От стана до Александровского ключика версты три. В сухую погоду ручеек почти пересыхает, но последние дожди напитали его, и ключик шумел резвою струею по тенистому руслу. К концу своего пути он выбегал на широкий и открытый склон долины Кундата, поросший высокой» травою c редкими деревьями. Повыше начиналась густая тайга.
Я и Петр Иванович вышли раньше. Последний как-то брал уже пробы из этого места и нашел их не безнадежными. Теперь решил пробу повторить, главным, образом чтобы выяснить, конечно, приблизительно, как высоко по склону начинается золотоносный пласт. Захватив кайлу, лопату, топор и ковш мы отправились.
Утро было ясное, и обильная роса промочила нас насквозь до самого пояса.
Выйдя на ключик, пошли вверх по его руслу. Отойдя с четверть версты от Кундата, Петр Иванович остановился. Черпнули ковшом песку со дна, выбрали руками камни и камешки и оставшийся песок тщательно взмутили, промыли и мутную воду слили. Затем опять черпнули воды, взмутили и промыли остаток и снова слили. После нескольких промывок на дне ковша остался черный железистый осадок, «шлих>. Мы нагнулись к этому остатку, и среди черных крупинок нам приветливо блеснуло несколько маленьких золотинок.
Я посмотрел вопросительно на Петра Ивановича. Но он ничего не ответил и пошел дальше.
Минут через десять взяли вторую пробу. Золотинок было несколько больше.
Проба за пробой давали удовлетворительные результаты.
Петр Иванович повеселел, напряжение сошло с лица.
— Вот наша работа,—улыбнулся он мне —то в жар, то в холод.
Войдя в тайгу, должны были преодолевать большие препятствия. Ручей был завален окончившими свою жизнь елями, русло сплелось с корнями. Рубили корни и из-под них брали пробы. Золото начало уменьшаться и, наконец, совсем прекратилось.
Реки и ручьи наиболее надежные руководители золотоискателя. Их текучая вода глубоко врезается в пласты горных пород, прорезает золотосодержащие пески и катит их с собою вниз. По этим уносимым пескам и догадывается человек, что где-то рядом, или выше по реке, залегают драгоценные пески.
Но и самые пласты золотоносных песков есть результат размывающего действия воды. Коренное золото—жильное. Коренное золото чаще всего вкраплено в кварц —то в виде прослоек жил разной мощности, то в виде крупинок разной величины (от невидимых глазом до самородков в несколько пудов весом).
Проходя но кварцевым месторождениям золота, вода подмывает их, порода обрушивается в реку, дробится, истирается и дает кварцевый песок с золотыми крупинками. Течением воды этот материал уносится и отлагается где-нибудь ниже в виде пласта золотоносных песков. Со временем на песках может развиться богатая растительность, нарасти лес, они закроются толстым слоем перегнойного материала — тем, что называется в золотом деле «торфом», или «турфом».
Уборка этих турфов с песков трудное и дорогое дело.
Исчезновение золотинок давало основание думать, что дальше вверх по горе искать нечего. Надо было найти тот источник золота, который питан зол от инками русло ключика.
Рабочие и Трофим Гаврилович уже ждали указаний, расположившись по склону у края леса.
Чтобы найти пески, или, может-быть, даже кварцевую жилу с золотом, надо было исследовать склон горы у ключика. Очень часто искомый пласт бывает не широк и близок к поверхности. Для обнаружения его роются длинные рвы в надежде, что таким образом удастся встретиться с золотом и тогда уже можно будет исследовать пласт детально. Петр Иванович задал направление для рвов, и все принялись за работу. Работали все одинаково, и только Петр Иванович занялся специально пробами вскрываемых пластов.
Работа была очень трудна. Земляная работа вообще нелегка, здесь же, в горной таежной местности, она особенно давала себя чувствовать.
