I
Помолвка Мишеля, возвещенная в Канн, но без малейшего намека на оригинальное происшествие, вызвавшее ее, ускорила на несколько дней возвращение г-на и г-жи Фовель.
Колетта сияла. В течение этого последнего сезона, когда тесная дружба с Май Бетюн и с мисс Стевенс постоянно ее сближала с Сюзанной, она отдала свое восторженное и немного легкомысленное сердце своей маленькой кузине с открытым характером и хохотунье, которая так мило с ней болтала, играла с Низеттой, рассказывала истории Жоржу, составляла четвертого в висте Роберта. Затем, правильно или нет, Колетта, знавшая припадки уныния печального и одинокого в своей неудавшейся жизни Мишеля, была убеждена, что озабоченное чело, на котором сердечные поцелуи сестры не разглаживали морщин, прояснится от уюта счастливого домашнего очага.
И так как она была неспособна заниматься вопросом о приданом, ей казалось вполне просто соединить в жизни два существа, между которыми ее любовь уже устанавливала связь; поэтому она не задумывалась над тем, будут ли Мишель и Сюзанна соответствовать друг другу. Разве ее добрый большой Мишель не становился, как только он сам этого желал, самым милым из мужчин.
Что касается „маленькой Занны“, то она обладала всеми желанными качествами… Такая пленительная, такая забавная и такая веселая и со всем этим элегантная в своем совсем простеньком платье! В Канне все, включая Май Бетюн, Роберта и детей, были в восторге от нее и сожалели, что эта скучная мисс Стевенс ее эгоистично конфисковала для своего ревматизма и своей ипохондрии.
Никогда не жалуясь, замечательно тактичная и осторожная, бедное дитя добросовестно исполняло неблагодарную обязанность занимать и развлекать старую американку; иногда, очень редко, она появлялась в обществе, на вечерах, на garden-partiezs и на прогулках; как блестели тогда ее глаза, как бывал радостен ее смех!..
Милая маленькая Занна! Она заслуживала настоящего большого счастья… И вот желания г-жи Фовель чудесным образом осуществлялись, и пришло великое счастье! Разве это не счастье, выйти замуж за Мишеля?
Едва выйдя из вагона, молодая женщина бросилась в объятия Тремора.
— Где Сюзанна? — воскликнула она, всецело отдаваясь всегда своей, занимавшей ее в данный момент, мысли.
И она звонко два раза поцеловала в щеки своего брата.
— В Прекруа, — заметил этот со скрытым раздражением.
Затем он нежно поцеловал Колетту и маленького Жоржа, которого она держала за руку, поспешил навстречу сердечным объятиям Роберта и овладел Низеттой, бывшей на руках няни; уставшая от путешествия, она протирала себе глазки с восхитительной, томной гримасой.
— Здравствуй, Тонти, — пробормотала девчурка сонным голосом, произнося смешным фальцетом последний слог прозвища, данного ею своему дяде. — Где Сюзанна?
— Она вернулась в Америку, — возразил Мишель, смеясь этот раз, хотя все-таки еще раздосадованный.
Эта молодая девушка, любви которой он не добивался, казалось, должна была теперь завладеть всей его жизнью и портить ему все его маленькие радости.
Низетта также засмеялась, более искренно, вероятно, затем, опустив свою кудрявую головку на плечо Тонти:
— Глупый! — сказала она непочтительно.
И она вновь задремала.
Но за завтраком и позднее, в гостиной Фовелей, между тем как Роберт разбирал свою объемистую корреспонденцию, вопросы посыпались вновь; приходилось на них отвечать, приходилось принимать довольный и приятный вид, когда произносилось имя Сюзанны в сопровождении похвал, расточаемых Колеттой и к которым г-н Фовель присоединил свое осторожное замечание:
— Это прелестное дитя; Жорж и Низетта ее обожают, — заключил адвокат, как будто этот факт выражал все.
