отсутствия. Но я, предупрежденный уже нападением у Парижа, немедленно по приезде, все бумаги и чертежи сдал в русское посольство, и потому мог спокойно относиться к такому «вниманию» шпионов других держав.
Наконец, настал день закрытия конгресса. Я не буду описывать торжественного приема членов его президентом и великолепного раута, после которого все члены получили от президента в подарок изящные радио-портгазеты — вроде портсигара, на дощечках которого каждые пять минут автоматически появлялись сообщения о последних новостях, передаваемых по радио из центральной станции при газете «Нью-Герольд».
К сожалению, эти карманные радио-газеты действовали пока лишь на расстоянии 200 километров от Нью-Йорка, и потому я ее храню теперь у себя, в Петрограде, лишь как воспоминание, но без употребления.
На другой день, 8-го августа, члены конгресса разлетались по экскурсиям.
Мы с Гаррисоном получили, благодаря содействию директора аэротреста, в распоряжение быстроходный военный аэроплан. Отлет наш должен был состояться 8 августа, в 7 час. вечера. Такой поздний вылет был вызван тем, что ночью мы могли безопасно лететь над равнинною местностью. Утром же, когда мы вступим в область скалистых гор, будет уже светло. Лететь же ночью над горами не совсем безопасно, а главное — неинтересно. Американцы же называют этот участок аэролинии между Денвером и городом Большого Соляного Озера самым живописным в Штатах.
За полчаса до назначенного времени мы были на аэродроме в Лонг-Айлэнде. У ангара стоял на готове изящный, но в то же время могучий по своей машине блиндированный аэроплан. Пилот с механиком заняли места спереди, а мы с Гаррисоном поместились в просторной каюте сзади. Вместе с нами летело еще двое военных, из которых один был полный человек преклонных лет и отрекомендовался генералом Файр — начальником воздушных сил тихоокеанского побережья; он отправлялся к месту своей службы в С.-Франциско. Вот заработал 800-сильный мотор, но его почти не слышно благодаря совершенству глушителей. Еще момент, и ровно в 7 часов вечера мы взлетаем и устремляемся на запад воздушного океана.
