В темноте своей отдельной комнаты, в успокоительной свежести постели, где отдыхали ее натянутые нервы, мисс Северн плакала, и ее слезы были безмолвным признанием любви, которую она долго отрицала или с которой боролась. Принужденная объяснить себе это тайное признание, она не смогла бы, впрочем, его изложить иначе, как следующими довольно странными словами:
„Мишель злой, у него нет сердца, я не знаю более невыносимого характера, как у него, жизнь с ним становится нестерпимой, но я его люблю всеми моими силами, я люблю его глупо, этой смешной любовью героинь романов; он в моих глазах самый лучший, самый благородный, самый чудный человек на свете, и для меня жизнь невозможна без него“.
Это было полное торжество „романтики“, унаследованной от бабушки. Самые невероятные проекты волновали ум маленькой американки. Она намеревалась попеременно, если Мишель ее не любил, возвратиться в Филадельфию и преподавать там французский язык или остаться во Франции и постричься в монахини и, уже в ребяческой мечте, так как она и там искала красоты, она видела себя очень худенькой, в длинных складках форменного платья, скользящей подобно тени в безмолвных коридорах старого монастыря, в котором будет очень много тонкой резьбы и громадный сад, полный роз.
Но надежда изгоняла таинственное видение. Сюзи закрывала глаза и чувствовала на своих веках поцелуй Мишеля. Этот поцелуй был так нежен, так сердечен. Затем все менялось: „Что, если графиня Вронская в Париже? Если Мишель поехал с ней повидаться?..“ И наконец она опять немного успокаивалась, повторяя себе, что если бы Мишель любил графиню Вронскую, зная, что она вдова, он не просил бы руки молодой девушки, с которой ничто его не связывало. Кто знает, может быть, по возвращении он станет лучше, более снисходителен; может быть, счастье было совсем близко?.. Кто знает?
И радостная дрожь пробегала по ее жилам; Сюзанна отдавалась этой надежде, опьянялась ею, как восхитительным ароматом.
На следующий день, когда она проснулась, ей принесли обещанное Мишелем письмо. Она едва осмеливалась разорвать конверт; долго рассматривала она косой, почти наклоненный влево почерк, прекрасно ей знакомый, который она глупо любила, находя его в то же время некрасивым.
Что содержало ожидаемое письмо? или скорее, какими словами, каким тоном Мишель сообщал в нем Сюзанне о Поле и Симоне? Как начиналось оно? Как оно оканчивалось?.. Это было первое письмо Мишеля, полученное мисс Северн со времени его возвращения из Норвегии. Наконец, она его вскрыла, прочла и с глубоким вздохом вложила маленькую карточку в конверт.
„Моя дорогая Сюзи!
„Вчера я видел Дарана, Поля и Жака. Все идет хорошо. Роман наших влюбленных кончится, надеюсь, подобно многим романам…
Ваш второпях Мишель“.
Как это было коротко и банально! Сюзанна даже не задавала себе вопроса, говорил ли Поль Мишелю о свидании в Круа-Пьер; она думала только о тщетности своих собственных грез.
— Я довольна за этих бедняжек, — заключила она однако.
В этот день Колетта, находившая Занну бледненькой, увезла ее прокатиться в карете; но на следующий день, так как дети умоляли Сюзанну не оставлять их, молодая девушка воспользовалась этим предлогом, чтобы не сопровождать свою кузину в Шеснэ и в Прекруа.
Она сыграла с Жоржем, Низеттой и Клодом Бетюн, завтракавшим в Кастельфлоре, партию в крокет, затем, немного утомленная, она ушла посидеть на своем любимом месте на берегу реки, где вскоре нагнал ее лицеист.
Они принялись дружно беседовать, как когда-то в Канне, и мисс Северн развлекалась болтовней своего юного друга.
Клод не был остроумен в литературном смысле этого слова, но ему являлись несколько своеобразные мысли в неотразимо смешной ассоциации. От времени до времени чистый взрыв смеха раздавался под смоковницами медного осеннего цвета, и Клоду казалось, что он видит вновь Сюзи — доброго малого, откровенные манеры которой его покорили.
— Если бы вы знали, Сюзи, — воскликнул он, — как мне это трудно представить себе, что вы невеста, что через несколько недель вы будете называться г-жой Тремор!
