Мы дали посильную штриховую зарисовку роли отдѣльныхъ классовъ русскаго народа — крестьянства, помѣстнаго дворянства, рабочихъ, торгово-промышленныхъ группъ — въ теченіе гражданской войны. Остается еще постараться очертить роль интеллигенціи, какъ слоя внѣклассовою, надклассового и межклассового.
Революція и гражданская война еще разъ подчеркнули идеализмъ и безкорыстную любовь къ народу со стороны интеллигенціи, но съ очевидностью выяснилось, что при этомъ интеллигенціи не хватаетъ государственнаго опыта, размаха, школы и выдержки. Лишенная старымъ режимомъ возможности прилагать свои силы на практикѣ и насильственно оторванная отъ участія въ государственномъ строительствѣ, интеллигенція, призванная революціей къ кормилу правленія, выказала свою теоретичность, незнаніе жизни и людей, книжность. Къ этому надо добавить еще изрядную мягкотѣлость, неврастеничность, боязнь отвѣтственности, гипертрофію стремленія къ коллегіальности, отсутствіе твердой воли и умѣнія практически осуществлять поставленное передъ собою заданіе. Въ то же время большевики проявили недюжинную волю къ власти и темпераментность въ проявленіяхъ своего упорнаго стремленія захватить власть въ свои руки, удерживая ее любой цѣной, рѣшительно ни передъ чѣмъ не останавливаясь.
Не только отсутствіе государственнаго опыта наложило свою печать на работу интеллигенціи, но и склонность ея къ разъѣдающимъ государственную идею началамъ максимализма. Страшнымъ оказалось и отвращеніе интеллигенціи къ аппарату государственнаго принужденія, столь сильно было почти всеобщее отвращеніе передъ силой, вѣра въ слово и убѣжденіе. Государственное толстовство свелось къ приложенію въ области управленія принципа непротивленія злу насиліемъ, начатому примѣненіемъ, кн. Львовымъ и широко развитому Керенскимъ. Анти-государственный максимализмъ штурмовалъ твердыни власти, не стѣсняясь въ средствахъ и не останавливаясь передъ широкимъ примѣненіемъ насилія. Въ отвѣтъ Временное Правительство слишкомъ часто, чтобы не сказать всегда, безвольно проявляло словесное лишь сопротивленіе, не считая нужнымъ прибѣгать ко всей совокупности мѣръ государственнаго воздѣйствія и принужденія. Несправедливо, конечно, было бы отрицать тотъ фактъ, что и изъ среды Вр. Правительства раздавались трезвые голоса, настаивавшіе на томъ, что власть должна быть властью, а не только ея оболочкой, но, въ конечномъ результатѣ, голоса эти оставались вопіющими въ пустынѣ и реальныхъ послѣдствій не имѣли. Все это расшатывало самый принципъ власти, подрывало ея авторитетъ, сводилось къ фейерверку словесности. Накопившееся годами отвращеніе къ репрессіямъ, полицейскимъ мѣрамъ, карательному воздѣйствію — заставляло отворачиваться отъ примѣненія силы даже и тогда, когда власть была въ революціонныхъ рукахъ. Желаніе сохранить безкровность революціи, характеризовавшую ея первые шаги, свелось къ недостаточному сопротивленію преступленіямъ.
Революціонный паѳосъ и слѣпое преклоненіе передъ конституціонными гарантіями не давали даже возможности и помышлять о временной, вызванной обстоятельствами, пріостановкѣ дѣйствія этихъ гарантій. Большевики и уголовные преступники долго имѣли возможность безнаказанно творить свое злое дѣло, не останавливаясь передъ безсудными казнями, а смертная казнь по суду была возстановлена — и то только на фронтѣ — лишь тогда, когда дѣло разрушенія арміи было уже почти довершено. Время было пропущено, наверстать его было почти невозможно, а тутъ еще у Керенскаго сорвалось неврастеническое восклицаніе о томъ, что онъ все равно ни одного смертнаго приговора не подпишетъ и не конфирмируетъ. Власти перестали бояться, понявъ, что безнаказанность гарантирована, такъ какъ власть не противится злу насиліемъ.