Г-жа Фовель была немного разочарована, узнав, что мисс Северн предполагала оставаться в Прекруа до от езда г-жи Бетюн, т. е. до того времени, когда Кастельфлор вновь откроет свои двери и совершенно возмущена, узнав, что Мишель не отказался от своего путешествия на Север.
— Послушай, ты с ума сошел? — воскликнула она, не сдерживаясь. — Если бы я была на месте Сюзанны, я бы на тебя обиделась до смерти.
— Почему? Сюзанна знает, что мое решение было принято несколько месяцев назад… и мы во всяком случае не обвенчаемся раньше осени и твоего возвращения в Париж.
— Следовательно, в продолжение трех месяцев вы не будете видеться?
— Два с половиной месяца, самое большее. И у нас останется потом столько месяцев, чтобы видеться!
Г-жа Фовель широко открыла свои прекрасные глаза орехового цвета.
— Какой ты смешной! — сказала она. — И однако, она тебе нравится?
— О! конечно, — ответил молодой человек. — Мы начинаем хорошо узнавать друг друга теперь, после того, как мы обедали три раза вместе и сыграли партию в крокет. У нее прекрасный аппетит и она восхитительно играет в крокет. Словом, это очень миловидная кукла.
— О! Мишель, кукла! — повторила г-жа Фовель.
А Роберт сделал следующее замечание:
— Я нахожу тебя слишком строгим. Зачем, черт возьми, женишься ты на ней?
— Чтобы доставить удовольствие Колетте! — вздохнул Тремор.
Он может быть приправил бы это замечание остротой по адресу Сюзанны, так как был в это утро в злом настроении, как вдруг Низетта, взобравшись на кресло, расположилась у него на коленях. Тогда он ее поцеловал и в то время, как маленькая племянница возвращала ему поцелуи с милыми ласками, легким прикосновением розовых пальчиков и восхитительным смехом, он подумал, что если бы некогда „очень миловидная кукла“ подарила ему в какой-нибудь день подобную Низетту, он привык бы и к американскому акценту и нашел бы извинение сумасбродствам.
— Если бы я мог у вас украсть Низетту, мои дорогие друзья, мне кажется, я никогда бы не женился, — заявил он, улыбаясь.
В продолжение минуты он любовался милой и смешной девчуркой с ее вздернутым носиком, нежными глазками, ротиком цвета вишни, ее длинными локонами и милой прядью волос, которая зачесывалась далеко назад и перевязывалась розовым или голубым бантом, как завиток маленькой собачки; затем он уселся подле своего зятя и начал спор о другом предмете, как бы совершенно забыв о Сюзанне.
Колетта и не понимала, как это возможно было отнять у нее Низетту: ее любовь к детям было единственное героическое чувство, свойственное ее маленькой птичьей душе. Даран не преувеличивал: ради них она решилась бы на все жертвы. Роберт занимал в ее любви второе место после детей.
Г-жа Фовель любила своего мужа, она его очень любила, отчасти любовью дочери, и в то же время с манерами принцессы давала себя лелеять, наряжать, ласкать этому серьезному человеку. Он же окружал ее нежными заботами, любовной снисходительностью, как бы боясь словом или слишком резким жестом опечалить или сломать своего прекрасного кумира со смеющимся челом, который был, сам того не сознавая, его отдохновением и радостью и из которого он никогда не пробовал сделать свою настоящую подругу и поддержку в жизни.
Высокая, тонкая, грациозная и красивая, с карими глазами, очень кроткими и немного холодными, походившими иногда на глаза ее брата, с тяжелыми, рыжевато-каштанового цвета волосами, приветливая и радушная по природе, достаточно умная, чтобы разговаривать о многих вещах с милой живостью и с забавным ребяческим упрямством, имея достаточно художественного вкуса, чтобы прекрасно одеваться, с тем изяществом и уменьем, которых не может заменить лучший портной, Колетта была одной из тех женщин, которым самые суровые люди бывают благодарны за то, что они красивы и веселы, не требуя от них ничего большего.