Мисс Северн вздрогнула, возвращенная к действительности — не к настоящей, переходной действительности, окрашенной мучительными предчувствиями и мрачными мыслями, преследовавшими ее точно кошмарные видения, но к более счастливой. Клод однако говорил верно: через несколько недель она будет женой Мишеля! Ничто не было потеряно; каким ужасным предположениям предавалась она! Через несколько недель она будет называться г-жой Тремор, г-жой Мишель Тремор, Сюзанной Тремор… Эти слова звучали так приятно!
— Почему вам это кажется удивительным, Клод? — спросила она, улыбаясь.
— Ну, во-первых, потому, что я никогда не думал, что Мишель женится, а затем я еще менее представлял себе, что он женится на вас.
— Но почему?
— Я не знаю. Потому что он совершенно не занимался — о! совершенно — молодыми девушками, потому что он вел жизнь Вечного Жида, потому что он ужасно серьезен и даже немного скучен…
— Это невежливо!
— Как невежливо?
— Невежливо по отношению ко мне, которую вы не считаете достойной выйти замуж за человека серьезного, во-первых, и во-вторых, невежливо по отношению к Мишелю…
— Вам никогда не было с ним скучно? — спрашивал Клод с интересом.
— Но нет же.
— Никогда, никогда?
— Никогда.
— Это удивительно. Но не вздумайте, пожалуйста, представить себе, что я его не люблю, — возразил живо юноша; — я его, напротив, обожаю, вы знаете. Это самый шикарный тип, какой я только знаю, в отношении сердца, ума. Только вот, мне казалось, что для вас, для меня…
— Пожалуйста, не мерьте меня на ваш аршин!
— Что для вас и для меня он недостаточно… сумасбродный!
— Чем дальше, тем лучше, — возразила Сюзанна, смеясь от всего сердца; — ну, так знайте же, что никогда человек, бьющий на эффект, в роде Раймонда Деплана, или даже ветреник, как Поль Рео, не могли бы мне понравиться. Я шальная, это возможно, но именно поэтому только благоразумный мог мне понравиться; невежественная, я хотела иметь очень ученого мужа; бестолковой маленькой особе, способной говорить пустяки с таким глупцом, как вы, нужен был муж, который бы ее много бранил и был бы ее властелином.
Клод положительно изумлялся ей.
— Ах! у вас чутье! — согласился он. — Что касается учености, это есть! И он будет властелином, будьте покойны.
Он посмотрел еще раз на молодую девушку, затем разразился хохотом:
— Что вы его любите, вы, вот что удивительно!
Сюзанна покраснела, как мак, и изрядно ударила Клода по руке, но это напоминание о большей осторожности нисколько не смутило будущего баккалавра.
— А он, как он должен вас боготворить! Но это, конечно, совсем неудивительно, напротив!
— Клод, — возразила Сюзанна, не в силах удержаться от смеха, — вы ужасно нескромны. Сделайте мне удовольствие молчать.
— Я надеюсь, — продолжал Клод, — что он жертвует вам своими негодными бумагами, что он говорит с вами тихо, говорит вам нежности, смотрит на вас все время и преподносит вам сцены ревности в высоких дозах, что… Боже мой, как бы мне хотелось видеть вас вместе!
— Клод, — воскликнула молодая девушка, принимая почти рассерженный вид, — если вы будете упорствовать в вашем любопытстве, я уйду.
— Принимать за любопытство мою отеческую заботливость! — воскликнул Клод, подымая руки к небу с такой комичной гримасой, что Сюзи опять расхохоталась.
— Итак, это произошло внезапно, с неожиданностью и быстротою молнии?
— Вы мне надоели.
— Прежде всего, знаете, я предполагал, что это был брак по рассудку, по крайней мере с вашей стороны, но только что… Ах! мне незачем даже было слышать вас, говорящей о Мишеле, мне было достаточно произнести его имя, и вы стали совсем красная… тогда!
Сюзанна заупрямилась.
— Это ложь, я совсем не покраснела, услышав его имя, вы прекрасно знаете, что я его настолько часто слышу, что оно не может меня застать врасплох — если даже допустить, что это имя бросало бы меня в краску, в случае, если бы оно меня застигло врасплох.
— Ба! ба! ба! вы покраснели до корней волос… даже ваши уши были красны!
— Клод, оставьте меня в покое.
Но страсть дразнить уносила, опьяняла Клода.
— Вы неблагодарная, — заявил он, — вы знаете, чем вы мне обязаны?
— Вам?
— Да, мне.
