Когда Сюзи проходила через переднюю, совершенно готовая, со свеженьким личиком под белой шляпой, с тонкой талией в голубом фуляровом, украшенном гипюром платье, она встретила выходившего Мишеля.
— У вас смешной вид, мой дорогой, — крикнула она ему через плечо, — куда вы отправляетесь, в Барбизон?
— К Дарану, — ответил сухо Тремор.
— Даран? он приехал?
— Вчера, да.
Они спустились с под езда. Сюзи легко вскочила в ожидавшую карету, уселась, расправила свое платье на подушках и еще раз взглянула на молодого человека.
— Отчего у вас такой смешной вид?
— Какой вид, скажите, пожалуйста? — спросил, выведенный из себя, Мишель.
— Разве я знаю… Озабоченный вид или… послушайте, вероятно, я имела подобный вид в то время, когда мне бабушка рассказывала про „Красную Шапочку“ и когда я немного трусила… Понимаете? трусила волка?
Мишель пожал плечами, и так как присутствие слуг мешало ему дать другой ответ, он сделал знак кучеру; лошади тотчас же ринулись вперед.
Сюзанна торжествовала, если возможно обозначить этим глаголом яростное исступление, охватившее ее при мысли, что Мишель целый день будет разбираться в подозрениях и мучиться сомнениями, подобно тем, которые грызли ее самое с третьего дня; что может быть он пробродит послеполуденное время в лесу, от дома Мишо до охотничьего павильона Круа-Пьер, что он, гордец, в свою очередь испытает ревность!
Мисс Северн преувеличивала слегка беспокойства, причиненные жениху ее маленькими маневрами и вероломными намеками. Мишель в этот час не был именно ревнив, но он был встревожен и более еще печален, чем накануне.
Манеры, слова Сюзанны показались ему странными, отмеченными какой-то неестественностью, что совершенно не было в привычках молодой девушки. Даже та неловкая поспешность, с какой Сюзи действовала накануне, казалась ему подозрительной. Мисс Северн была слишком умна, чтобы овладеть таким способом письмом, которое она хотела бы скрыть, допуская даже, что она имела бы неосторожность забыть означенное письмо на столе. Затем Мишелю являлись прекрасные глаза, такие нежные и чистые… Как могло оскорбительное подозрение касаться таких глаз? Мишель не мог этого подумать; если бы он даже подумал, голос из глубины его души восстал бы с протестом. Итак, он приходил к убеждению, что единственной виной Сюзанны было измышление, какое-нибудь задуманное ребяческое мщение. И может быть, в этом и было все задуманное мщение, в этих вопросах о павильоне Круа-Пьер, этих наивных, очевидно с намерением, высказанных намеках насчет свидания.
Грустная улыбка появилась на губах молодого человека.
Как она ухищрялась, чтобы причинить ему горе!
Он сердился на Сюзи за эти жестокие ребячеств, он страдал из-за того, что на нее сердился, и вполне естественно он забывал, что он был также виновен и что сегодняшнее откровенное и честное объяснение заставило бы их обоих избежать этого унизительного лукавства. Он упрекал себя только за то, что чувствовал себя более трусливым, чем когда-либо перед этим кокетливым ребенком, что еще не нашел мужества признаться ей в своей любви, хотя бы затем пришлось страдать еще больше.
Солнце светло улыбалось на красных листьях; вереск покрывал откосы, громадные папоротники наполовину скрывали кусты; в сырых рвах цвели ирисы и незабудки. Но последнее усилие быть прекрасной этой, уже постаревшей от приближения осени, природы не привлекало взгляда молодого человека, медленно направляющегося к домику Альберта Дарана.
Меланхолически настроенный, он думал все еще и неотвязно об одной маленькой злой особе — такой злой и, однако, такой любимой! Когда он уже достигал цели своей одинокой прогулки, у него созрело решение. Делая последнюю уступку своему мучительному малодушию, он дал себе слово по возвращении из Парижа — дня через два или три — переговорить с Сюзи, иметь с ней, слишком долго откладываемое, решительное объяснение.