Даже въ отношеніи къ уголовнымъ преступникамъ въ революціонные дни въ обывательско-интеллигентскихъ кругахъ началъ проявляться духъ всепрощенія. Сердца многихъ такъ размякли, всѣмъ хотѣлось забвенія печальнаго прошлаго, что не останавливались и передъ амнистированіемъ даже уголовныхъ. Въ иныхъ мѣстахъ изъ тюремъ выпускали уголовныхъ съ нарочитой цѣлью вызвать анархію и панику, а также сжечь архивы суда и расправиться съ чинами судебнаго вѣдомства или уголовно-розыскной части, кое-кому мѣшающими и опасными. Но были и безкорыстные сторонники раскрытія уголовныхъ отдѣленій мѣстъ заключенія. Въ тюрьмахъ различныхъ городовъ вспыхивали бунты, которыхъ администрація обычно не въ силахъ была подавить. Уголовные разбѣгались по городу, терроризируя населеніе и пополняя ряды тѣхъ, кто впослѣдствіи сталъ выступать подъ именемъ большевиковъ. Прекрасной иллюстраціей того, какъ на зарѣ революціи относились къ уголовнымъ преступникамъ, можетъ послужить исторія небезызвѣстнаго на югѣ бессарабскаго разбойника Катовскаго, которому удалось выйти изъ одесской тюрьмы, долгое время показываться въ публичныхъ мѣстахъ и вызывая къ себѣ явное вниманіе и, даже, симпатію публики. Катовскій дошелъ до того, что устроилъ съ благотворительной цѣлью публичный аукціонъ своихъ кандаловъ. Нашлось не мало любителей присутствовать и участвовать на этомъ своеобразномъ аукціонѣ. Впослѣдствіи Катовскій примкнулъ къ большевикамъ, съ которыми, однако, онъ скоро разошелся и сталъ во главѣ шайки головорѣзовъ, воевавшихъ съ совѣтской властью.
Когда въ той же Одессѣ вспыхнулъ жестокій бунтъ уголовныхъ преступниковъ, администрація не рисковала принять рѣшительныя репрессивныя мѣры противъ взбунтовавшихся уголовныхъ. Въ видѣ компромисса къ тюрьмѣ былъ отправленъ воинскій отрядъ, но руководимый не военнымъ или чиномъ милиціи, а человѣкомъ штатскимъ — городскимъ головою, инж. М. В. Брайкевичемъ. Подчиненіе воинской силы популярному общественному дѣятелю обозначало собою желаніе придать подавленію тюремнаго бунта какъ бы общественный характеръ. Взбунтовавшіеся арестанты требовали смѣщенія стараго начальника тюрьмы, котораго забыли въ попыхахъ замѣнить фигурой болѣе революціоннаго склада, они насильственно задержали присланныхъ къ нимъ «для переговоровъ» представителей общественнаго комитета и болѣе или менѣе успокоились только послѣ того, какъ въ тюрьмѣ остался въ качествѣ «заложника» представитель общественно-революціонныхъ организацій. Впослѣдствіи въ тюрьму былъ назначенъ особый комиссаръ, уполномоченный совѣтомъ рабочихъ депутатовъ и санкціонированный общественнымъ комитетомъ. Делегаты революціонной демократіи, по общимъ отзывамъ, обычно держали себя въ тюрьмѣ нѣсколько заискивающимъ образомъ, величали уголовныхъ арестантовъ «товарищи», проявляли не мало истеричности и демагогичности. Революція своими полу-мѣрами и ослабленіемъ карательнаго воздѣйствія — привела къ усиленію бандитизма, принявшаго кровавыя и жестокія формы. Когда спохватились, было уже поздно.
Иностранецъ никакъ не можетъ понять русскаго фатализма и непротивленчества, этого пассивнаго отношенія къ явнымъ разрушителямъ общества. Въ Россіи покорно склоняли голову передъ волной забастовочнаго движенія, руководимаго большевиками, тогда какъ во Франціи и Англіи само общество сумѣло организовать противодѣйствіе государственно-вредной волнѣ забастовокъ въ предпріятіяхъ, обслуживающихъ общественныя нужды. Русскій интеллигентъ находится часто подъ гипнотическимъ вліяніемъ власти словъ, боясь запачкать свои программныя бѣлоснѣжныя ризы, опасаясь прослыть штрейкбрехеромъ, недостаточно демократичнымъ или недостаточно лѣвымъ и т. д. Эта власть словъ заставляетъ часто жертвовать жизненными интересами и коренными нуждами ради соблюденія чистоты словесной формулы.