Находясь в дурном настроении, увеличивавшемся от победного восторга г-жи Фовель, Мишель доставлял себе удовольствие, говоря о Сюзанне, выказывать ей некоторое пренебрежение ироническими и чуть не злыми замечаниями, которые плохо передавали его мысль, сильно ее подчеркивая.
Мисс Северн была умна, гораздо умнее Колетты, и в особенности гораздо более образована. Затем она жила в совершенно несходной среде, далеко от парижских кружков, она не встретила на своем пути совершенно готовых идей, чтобы ими воспользоваться, и если ее личные взгляды не имели особенной философской ценности, обнаруживая полнейшее незнание чужих мнений, они имели прелесть оригинальности. Иногда эти взгляды выражались очень несовершенно, каким-нибудь забавным словом, смешно произносимым ею, с теми шаловливыми интонациями, которые шокировали Мишеля.
Постепенно тоном откровенной уверенности, который она так часто принимала, мисс Северн поставила Тремора в известность относительно всех своих вкусов и маленьких талантов. Она много читала и продолжала читать много, без системы, исторические и научные сочинения, путешествия, очень мало стихов и романов; она немного играла на рояле и пела, как все, умела одним взмахом карандаша набросать карикатуру человека, танцевала так же естественно, как другие ходят, ездила верхом с той же легкостью, как танцевала и могла скромно считать себя первой в теннисе.
В литературе, в живописи, в музыке и даже в политике она глубоко уважала „классиков“ — хранителей традиций, но она пылко интересовалась новаторами, вообще всеми умами, ищущими… даже, если они ничего не находили. Как видите, если это была кукла, то довольно усовершенствованная.
Каждый вечер, по раз уже отданному приказанию, чудный белый букет высылался из Парижа по адресу мисс Северн, но скучающий в своей роли жениха Тремор в оправдание своих редких визитов отговаривался необходимостью до своего от езда привести в порядок дела. Сюзанна к тому же упрощала эту роль тем естественным и дружеским тоном, который она тотчас же приняла, обходясь с Мишелем скорее как с настоящим двоюродным братом, чем как с будущим мужем.
Прельщенная возможностью провести лето в Кастельфлоре и не быть более ни секретаршей, ни воспитательницей, она нисколько не огорчалась и не удивлялась его от езду в Норвегию. Она заявила, что вообще она находила неприятным и даже смешным откладывать — если не было серьезных препятствий — путешествие, уже давно предрешенное. Это значило рисковать никогда его не осуществить.
Никто не спросил мисс Северн, что она подразумевала под „серьезными препятствиями“, и Тремор задавал себе вопрос, не подсмеивалась ли она немного своей снисходительностью к его путешествию, над самим путешественником, но лицо молодой девушки оставалось непроницаемым, никакой сдерживаемый смех не просвечивался в ее глазах. Решительно, странная девушка!
Тяготясь предстоявшей женитьбой, убежденный, что его жена ему сделает жизнь трудной и неприятной, Мишель пришел к сознанию, что он находил бы некоторое удовольствие в разговорах с Сюзанной, если бы мысль об узах, прикрепивших его к ней, не отравляла ему прелесть их разговоров; он нашел бы ее милой и занимательной, но уверенность, что придется слушать ее болтовню в продолжение всей жизни, представляла ему заранее скучными ее беззаботные слова и ее грациозную подвижность. Конечно, она была забавна! Но забавные женщины не всегда и не всех забавляют! Во всяком случае есть кто-то, кого они никогда не забавляют, и это именно их мужья…
Мишель провел в Париже неделю, следовавшую за приездом Фовелей. Привести в порядок некоторые дела, написать письма, докончить чтение, занести некоторые заметки и сделать кое-какие приготовления к от езду заняло почти все его время, и он ускользал, по мере возможности, от Колетты и поздравлений, которые при каждом его появлении в переполненной всегда гостиной его сестры, доставляли ему несколько неприятных минут. Однажды утром г-н Бетюн явился к нему со своими поздравлениями на улицу Божон, и он мог с некоторым облегчением убедиться, что Клод, если он и был автором знаменитого письма 1-го апреля, не хвастался своим соучастием в помолвке мисс Северн. Мишель желал, чтобы это смешное происшествие, которое Даран обещал ему хранить в тайне, оставалось насколько возможно неизвестным даже в ближайшем кругу.