После целого часа разговоров, затем изысканий подлинности старинного требника, которая казалась сомнительной, Мишель покинул своего друга и почти машинально пошел по направлению к Круа-Пьер. Когда он переходил большую дорогу, ему наперерез проехала карета Кастельфлора, возвращавшаяся пустой, и он остановил кучера. Мисс Северн вышла у Мишо и рассчитывала вернуться пешком.
Чем более раздумывал Мишель, тем более поведение Сюзанны казалось ему странным, и тем менее он понимал его таинственную побудительную причину. Затем он заметил Поля Рео, шедшего вдоль дороги с озабоченным видом, наклонив голову. Тогда ему показалось, что его сердце перестало биться и менее чем в секунду, одну из тех секунд мозгового усилия, в продолжение которой можно вновь пережить события целых годов, он вспомнил услужливость Поля по отношению к Сюзанне в Канне и в Ривайере, он вспомнил длинные разговоры мисс Северн с братом Жака, их танцы на балу в Шеснэ, восторженное восхищение ею, выражаемое часто, и к тому же совершенно открыто, Полем. Но вскоре, чудом воли он взял над собою власть и с каким-то решительным спокойствием пошел навстречу молодому человеку, который, очень вероятно, его не видел.
— Это ты, — сказал он, почти улыбаясь, — я думал, что ты в Париже?
Внезапно оторванный от своих мыслей, Поль вздрогнул.
— В Париже? — возразил он, — но мисс Северн ничего тебе не говорила?
— Мисс Северн? — повторил Мишель; улыбка исчезла с его губ.
У Поля была минута отчаяния, затем, порывисто и как бы приняв решение, он взял Мишеля под руку.
— Ах! слушай, старина, я сам тебе все расскажу, — воскликнул он дружески доверчиво; — но выслушай меня со снисхождением, потому что, как я ни кажусь легкомысленным, я очень несчастлив.
Они прибыли к Круа-Пьер немного раньше четырех часов. Сам того не подозревая, Поль действовал, как искусный дипломат. Его признания попадали в сердце вполне открытое, чтобы их принять. Лучше, чем бы это могла сделать мисс Северн сама, он выиграл у Тремора дело своего счастья. Но он удивлялся, что ему приходилось со всем знакомить своего доброжелательного духовника. Мишель объяснил:
— Твое письмо должно было придти вчера вечером, мы не могли поговорить и пяти минуть наедине, Сюзи и я.
Поль удовольствовался этой причиной, у него голова была другим занята.
— Послушай, дружок! — заявил Мишель, обходившийся немного покровительственно с младшим братом своего друга Жака, — я сегодня же вечером пойду переговорить с Рео, это решено, так как я вижу, что ты искренен, и верю твоей любви и твоим добрым намерениям; только нам нужно бы сговориться. Склонен ли ты к тому, чтобы серьезно работать, принести жертву? Представь себе, что час тому назад Даран мне говорил о тебе.
Действительно, Даран, даже совершенно не зная последней истории молодого человека, возымел ту же мысль, как и мисс Северн. Он знал Поля за хорошего малого, более слабого, чем ленивого, очень умного, очень правдивого, и он надеялся, что заманчивое предложение верного и очень хорошо оплачиваемого положения, хотя бы это было и в Америке, заставит молодого инженера стряхнуть свою беспечность и употребить с пользою свой диплом.
Мишель высказался более скептически, когда Альберт изложил ему свой проект. Теперь он его представлял этому парижанину Полю с некоторым беспокойством, но с первых же слов этот последний пришел в такой же восторг, как и Симона. При последних словах он едва не кинулся на шею Тремору.
— Значить, тебе это подходит?