Сопротивляемость русскаго человѣка всякаго рода враждебнымъ силамъ, препятствіямъ и т. д. всегда бываетъ очень слаба. Начальникъ французскаго штаба въ Одессѣ полковникъ Фрейденберъ разсказывалъ, какъ къ нему явилась депутація жителей г. Балты, Подольской губ. съ просьбой о защитѣ отъ погромщиковъ. Полковникъ Фрейденберъ, освѣдомившись о количествѣ проживающихъ въ Балтѣ благонадежныхъ мужчинъ, способныхъ носить оружіе, обѣщалъ снабдить ихъ оружіемъ, необходимымъ для защиты жизни и достоянія жителей. Депутація, выслушавъ это предложеніе, формулировала просьбу о присылкѣ въ Балту французскаго отряда, чѣмъ вызвала не малое удивленіе со стороны полк. Фрейденбера, долго не понимавшаго, какъ это россійскіе граждане не склонны къ активной самозащитѣ своихъ интересовъ и правъ.
Оглядываясь назадъ, вспоминается также отсутствіе сопротивляемости со стороны редакцій одесскихъ газетъ, которыя еще въ 1918 г., когда большевики терпѣли независимую печать, дали, что называется, сѣсть себѣ на голову, подчиняясь самымъ нелѣпымъ большевистскимъ требованіямъ. Только одинъ соціалъ-демократическій «Южный Рабочій» болѣе стойко держалъ знамя свободнаго печатнаго слова.
Русскій интеллигентъ до самаго послѣдняго времени какъ-то стыдился проявить свое стремленіе къ власти, заглушалъ въ себѣ инстинктъ властолюбія, боясь обвиненій въ честолюбіи или преслѣдованіи личныхъ видовъ. Власть представлялась чѣмъ-то не вполнѣ чистымъ, обладаніе которымъ было даже въ нѣкоторой степени зазорнымъ. И до сихъ поръ русскій интеллигентъ упорно не усваиваетъ вполнѣ той истины, что политическій идеалъ можетъ быть съ наибольшей легкостью и полнотою осуществленъ только въ томъ случаѣ, если власть будетъ въ надлежащихъ рукахъ. Ни цѣломудренно-стыдливое отношеніе къ власти, ни культивированіе въ себѣ вкуса и любви оппозиціи къ власти — отнюдь не укрѣпляютъ подлинно-демократической и гражданской власти. Естественной задачей политическаго дѣятеля является не столько борьба съ властью, сколько стремленіе добиться власти и, овладѣвъ ею, проводитъ свою программу.
Въ теченіе всей революціи вкусомъ къ власти обладали очень немногіе, умѣніе ее удержать и ею пользоваться въ общественныхъ цѣляхъ почти никѣмъ не проявлялось. Цѣлый рядъ аттрибутовъ власти административной не могъ заполняться изъ-за брезгливо-стыдливаго къ нимъ отношенія со стороны демократической интеллигенціи. Административные посты различныхъ ступеней до самаго возстанія большевиковъ находились подъ нѣкоторымъ бойкотомъ интеллигентовъ, изъ коихъ очень немногіе соглашались «пачкаться» дѣятельностью административнаго характера. Большинство же изъ тѣхъ, кто соглашался взять на себя обязанности государственно-административнаго характера, не только не проявлялъ опыта и спеціальныхъ навыковъ, которыхъ въ началѣ и ожидать было невозможно, но выказывалъ кокетливое, доведенное до крайности, отвращеніе къ «бюрократизму» и формализму. Духъ времени требовалъ чистки въ рядахъ подчиненныхъ, среди которыхъ было не мало элементовъ, дѣйствительно, неподходящихъ, развращенныхъ старорежимной атмосферой, но практическія соображенія властно требовали постепенности въ этой чисткѣ, а не немедленной коренной ломки, не дававшей возможности замѣнить надлежащими кадрами образовавшейся пустоты въ служебномъ и чиновничьемъ механизмѣ. Въ частности, неосмотрительно быстро было произведено коллективное раскассированіе всей старой полиціи, чины которой были отправленны на фронтъ, гдѣ многіе, спасая свою шкуру, занялись демагогической агитаціей. Не будь спѣшки и огульности въ проведеніи расформированія полицейскихъ учрежденій, можно было бы произвести надлежащій отборъ среди чиновъ полиціи, оставивъ на службѣ наиболѣе подходящіе элементы и не разстраивая тѣмъ самымъ всего аппарата.