Несколько дней спустя после визита Бетюна молодой человек встретил Клода у двери лицея Кондорсе, выслушал с бесстрастным челом приличествующее случаю поздравление, обращенное к нему, и ответил на него в тоне большой естественности, чувствуя, впрочем, что за ним внимательно следили.
Переходя к другому предмету разговора, Клод выбранил лицей, мешавший ему сопровождать его мать во Флоренцию и вообще встретиться со своими родителями в Дьеппе раньше конца июля; затем он перешел к женитьбе своего старого приятеля Тремора на его новой знакомой мисс Северн, которую он встречал в Канне во время новогодних каникул и затем недавно в Париже и которую осыпал дифирамбическими похвалами; она покорила его сердце положительно замечательным искусством в спорте. Он не рискнул задать вопрос или сделать какой-нибудь опасный намек, вероятно, надеясь на то, что его ни в чем не подозревают. Конечно, он был удивлен и даже немного испуган последствиями своей шалости. Может быть даже, эти последствия показались ему столь огромными, что он не мог допустить мысли, что на совершившийся факт могло оказать сильное влияние такое маловажное существо, как он, следовательно, ему не приходилось ни раскаиваться в своем поступке, ни им кичиться.
— Совершенно неожиданно, не так ли, старина? — спросил он своим низким, спадающим голосом.
— Именно, — ответил, смеясь Мишель.
— И шикарной же парой будете вы оба! — заключил он с восторгом. Затем, приподнимая портфель, который он нес переполненный книгами:
— До свидания, дружище, мы более не увидимся до осени. Кажется, в этом году предполагают зарыться в Дьеппе до начала охотничьего сезона!
— До свидания, мой Клод, не падай духом! — ответил Мишель, пожимая руку лицеисту.
И они расстались.
— До свидания, маленький негодяй! — добавил мысленно новоиспеченный жених. — Если бы я знал наверно, что это твоя проделка, я убежден, что не удержался бы от удовольствия надрать тебе уши.
Вообще же теперь, когда приближался час его от езда, Мишель, не очень строгий к другим и снисходительный к себе самому, был вынужден сознаться, что одной этой случайности, шалости Клода, было бы недостаточно, чтобы выдать его, безоружного, планам Колетты, и чувствовал себя готовым на уступки.
Нужно было возбуждающее веселье г-жи Фовель, чтобы вывести его из благодушной неподвижности, с которой он дал себе слово ожидать развертывания событий.
Уехать, все заключалось в этом слове! Вдали от Парижа и Ривайера он еще раз сможет оставить за собой настоящие заботы и отдаться радостям, столько раз уже испытанным, забвения своей личности, перевоплотиться некоторым образом, благодаря пребыванию в стране, отличной от родной страны.
Это наслаждение, он его сильнее чувствовал на расстоянии, восстановляя его в своей памяти, может быть, преувеличивая его, и опьянял себя воспоминаниями об этой полной приключений жизни, утомившей его в свое время, но которая, отступив в прошлое, приняла соблазнительный облик, представлялась ему внезапно прекрасной и притягательной, подобно всем благам, о которых сожалеешь, когда они потеряны, и которыми иногда пренебрегал, когда владел ими.
Два месяца беззаботности, перемен, два месяца свободы! Предвидимые в будущем события таяли, исчезали в тумане…
Уехать! уехать! да! в этом было все!