Вполне понятно, что Сюзи не подозревала о вопросе, не раз задаваемом себе Клодом в течение каникул и который со времени его приезда в Прекруа буквально преследовал этого ветреника. Получила ли действительно мисс Северн письмо 1-го апреля? Взглянула ли на это письмо действительно серьезно, или по странной случайности оно совпало с другим письмом — Мишеля, одним словом, действительно ли Клод устроил брак своего друга Сюзи с владельцем Сен-Сильвера?
История казалась ему в одно и то же время такой восхитительной и такой нелепой, что он пожертвовал бы каким угодно спортивным развлечением, чтобы узнать, насколько эта удивительная история, кажущаяся такой неправдоподобной, верна в действительности… Но, если она была верна, Сюзи не могла этого не знать?..
Клод ломал себе голову над этим, и часто вопрос, который он не смел высказать, появлялся у него на устах. Теперь, в пылу схватки, он почти не рассуждал, и его страхи улетучились, подобно падавшим листьям, тихо шумевшим, заметаемым при каждом порыве ветра.
Он с серьезным видом вытащил из кармана бумагу и, глядя в нее, принялся читать, будто по писанному, начало письма, написанного им к 1-му апреля Сюзанне, стоившее ему в свое время большого труда, чем многие греческие и латинские тексты, и которое врезалось ему в память. Сюзанна тотчас же насторожилась.
— Где вы взяли это письмо? — воскликнула она, вырывая бумагу из рук Клода.
Затем она взглянула и увидела только краткий проспект фотографических аппаратов.
— Что это значит, Клод? — спросила она.
Клод занесся, теперь его никто бы не удержал.
— Это значит, м-ль Сюзи, что не Мишель сделал предложение, а я! А!
Она смотрела на него вопросительно, не находя слов, делала попытку засмеяться.
— Г-жа Фовель желала, чтобы ее брат на вас женился, и я это знал и знал также, так как слышал это сотни раз, что Мишель не хотел жениться… И вот 30 марта, когда мы выходили из Французской Комедии, папа и я, — остальные были уже в Прекруа, — мы встречаем Мишеля, выходящего из Оперы. Я ему рассказываю, что подготовляю „1-е апреля“ профессору, и вдруг меня осеняет мысль: „постой, а ведь можно устроить еще великолепное „1 апреля“. Я как раз получил ваше письмо, то, в котором вы мне описывали свое приключение в „Зеленой Гробнице“, вы соображаете? Тогда, на следующий день, я беру перо и пишу письмо… Стиль — „Сен-Сильвер“, единственное, что могу сказать. И я старательно вписываю на подкладке конверта „1-ое апреля“. Однако как бы там ни было, как только мое письмо было в ящике, у меня появились угрызения совести, скорее беспокойство. Если Сюзи не увидит слов, написанных в конверте, и если… и если… если я наконец совершил оплошность! Вы представляете себе ту баню, какую я бы получил от папы! В продолжение трех ночей я не закрывал глаз. Затем, в один прекрасный день я узнаю о помолвке г-на Тремора и мисс Северн и что все довольны, и то и се! Я не мог придти в себя от изумления, вы хорошо понимаете. Я задавал себе вопрос, пришло ли мое письмо в одно время с другим, настоящим, затмившим мою прозу, да еще в лучшем виде! Только я не хотел доверить мои опасения никому, ах! нет, даже Мишелю… Но, послушайте, так как вас обручило мое письмо, неужели Мишель вам ничего не сказал?..
Человеческая воля, в особенности женская, может развить большую силу в известные решительные часы; однако, может быть, преувеличенное спокойствие не обмануло бы более проницательного наблюдателя, чем Клод.
— Я знала историю письма, Клод, — ответила молодая девушка чуть измененным голосом, — но я не знала, что вы автор этой любезной шутки… Я вас поздравляю, это письмо превосходно!
В этот момент Клод вдруг подумал, что он может быть совершил второй „промах“. Но эта мысль остановила его только на миг.
— Послушайте, Сюзи, — сказал он, — вы не сердитесь? Знаете ли, что я себе много раз говорил? Мишель со своим характером боготворил бы мисс Северн в продолжение месяцев и даже лет, не смея ей в этом признаться, между тем, благодаря моему письму… Ах! оно недолго заставило его колебаться, мое письмо!
Сюзи молчала. Клод испугался.