На ряду с копанием приходилось рубить и пилить толстые деревья, вырубать целые системы мощных корней, откалывать каменные породы, кайлить плотно слежавшиеся пласты. Тяжесть работы увеличивалась натиском мириадов слепней. Эти отвратительные насекомые облепляли человека сплошной черной массой, пребольно кусали, проникали в рот, уши, лезли в глаза, забирались под одежду, белье, в сапоги, жужжали и ползали но телу. Отмахиваясь, давишь их тысячами, и новые тысячи этого, как его зовут здесь, «гнуса» наседают и лезут на работающего.
Когда силы иссякали, и кайла готова бывала сама выпасть из рук, раздавались волшебные слова Трофима Гавриловича:
— Закури, ребята!
Только побыв в такой напряженной работе, можно по настоящему почувствовать радость отдыха. Выходишь из рва на поверхность, опускаешься на мягкую траву, закрываешь лицо платком от слепней, и весь отдаешься сладостному ощущению бездействия. Все уплывает, исчезает. Так лежишь минут десять.
И вдруг откуда-то издалека:
— Подымайся ребята!
Часов в одиннадцать — чай с черным хлебом. Впрочем, это называется черным хлебом где-то в городах, здесь же это самый вкусный, самый желанный пряник. Самый же высокосортный китайский чай не сравнится с этим таежным чаем с листиком со смородинного куста.
К шести часам силы вымотались до последней ниточки. Казалось, что от тела осталась одна лишь основа, связующее же вещество исчезло. Тело было слабо, но чувствовалось легко и бодро. Ведь сколько пота вышло и с ним всякого отработанного и ненужного организму вещества! А сколько смолистого воздуха было вобрано! Съеденный же хлеб был использован, конечно, с наивысшей производительностью.
— Как дела? — спрашиваю по дороге Трофима Гавриловича.
— Нельзя еще ничего сказать. Посмотрим, что будет завтра.
На другой день продолжалась та же работ На третий день то же. Пласт не нащупывался. Петр Иванович начинал нервничать. Щипал бородку, украдкою подавлял вздох. Рабочие про себя невесело и недобро посмеивались.
— Кабы не то, что хороший он человек, давно ушел бы от него, — выразил общее настроение Никита;
Вечером снова было совещание. Решили еще завтра поискать. Петр Иванович полагал, что пласт мог остаться между рвами, которые были проведены один параллельно другому на довольно значительном расстоянии. Чтобы не дать пласту ускользнуть, Петр Иванович распорядился бить между рвами шурфы и дудки.
Шурф — более или менее глубокая яма. Дудка — цилиндрическое, узкое, только бы можно было кое-как работать человеку, углубление. Преимущество дудки — быстрота, с которою опытный рабочий может опускаться вниз.
Шурф и дудка относятся к так называемым шахтообразным выработкам, т.-е. имеющим направление книзу. Шахта является дальнейшим развитием шурфа и дудки.
Напротив, проводившиеся нами рвы относятся к штольнообразным выработкам. Дальнейшим развитием рва является штольна, т.-е. горизонтальный подземный ход по пустой (не содержащей руды) породе и штрек, т.-е. ход по содержащей руду породе.
Вход в шахту
Весь день с большим упорством били шурфы и дудки. Проба за пробой ничего не давала.
К вечеру всем стало ясно: разведка не удалась.
Измученные и хмурые возвращались па стан.
Едва поужинали — приходит татарин.
— Мне расчет.
Адрианов подсчитал забор из «склада» — муки, сахара, ситца и выдал деньги.
За татарином пришли Макся с Гришей.
— Нам расчет.
Затем взяли расчет и все остальные рабочие, кроме Никиты и Матвея.
— Я от Петра Ивановича никуда не пойду,—заявил он Трофиму Гавриловичу.
Утром расчитавшиеся были готовы в путь. Сапоги от густой смазки дегтем сверкали, как лакированные, широко растопыривались плисовые шаровары, и кумач горел как огонь. В котомках было снятое тряпье.