— Подходит ли это мне? Но Америка — это страна моих мечтаний! это Обетованная земля, Эден, Эмпиреи, Елисейския поля, Валгала! Америка и Симона! Мой дорогой, да тут просто есть от чего умереть от радости! Ты увидишь, ты увидишь, я сделаюсь вторым Эдиссоном! Или скорее, нет, это Эдиссон станет вторым Полем Рео! Мои совершенства превзойдут ваши самые оптимистические надежды, сам Жак будет воспевать мне похвалы, а покамест он мне отдаст Симону. Ах! мой дорогой Тремор, мой спаситель, как я хорошо сделал, что тебя встретил!
Мишель улыбался не особенно весело.
— Даран обедает у меня, — сказал он, — приходи также; вечером я схожу замолвить словечко Жаку и оставлю вас поговорить, Альберта и тебя.
С несколько грустной снисходительностью он слушал планы будущего, блестяще развиваемые Полем, и также благодарные похвалы, которыми он прославлял очарование, ум, доброту Сюзанны, своей первой доверенной.
— Возможно, что она явится сейчас в Круа-Пьер, — сказал Мишель, в действительности имевший некоторое основание так думать, но старавшийся выразить это предположение спокойным и естественным тоном; — я убежден, что она огорчена, что не имела возможности поговорить со мной о тебе и м-ль Шазе. Я ее подожду здесь.
Поль улыбнулся.
— Превосходная мысль! — одобрил он. — Подожди мисс Северн. Это будет для нее приятным сюрпризом — моя скромность побуждает меня так думать — увидеть, кому я уступил место. А ты, ты вполне заслужил это драгоценное свидание! Но, знаешь ли, когда я буду женихом, я приму американскую систему.
Поль удалился сияющий. Мишель провожал его снисходительным взглядом, который очень быстро стал печальным. Его неудовольствие увеличилось. Он сердился на Сюзанну за эту месть ее оскорбленной гордости, за то, что она разыграла эту злую комедию, и также за то, что решилась, по-видимому, идти одной на свидание, которое в этих условиях Поль никогда бы не осмелился ей назначить. Затем, в особенности, он не мог простить молодой девушке те минуты пытки, которые ему доставило воспоминание об однажды безрассудно, жестоко брошенных ею словах:
— Я люблю другого!
Мисс Северн к тому же осудила его мнимую вину, не дав ему оправдаться, не спросив у него ни малейшего объяснения; она находила удовольствие в мелочном мщении, не узнав от Мишеля, дал ли он, отправляясь в Барбизон, если не право, то хотя бы повод к тому, чтобы ему мстили.
Сюзанна смутно ожидала, что, несмотря на ее запрещение, Мишель придет за ней к ее протеже Мишо. Покидая их, она чувствовала себя несколько обманутой в своих ожиданиях.
Может быть, все таки, Мишель следовал за ней, не желая быть однако замеченным. Легко можно было скрыться в густом, высоком лесу, окаймлявшем с обеих сторон дорогу, и эта мысль не была неприятна мисс Северн; но даже, если бы не предстояла встреча с Полем Рео, она бы никогда не согласилась заставить маленького Мишо провожать себя, т. е. не последовала бы совету Мишеля.
Было еще совсем светло, и лес не имел в себе ничего мрачного в этот прекрасный день конца сентября. Блестящие ягоды цвета красного коралла или черного янтаря придавали кустарникам блеск драгоценностей; из-под листьев высовывались головки орехов в своих шапочках, в немного тусклой траве было изобилие цветов, а в бледном небе парили целые стаи ласточек.
Сюзи шла не торопясь и составляла оригинальный букет из срываемых ею мимоходом листьев, коричневых, красных и желтых, посеребренных, позолоченных, цвета меди, шелковистых или с металлическим блеском, с отливом или одноцветно окрашенных.
Наконец она добралась до охотничьего павильона, коническая крыша которого возвышалась на несколько метров над перекрестком Круа-Пьер. Но круглая зала с коричневыми стенами, украшенная медальонами с изображением святого Губерта и охотничьими девизами, была пуста. Легкий свежий ветерок волновал виноградные ветки, окружавшие гирляндами окна, и стеклянные глаза огромной головы оленя, ветвистые рога которой красовались на стене над главным входом, казались погруженными в неясные мечты, навеянные этим шелестом листьев.