— Вы никому об этом не расскажете, скажите? — умолял он. Если бы мои родители узнали даже теперь…
— Я не буду говорить, Клод, — сказала Сюзанна, еще не пришедшая окончательно в себя, — но подумали ли вы хорошенько, ведь это было что-то в роде подлога, то, что вы сделали… и подумайте, как… как все это могло кончиться серьезно!
Теперь она объяснялась с видимым усилием. Клод схватил ее обе руки.
— Сюзанна, я вас огорчил, — сказал он с искренней печалью; — я идиот, что рассказал вам это.
Она покачала головой.
— Нет, нет, это гораздо лучше.
Затем, спохватившись:
— Раз я это знала. Раз я не знала только имени злого шутника, — добавила она, заставляя себя улыбнуться.
— Значит, вы на меня не сердитесь?
— Нет же, совсем нет. Только я считала нужным вас побранить, чтобы вы вновь не повторили то же самое.
— Но, почему, если Мишель зна…
Сюзанна подняла палец в знак дружеской угрозы.
— Ах! Клод, — сказала она, — довольно этих „почему“; не преувеличивайте ваших отеческих прав! Вы не устроили мою помолвку, вы ее только ускорили несколькими днями.
Мисс Северн поднялась и пошла к замку; ах! ужасный маленький Клод, бессознательный изверг!
Автоматическая сенокосилка, работавшая на лужке, изменила течение мыслей юноши. Он заговорил о других вещах, затем перед подъездом он остановился.
— Мне нужно возвращаться в Прекруа, — заявил он. — Эмилий и Ренэ Понмори явятся с двумя другими типами… Не пойдете ли вы со мной?
— Нет, благодарю, я устала.
— Вы меня прощаете?
Сюзанна пожала плечами с усмешкой.
— Какой вы глупый! я даже об этом не думаю.
Но когда она осталась одна в стенах своей комнаты, она опустилась на диван, с головой в подушки, уничтоженная, разбитая… и она оставалась так долго, неподвижная, без слез, почти без мысли.
Она не могла дойти до точного представления о том, что произошло полгода тому назад. Она не понимала, благодаря какому стечению обстоятельств нелепая шутка Клода помолвила ее с Мишелем Тремором; но одно представлялось ей ясным, — то, что выбор Мишеля не был свободен, что Мишель из излишней деликатности считал себя как бы обязанным в отношении ее, так как она согласилась — какой стыд! — выйти замуж за человека, не думавшего ей делать предложения, первая написала этому человеку, себя навязала… Теперь она поняла проволочки Мишеля, его неуверенный, странный вид во время их разговора в Прекруа. Но тогда… а графиня Вронская?
Крушение было полное; все прекрасные резоны, к которым прибегала Сюзанна, чтобы убедить себя, что она избранница, теряли свою ценность. Конечно, маленькая кузина бессознательно помешала желанному Фаустиной, а также и Мишелем, сближению; наверное, в иные часы, в особенности с тех пор как Мишель вновь увидал прекрасную графиню, он ненавидел свою невесту, не им избранную, проклинал Клода и желал разрыва.
При этой мысли у Сюзанны был момент настоящего безумия. Она хотела бежать, она не хотела, чтобы Колетта сегодня вечером, Мишель — завтра застали ее еще в Кастельфлоре.
Окно было открыто; машинально она стала вглядываться в пустоту. Мысль о самоубийстве совершенно не являлась ей в ее горе, но она неожиданно сказала себе, мало последовательная: „Если бы я упала вниз, я была бы довольна: мне кажется, моя смерть его огорчила бы… а если бы я поранилась, он бы за мной стал ухаживать, он стал бы со мной нежен… не покидал бы меня“…
Она быстро наполнила массой разных вещей чемодан, который чудом закрылся, затем позвонила горничную Колетты и, взяв в руки, как предлог, письмо, найденное при входе в ее комнате, она заявила, что, вызванная немедленно в Париж, она отправится туда со следующим поездом, не дожидаясь возвращения г-жи Фовель.
— Вы скажите барыне, — прибавила она, — что я прошу ее меня извинить и что я ей напишу. Я беру с собой только самое необходимое.
Прислуга Кастельфлора слишком привыкла к независимым манерам мисс Северн, чтобы удивиться от езду молодой девушки в Париж без провожатого, что к тому же она делала уже несколько раз до возвращения Мишеля, когда была занята заказами своего приданого.
— Барышня не получила никаких дурных известий? — спросила только горничная.