За татарином шла Иринка. Скрылись за поворотом тропки, и на стане стало тихо и печально.
* *
Мне было поручено привести в порядок «склад», т.-е. чулан, в котором были свалены в кучу нужные и ненужные вещи. Здесь хранились жалкие остатки муки, чая и сахара, кожа, железный товар и другая мелочь. Я классифицировал эту свалку, выгребая вон ненужное к мусору, и составлял опись.
Дверь чулана выходит в сени. В сени же была открыта дверь из помещения Петра Ивановича — иначе мне было бы темно работать.
Петр Иванович сидел, склонившись над планами и картою местности. Он, казалось, внимательно их рассматривал, но я заметил, что лежавший перед ним план лежал к нему «вверх ногами». Человек, который во что бы-то ни стало скрывает свое угнетение.
Лай собак известил о приходе кого-то чужого.
Действительно, скоро к Петру Ивановичу в помещение вошел пожилой человек, по виду золотничник, т.-е. работающий на чужом прииске за известную долю намытого золота.
Поздоровался, сел на табурет.
— Что скажешь хорошего, Семен?— обернулся к нему Петр Иванович.
— Закурить можно?
— Конечно.
Семен набил трубку, раскурил ее.
— Золото знаю, Петр Иванович.
Петр Иванович повернулся на табурете.
— Шпана вы все с вашим золотом. Довольно морочили. Никуда не пойду и ничего не буду смотреть.
Встал с сердцем с табурета, прошелся по комнате.
— И, небось, богатое? — язвительно спросил Петр Иванович.
Семен повел бровями.
— Как знать... Всяко бывает... Во только золото верное. Я кого другого, а тебя не стану обманывать.
— Так что ж ты не идешь к Иваницкому, к Родюнову — у них миллионы, есть на что дело начать, а у меня — знаешь — ничего нет.
Семен замотал головой.
— К ним ни за что не пойду. Они что? Рупь бросят. А ты, знаю, не обидишь.
Петр Иванович усмехнулся и зашагал в задумчивости по комнате. Сколько раз он хватался за эту соломинку, шел за таким «знающим место», копался, пробовал, терял время, платил за «открытие секрета» и — ничего не находил. Лишнее волнение, лишняя неудача, липший седой волос.
— Нет, не пойду, Семен, надоело за вами таскаться.
— Ваше дело, Петр Иванович, ваше дело...
Фаина Прохоровна принесла обед — мясной суп и простоквашу.
Порции были очень скромны. Казна хозяйская была опустошена, провизия кончалась.
После обеда Семен ушел на свою промывку.
Под вечер, когда я уже оканчивал работу и собирался оставить чулан, снаружи неистово залаяли собаки.
Петр Иванович подошел к окну.
— Ну, не было печали... — проворчал он.
Выйдя из помещения, увидели на полянке, недалеко от строений, пятерых всадников, которые остановились и о чем-то спорили. Затем они спешились и начали развьючивать лошадей. У некоторых были за плечами ружья.
Адрианов сходил к подъехавшим, поговорил с ними.
— Летучка, — пояснил он вернувшись.
Летучка — вольная артель золотоискателей,- работающая, где придется, никогда не делающая заявок на место в казну и не всегда столковывающаяся с владельцами и арендаторами приисков. Набираются летучки частью из крестьян прилегающих к приисковому району селений, частью из пришлого люда, нередко с сомнительным прошлым. Некоторые летучки, намыв золота, возвращаются обратно в свои хозяйства, но большинство их является постоянными пленниками тайги. Таежная жизнь затягивает, причаровывает свободою, независимостью и возможностью обогащения. Притягивает к себе эта жизнь и красотою окружающей обстановки—гор, зеленой тайги, прозрачных игривых речек, обилием света и ароматом чистого смолистого воздуха. Ведь удача выпадает на долю старателей летучки не часто. В большинстве случаев золота моется немного, только-только прокормиться. Иногда же дело доходит и до голодовок; пьют старатели чай из березовых почек да питаются впроголодь заплесневелыми сухариками. И все-таки из тайги не выходят и не идут рабочими на прииски, где всегда можно хорошо заработать. Чернорабочий всегда заработает рубль — полтора.