Сюзи удивилась отсутствию Поля, так как было около пяти часов. Терпеливо села она в ожидании его. Она испытывала некоторую неловкость при мысли, что придется сознаться молодому человеку в том, что она не говорила с Мишелем, но она рассчитывала очень скоро перейти к вопросу о прекрасном проекте, который так улыбался Симоне.
ее молчание будет понятно тогда, как желание узнать намерения Поля насчет Америки, раньше чем что-либо предпринять у Мишеля или у г-на Дарана.
Однако, самые ловкие комбинации были напрасны. Поль не приходил. Впрочем, мисс Северн менее всего думала о Поле и Симоне во время этого скучного ожидания в Круа-Пьер. Едва прошло десять минуть с тех пор, как она расположилась в павильоне, как уже ее стала преследовать мысль об этой встрече в Барбизоне. Находясь во власти воспоминания о Фаустине, Мишель не озабочен ни возвращением невесты, ни таинственными намеками. То, что его вывело бы раньше из себя, нисколько не нарушило его флегмы в этот день… Затем, более нежные воспоминания наполнили маленькую коричневую комнату. Под тусклым взглядом оленя выплывали дорогие образы, затем вновь появлялись подозрения; в свою очередь прогоняя утешительные видения.
Поль все не являлся. Прошел час. Уже диск солнца не должен был быть виден на горизонте, бледно-розовый и дрожащий свет слегка окрашивал небо, скользя по верхушкам деревьев; сумерки сгущались. Охваченная каким-то страхом Сюзи выбежала из павильона: она не хотела более ждать; было безрассудно задержаться так поздно в глубине леса; через минуту будет совсем темно под деревьями, а она была совершенно одна.
Это было неосторожно. Вполне искренно Сюзанна проклинала Мишеля за то, что Поль не пришел, хотя и не подозревала, насколько она в этот раз была права.
Она колебалась, затем решительно взяла налево по тропинке, спускавшейся довольно круто и терявшейся в массе опавшей листвы. Эта тропинка, хорошо ей известная, пересекала лес по диагонали и вела прямо к более широкой дороге, идущей через лес и через поля до Кастельфлора.
Совершенно невольно Сюзанна вспомнила о своей первой встрече с Мишелем; она вспомнила свой страх, затем путь в Прекруа в темноте, посреди глубокой тишины.
С тех пор прошли целая весна и целое лето; листья, в то время такие нежные, такие светлые, выросли, потемнели; теперь они оделись в свою осеннюю одежду и уже опадали, хрустя под ногами, и она, невестой Мишеля, новой невестой неутешного рыцаря, проходила по устланной листвой тропинке. Однако, она была одинока! Имя, написанное в часовне, совсем не заставило забыть сладость другого, того, которое осталось навсегда запечатленным на могильной плите и в глубине сердца умершего воина. Если Мишель испытал некоторую ревность, в самом деле, он живо поборол это движение своей гордости! И Сюзи испытывала стыд за свою маленькую, грустно бесполезную интригу.
Временами однако она еще задавала себе вопрос, не следует ли за ней Мишель. Раньше, чем дойти до Круа-Пьер, ей слышался какой-то необычный шум меж деревьев; теперь хрустение сухих листьев от времени до времени давало представление о шагах.
Мало-помалу это впечатление, сначала смутное, о шагах, таинственно применявшихся к ее шагам, завладело мисс Северн и захватило ее всю. Существо, шедшее там, был Мишель; это не мог быть никто, кроме Мишеля. Она упрямо повторяла это себе, но знать Мишеля присутствующим и невидимым, думать, что он, может быть, появится неожиданно из тени, это сознание пугало ее, наводило безумный страх на молодую девушку.