Если въ центрѣ была еще возможность быстро и болѣе или менѣе сносно заполнить основные административные посты, то на мѣстахъ и эта возможность обычно отсутствовала. Было въ Петроградѣ рѣшено, что посты губернаторовъ и градоначальниковъ займутъ временно, до индивидуальныхъ назначеній и общей административной реформы, предсѣдатели губернскихъ земскихъ управъ и городскіе головы (послѣдніе — въ градоначальствахъ), Мин-во внутрен. дѣлъ разослало о томъ циркулярно телеграмму, предписывающую прежнимъ губернаторамъ и градоначальникамъ немедленно сдать должность устанавливаемымъ въ телеграммѣ замѣстителямъ. При составленіи этой телеграммы новая революціонная власть проявила старую повадку къ централизму, старое незнаніе въ столицѣ того, что дѣлается на мѣстахъ, въ провинціи. Теоретически и схематически получалась, глядя изъ центра, стройная картина: старорежимные администраторы удаляются и на мѣсто ихъ ставятся избранники населенія, главари мѣстнаго самоуправленія. На дѣлѣ же было упущено изъ вниманія, что во многихъ центрахъ во главѣ мѣстнаго управленія стоятъ лица по назначенію, либо элементы антиобщественнаго склада и ярко черносотеннаго направленія. Конечно, трудно было сразу произвести индивидуальныя назначенія на высшіе посты по мѣстной администраціи, но, при отправкѣ циркулярной телеграммы, нельзя было, вѣдь, не учесть и общеизвѣстныхъ мѣстныхъ особенностей. Иначе, могли легко получиться явленія нежелательныя, опасныя и явно противорѣчащія духу революціи. Такъ, едва не случилось, напримѣръ, въ Одессѣ.
Одесскій городской голова, пользующійся болѣе или менѣе широкой извѣстностью крайне-правый дѣятель, Б. А. Пеликанъ, получивъ циркулярную телеграмму о вступленіи въ должность градоначальника, имѣлъ, вѣдь, формальное право требовать сдачи ему должности высшаго въ городѣ администратора. Получилась бы картина конфузная и пикантная въ то же время: революціонная власть поставила градоправителемъ яраго и активнаго ретрограда. Вступленіе г. Пеликана въ должность градоначальника, въ виду его громкой репутаціи и слишкомъ уже опредѣленной политической физіономіи, безспорно вызвала бы въ городѣ панику, небезосновательное опасеніе погрома, тревогу за нарушеніе спокойствія и порядка, до сихъ поръ ничѣмъ не омрачавшихся. Во избѣжаніе подобнаго скандала, двумъ изъ мѣстныхъ общественныхъ дѣятелей удалось снестись по прямому проводу съ Петроградомъ и убѣдить министерство внутреннихъ дѣлъ въ необходимости отмѣнить назначеніе г. Пеликана, передавъ исполненіе функцій градоначальника помощнику его, полковнику В. Е. Есаулову, человѣку лойяльному и не вызывавшему общественнаго раздраженія (полковникъ Есауловъ до большевистскаго переворота оставался безсмѣнно градоначальникомъ Одессы, проявляя даже излишнюю эластичность и желаніе идти въ ногу съ крайними группами). Едва ли не первымъ шагомъ полк. Есаулова, послѣ назначенія его Вр. Правительствомъ, было руководительство арестомъ г. Пеликана и ряда его сподвижниковъ, преимущественно городскихъ дѣятелей и городскихъ служащихъ. Основаніемъ для этихъ арестовъ послужило поступившее въ штабъ военнаго округа донесеніе одного офицера о томъ, что г. Пеликанъ и его единомышленники по союзу Михаила Архангела и др. монархическимъ организаціямъ намѣреваются, арестовавъ начальника военнаго округа, начальника