Зимуют летучки в селениях, иногда в нужде, иногда в довольстве. Но наступает весна, сходит снег, зазеленеет тайга, и хищник летучки, как перелетная птица, неудержимо тянется в тайгу — искать золото, каторжно работать, может-быть, голодать, радоваться и отчаиваться.
Хищник, плывущий по реке с намытым золотом к селениям.
Но бывают и удачи. Попадают иногда в руки самородки в несколько сот, а то и тысяч рублей, встречаются
богатые россыпи, гнезда. В карманах оказываются шальные деньге. Однако, немногим они идут впрок. Заявляется такой богач в селение, где к его услугам все нехитрые удовольствия таежника — водка, всякая гульба, ватага приятелей-друзей. Высшее удовольствие — показать свое богатство и затем щегольнуть презрением к нему — нам, мол, это пара пустяков!
В результате через неделю — другую от богатства ничего не остается, пропивается только-что приобретенная новая одежда, и хищник опять тянется в тайгу с котомкой за плечами.
Здесь летучки иногда обращаются и к другим промыслам— подстерегают караваны с золотом и грабят их, нападают на одинокие и немноголюдные прииски. Случаются столкновения и между членами летучки, приводящие к убийствам.
Отсюда понятны тревога и недовольство Петра Ивановича этими перелетными гостями.
Остановившаяся летучка, видимо, где-то хорошо поработала. На всех были новые костюмы, у двух же были великолепные, молодые и стройные лошади.
У таежников страсть к лошадям. Иному больше нужна корова, а он покупает верховую лошадь и пользуется всяким случаем, чтобы погарцовать на ней.
Хищники развели костер, заварили ужин и в ожидании его раскуривали трубки и цыгарки. Стреноженные лошади паслись около.
После ужина все завалились спать среди своих переметных сум.
Мы тоже легли спать, положив около себя оружие.
Рано утром летучка собралась и отправилась дальше.
— Они вам не говорили, куда направляются? — спросил Петр Иванович Адрианова.
— Я их спрашивал, ответили — на богомолье.
— А не могут они обосноваться на нашем прииске? Я думаю пойти посмотреть.
— Вам одному нельзя идти, я с вами пойду.
— Нет, Трофим Гаврилович, вам другая задача. Муки ведь нет. Седлайте гнедка и поезжайте за мукой на прииск Гаврилова, я думаю, он отпустит взаймы. А турить летучку я пойду с Сергеем Ивановичем.
Через полчаса Трофим Гаврилович выехал верхом со стана добывать муки, я же с Петром Ивановичем пешком по узенькой таежной тропке пробирались к дальнему концу прииска, предусмотрительно держа в карманах наготове браунинги.
Однако, опасения оказались напрасными, на ключике никого не было. Ручеек мирно журчал, протекая по зеленой лужайке. Тайга чуть-чуть покачивалась вершинами, иногда поскрипывая и мелодически шумя.
Присели отдохнуть.
— Тревожная ваша жизнь, Петр Иванович, не хочется вам перейти на какую-нибудь спокойную работу?
В ответ послышался глубокий вздох.
— Не так просто уйти из тайги. Иногда мне остро хочется всадить пулю в свою голову, но когда вспомню, что Адрианову жалование не уплачено за два года, что несколько раз рабочие уходили от меня без расчета—рука не подымается к голове. А теперь вот связался с человеком: деньги получил, чтобы найти золото и поделиться им. Опять надо ехать к нему... доказывать, убеждать... брр... скучная история.
— А если золото не дастся в руки? —задал я жестокий вопрос.