А если это был не Мишель? Если это был… кто-нибудь другой? Члены Сюзанны леденели, кровь бурлила у нее в ушах, растерянное желание бежать охватило ее. Затем, посреди неширокой тенистой дороги, с которой скрещивалась тропинка, по которой она шла, она заметила вдруг в нескольких метрах от себя высокий силуэт мужчины и почти тотчас же узнала Мишеля.
Тогда сильное чувство облегчения, радость, восхитительное сознание безопасности сменили так резко ее ужас, что первым ее движением было броситься в объятия своего жениха, спрятаться в них, заставить себя успокоить, утешить, как испуганное дитя; но поза Мишеля совсем не поощряла к этому порыву, и мисс Северн остановилась перед ним, придавая себе смелый вид, но с трудом удерживая слезы, поднявшиеся к горлу и ресницам.
— Я очень рада, что вас встретила, Мишель, я не знала, что так быстро темнеет…
Ироническая улыбка появилась на губах Тремора.
— Не правда ли, вы имели подобный вид в то время, когда вы читали „Красную Шапочку“? — сказал он безжалостно.
При этих словах Сюзанна была готова залиться слезами, но она сдержалась.
— Вы возвращаетесь от Мишо? — прибавил Мишель.
— А вы? — спросила она с вызовом.
— Я? я был у Дарана; мне казалось, я вам это говорил.
— Мне кажется, я вам тоже говорила, что я должна была идти к Мишо.
— Вы у них оставались долго.
Она промолчала, не чувствуя себя способной на возражение, спрашивая себя, сопровождал ли ее Мишель в лесу, или он действительно возвращался от Дарана в тот момент, когда она его заметила на дороге, где она скрещивалась с тропинкой, по которой она сама спускалась. По правде сказать, это последнее предположение казалось вероятнее, так как ничто не указывало, чтобы молодой человек появился на перекрестке обеих дорог иначе, как по одной из них. Но Сюзанне очень хотелось бы верить, что он шел дорогой браконьеров, чтобы позаботиться о безрассудной посетительнице Мишо. Однако, у него был такой холодный, такой равнодушный вид, что даже верность самого предположения не доказала бы ничего, кроме исключительной заботы о благопристойности.
Мишель даже не упорствовал в своем допросе.
— Я думаю, вы возвращаетесь в Кастельфлор? — спросил он только.
— Да, конечно.
Они пошли по узкой тропинке совсем близко друг подле друга и однако такие далекие. При неясном свете умирающего дня, деревья, уже во власти тайн мрака, принимали свои причудливые ночные формы. Одно, хрупкое, воздушное, казалось тоскующей душой, готовой улететь, но прикованной к земле; другое, громадное и угловатое, протягивало свои огромные руки, чтобы схватить какую-нибудь невидимую добычу. Там шли березы одна за другой, как белые привидения; куст гримасничал отвратительным ртом гнома; чудовищная шевелюра топорщилась над землей. Охваченная тем почти болезненным страхом, который ей внушала ночь в тихой деревне, Сюзанна застенчиво просунула свою руку под руку своего товарища.
— Мне немного страшно, — сказала она.
— Когда испытываешь страхи маленькой девочки, — возразил молодой человек с большей логикой, чем любезностью, — гораздо лучше было бы не отваживаться идти одной и в такой час в лес.
Мишель следовал за Сюзанной с самого ее ухода из дома Мишо и не показался ей до тех пор, пока не угадал, что ею начал овладевать страх. Он сохранял против своей невесты то же неудовольствие, что и в минуту, когда он расстался с Полем, и к тому же маневры, к которым ему пришлось прибегнуть, чтобы не потерять из виду молодую девушку и в то же время не доставить ей удовольствие достижением той цели, в которую она метила, привели его в дурное настроение духа. Но Сюзи, охлажденная этим равнодушием, не чувствовала себя решительно в настроении спорить; долго она шла, не сказав ни слова, опираясь с какой-то покорностью на эту руку, которая ее не отталкивала и казалась такой безразличной к прикосновению ее руки. Одну минуту, однако, так как темнота все сгущалась, по ней пробежала дрожь, и она забыла свою гордую решимость.