Сюзанна запротестовала:
— Не совсем так, но личность, вызывающая меня, очень старый друг, и я не могу отложить свой отъезд.
Так как каждый день экипаж отправлялся к пятичасовому поезду за провизией, прибывавшей из Парижа, Сюзанна им воспользовалась.
Лихорадочная энергия поддерживала ее.
Теперь, чувствуя потребность надеяться, она повторяла себе, что, может быть, не все еще потеряно. Нет, она не верила, чтобы Мишель когда-либо ее ненавидел или проклинал, это было бы слишком ужасно! Ведь иногда казалось, что она любима, между тем факты, если не объяснение, которое возможно было им дать, остались те же. Вначале Мишель не любил свою невесту, но позднее он, может быть, к ней привязался… Как он однако зол, груб, жесток и в особенности равнодушен с того дня, когда явилось письмо из Барбизона, с той поры, как он повидался с графиней Вронской!
Сюзанна не плакала; даже оставшись одна, она не стала бы плакать. Глаза ее оставались сухи и блестящи, рыдания останавливались в горле, как слишком тяжелые, и душили ее. У нее сильно болела голова.
Случай мог бы сделать так, что Мишель, приехав в пять часов, встретился бы с ней на вокзале; тогда бедная маленькая Занна бросилась бы ему в объятия, сказала бы ему, не рассуждая, без гордости, без стыда:
— Утешьте меня, унесите меня, скажите, что это неправда, что я все это видела во сне, что вы меня любите, что мне нечего бояться подле вас… что мы никогда больше не расстанемся!
Но Мишель не приехал с поездом в пять часов, и Сюзанна, следуя первому побуждению, отправилась под каким-то предлогом просить гостеприимства у м-ль Жемье, управлявшей на улице Сен-Пер скромным пансионом для молодых девиц.
Раньше чем поступить к г-же Бетюн, Сюзанна провела несколько дней у своей бывшей воспитательницы; она там останавливалась, когда приезжала одна в Париж; здесь, по сотне причин, будут ее искать, и к тому же не сказала ли она горничной, что уезжает по зову старого друга. Поймут!
Первое время она решила не писать. Мишель вернется, вероятно, на следующий день в Ривайер. Если, обеспокоенный этим поспешным отъездом и не будучи в состоянии выносить неизвестности, он прибежит к м-ль Жемье, Сюзанна может счесть себя любимой, и она все расскажет своему жениху; если, напротив, он спокойно будет ждать обещанного Колетте письма, о! тогда все будет кончено! И Сюзанна напишет… что? она еще не знала. Она знала только, что это письмо — напишет ли она в нем настоящие причины или выдумает мотивы, — будет окончательным разрывом, более или менее желанным Мишелю. Мысль, что на ней могут жениться по долгу или по принуждению, приводила в ужас внучку тети Регины.
Теперь, когда она любила, она хотела быть любимой.
О! если бы Мишель пришел, если бы, как в прошлый раз, он побранил бы Занну, упрекая ее в ребяческом, безумном, неприличном бегстве, если бы он заставил плакать свою невесту, как на следующий день после бала в Шеснэ, затем, — после того, как он показал себя очень злым, вспыльчивым, ревнивым, — стал бы на колени, как в тот день…
Какая это была бы радость, Боже мой, какая радость!
Сюзанна была очень бледна, у нее болела голова.
После обеда, извиняясь сильной усталостью, чтобы избежать вопросов и нежных ласк м-ль Жемье, она удалилась к себе очень рано… Когда она машинально разделась, затем улеглась в своей маленькой, такой неуютной, такой печальной, несмотря на ее занавеси с цветочками, комнатке пансионерки, она смогла наконец плакать, рассуждать также… В этот час она начала понимать, еще пока неясно, что ее отъезд был безрассудным поступком, что было бы разумнее подождать хотя бы возвращения Колетты и даже возвращения Мишеля, и что откровенное объяснение было бы более достойно и в особенности более выяснило бы, чем это неразумное бегство.
Но ошибка была совершена, и Сюзанна хотела идти до конца того пути, который был взят ею, как бы он ни был безрассуден. И она зарыла голову в подушки, боясь, чтобы в соседней комнате не услышали ее рыданий.
— О! Мишель, — плача, бормотала она очень тихо, в неодолимом желании говорить с ним, высказать ему свою муку, ему, который, может быть, даже в мыслях был далек от нее… — Мой Мишель, мой жених, мой муж, у меня горе…