— Найдем!—протестующе воскликнул Петр Иванович,— не можем по найти! Ведь есть же здесь в камне золото! Откуда-то берутся же все эти пески! Не даром же, в самом деле, я ночую здесь шесть лет, изучил чуть не каждый камешек! И я, в сущности, уже нащупал золото, оно где-то близко, до него рукой подать и, я думаю — немного терпения, усилий, и мы заработаем во всю.
Петр Иванович оживился и последние слова сказал с улыбкой на лице.
— А потом,—обернулся он опять ко мне, — мы, золотоискателя, в некотором смысле конченый народ. Когда мне приходится по делам бывать в Томске — я там не нахожу себе места. Скучно и противно. Тянет сюда, в тайгу. Большая в вей власть. Знаете, года два назад в вагоне поезда, шедшего в Россию, я разговорился с соседом по месту, глубоким, но очень бодрым стариком. Ему было лет семьдесят. Оказалось, что старик, недавно богатый золотопромышленник, разорился дотла на одной рискованной и дорогой разведке. И вот он говорил, что если ему удастся занять денег, он тотчас вернется в горы и будет искать золото.
Солнце было близко к закату, и мы отправились обратно.
Пришли на стан уже в темноте. Прогулка развлекла Петра Ивановича. За ужином он даже съел немного простакваши и ломтик хлеба, тогда как обыкновенно, из-за катарра желудка, он ограничивается при еде ничтожной порцией.
Едва легли спать, собаки залились лаем. Затем стихли, и послышался галоп лошади. Стих и галоп, но в помещение никто не стучался.
Озадаченные встаем с коек и выходим на крыльцо.
На ступеньках сидит Адрианов, опустив в бессилии голову на колени. Никита и Матвей расседлывают гнедка, который как-то странно ржет, точно его пробирает дрожь.
— В чем дело, Трофим Гаврилович?
Адрианов поднял голову, руки его дрожат.
— Медведь гнался... ободрал гнедку зад.
Подходим к лошади — действительно, зад ободран, сочится кровь, животное дрожит и слегка ржет от боли и волнения.
Никита стреножил лошадь, смазал раны дегтем, чтобы не лез гнус.
Собираемся около Адрианова. Оказывается, на тропке повстречался медведь, видимо, травленый, т.-е. пробовавший свежинки. Только эти медведи нападают на человека. Гнедко рванулся и помчался по тропке. Медведь в догонку. У спуска к роднику он совсем было уже настигал, но здесь тропка делает крутой поворот. Гнедко-то его хорошо знает, сколько раз по нему ходил, и поэтому легко повернул и помчался дальше, медведь же с разгону вломался в чащу, и, пока он из нее выбирался, Адрианов успел ускакать вперед па значительное расстояние.
— Наконец, второй раз зверь настиг гнедка недалеко от стана, на перевале. Лошадь неслась, как шальная, но медведь ухитрился ухватить ее лапой за зад. Гнедко закричал, как человек, но опять счастье — крутой поворот, и зверь отлетел в сторону и покатился по откосу вниз.
— Он, значит, недалеко. Пожалуй на стан ночью придет,— сказал Петр Иванович, — надо пальнуть раза два.
Грянули один за другим три выстрела, широко раскатившись эхом по горам и тайге. Недоумевающе отозвались собаки.
— Ну, а как насчет муки? —голос Петра Ивановича чуть дрогнул.
— Скверно, не дал. Говорит нет, да только врет.
— Ну, и жила! — возмутился Петр Иванович, — сколько раз его мы из беды выручали, а как к нему обратишься— нет! Ну, да ладно, я ему это припомню.
Адрианов мялся, не решаясь что-то сказать.
— Что у вас, Трофим Гаврилович?
— Видите ли, Петр Иванович, — морщился Адрианов, — на Центральном по требованию горного надзора выкинули из амбара целую кучу муки. Говорят, если ее хорошенько просушить, комья разбить да проветрить на солнце, то можно печь хлеб. Не взять ли нам ее?
Рука Петра Ивановича треплет бородку, ерошит волосы.
— Попробуем.