— Мишель, что это там шевелится? Вдруг мы кого-нибудь встретим?
Этот раз Тремор незаметно притянул к себе руку, искавшую его защиты, и засмеялся с меньшей иронией:
— Кого же например?
— Но я не знаю… браконьера?
— В самом деле, возможно! Затем, в лесах встречаются разбойники, прекрасные, украшенные султанами разбойники, увлекающие прохожих в пещеры. Читали вы Али-Баба?
— Да, — ответила она, стараясь улыбнуться.
— Вам нечего бояться, когда вы со мною, — возразил почти кротко молодой человек.
И она замолчала; она чувствовала, что он говорил правду.
Когда они подходили к большой дороге, мисс Северн вспомнила, что Мишель уезжал на два дня в Париж. Если она еще промедлит минуту сказать ему про Поля и про Симону, она рискует не найти более удобного случая, чтобы исполнить миссию, взятую ею на себя.
— Мишель, — начала она храбро, — мне нужно вам кое-что сказать.
Он испытующе смотрел на нее; тогда она рассказала роман Поля, затем сказала про полученное письмо, упуская, естественно, случай упомянуть о свидании, назначенном в Круа-Пьер.
Мишель слушал с непоколебимым хладнокровием прекрасно известную ему историю; когда Сюзи дошла до задуманного ею проекта, он ее перебил и сообщил, что Дарану явилась та же мысль.
— Какое счастье! — воскликнула молодая девушка с такой милой радостью, что Тремор почувствовал свою досаду смягченной. — Значит, Мишель, вы охотно согласитесь поддержать этих бедных влюбленных, убедить Жака? Уверяю вас, что Поль искренен и Симона…
— Я сделаю все от меня зависящее, Сюзанна, — сказал он серьезно. Я думаю, как и вы, что Поль искренен. Он мог быть легкомысленным, ленивым, но тем не менее он добрый малый, очень благородный, очень честный. Он небогат, Симона также, но они любят друг друга. Все остальное устраивается при некотором старании. Было бы большой жестокостью разъединить два существа, имеющих счастье любить и понимать друг друга!
Сильно сдерживаемое волнение угадывалось в голосе молодого человека. Сюзанна спрашивала себя, не думает ли он о Фаустине?
— Я не считала вас таким сентиментальным, — заявила она.
— Я повидаю Жака сегодня вечером, — сказал Мишель, не обращая внимания на замечание.
В передней Кастельфлора он остановился.
— До свидания, — сказал он.
Сюзанна вздрогнула.
— Вы не подыметесь?
— Нет, у меня ровно столько времени, чтобы вернуться в башню Сен-Сильвер. Даран обедает у меня.
Она оставалась неподвижная, в каком-то унынии.
— Но вы уезжаете завтра с Робертом? — возразила она слабо.
— Все уже условлено. Мы встретимся на вокзале в 7 часов.
Мисс Северн соображала, что бы еще сказать; она не могла допустить, чтобы Мишель расстался с ней таким образом.
— Вы мне напишете? — спросила она; мне бы хотелось знать о результате вашего свидания с г-м Рео.
— Очень охотно; я вам напишу словечко до моего от езда. До свидания.
Он пожал ей руку и сделал движение, чтобы удалиться.
— Мишель, — пробормотала она, — не прощайтесь со мной так холодно…
Инстинктивно она подставила свой лоб, освобожденный из-под белой соломенной шляпы; ее голова почти касалась груди молодого человека. Тогда он быстро прижал к себе эту доверчивую головку и, наклонившись, поцеловал закрывавшиеся веки; затем, не говоря ни слова, он вышел.
Это было так быстро, даже так внезапно, что, почувствовав себя счастливой, успокоенной, опьяненной надеждой, Сюзи спрашивала себя, что следует ей думать, и было ли это нежная ласка любви или только снисхожденья, и она стыдилась себя самой, стыдилась того, что почти выпросила поцелуй, который не думали ей давать.