его штаба, градоначальника, видныхъ прогрессивныхъ общественныхъ дѣятелей, произвести въ городѣ погромъ, захватить власть въ свои руки и, не останавливаясь ни передъ чѣмъ, воспрепятствовать силой водворенію въ Одессѣ власти Времен. Правительства. Неизвѣстно, имѣли ли одесскіе «союзники» подобнаго рода намѣренія или нѣтъ, но неправдоподобнаго въ нихъ ничего не было, если принять во вниманіе боевой характеръ одесскихъ крайне-правыхъ организацій. Возможно, что поступившія въ штабъ округа свѣдѣнія были нѣсколько преувеличены и излишне конкретизированы, но, въ то же время, не исключается и возможность того, что своевременно принятыя мѣры и фактъ недопущенія вступленія г. Пеликана въ должность градоначальника помѣшали осуществленію витавшаго въ воздухѣ плана контръ-переворота. Документально ничего установить не удалось, но при рѣшеніи штаба округа произвести аресты дѣло представлялось серьезнымъ. Начальникъ штаба округа ген. Марксъ, давая приказъ командирамъ отдѣльныхъ небольшихъ воинскихъ отрядовъ на содѣйствіе при производствѣ арестовъ по опредѣленному списку чинами полиціи, въ торжественной формѣ, при обнаженной шпагѣ, требовалъ обѣщанія выполнить свой долгъ до конца. Рисовалась, при этомъ, возможность сопротивленія, чудилась Вандея и организованный отпоръ контръ-революціонеровъ. Никакого сопротивленія оказано не было, всѣ аресты были произведены согласно предписанію, никакихъ собраній контръ-революціонеровъ и складовъ оружія обнаружено при этомъ не было. Арестованные были препровождены не въ обычныя мѣста заключенія, а въ комфортабельное помѣщеніе реквизированной бездѣйствовавшей водолѣчебницы, гдѣ имъ разрѣшалось получать изъ дому обѣдъ, газеты и т. д. Постепенно арестованныхъ начали выпускать, но г. Пеликанъ пробылъ подъ арестомъ — съ переводомъ въ тюрьму — довольно долго, если память не обманываетъ — нѣсколько мѣсяцевъ, но уже по ордеру сенатора Трегубова, производившаго сенаторскую ревизію стараго одесскаго городского управленія, такъ и не доведенную до конца. Въ тюрьмѣ г. Пеликану пришлось пережить не мало тяжелыхъ минутъ въ виду постоянныхъ угрозъ по его адресу со стороны революціонной толпы, но въ первоначальномъ мѣстѣ заключенія ни г. Пеликану, ни его со-заключеннымъ ничто и никто не угрожалъ. По просьбѣ заключенныхъ, общественный комитетъ, командировалъ къ нимъ 3 своихъ представителей для выслушанія заявленій и жалобъ. Удалось подобрать такой составъ общественной делегаціи, при которомъ исключалась возможность какой либо грубости или безтактности по адресу арестованныхъ. Большинство заключенныхъ, помимо просьбъ семейнообывательскаго свойства, просило о предоставленіи возможности присягнуть Вр. Правительству, одинъ только г. Пеликанъ, держась съ большимъ достоинствомъ, никакихъ просьбъ не предъявлялъ. Делегаты общественнаго комитета, видимо, даже нѣсколько стѣснялись своей роли и меньше всего хотѣли походить на тюремщиковъ. Слухи противоположнаго характера, распространявшіеся впослѣдствіи, — явно вздорны.
До революціи казалось, что среди русскихъ интеллигентовъ имѣется много сильныхъ и цѣльныхъ личностей, то смѣлыми террористическими актами доказывающихъ, что слово у нихъ не расходится съ дѣломъ, то упорной борьбой за конституціонныя начала дѣйственно подготовлявшихъ новую эру. Но опытъ показалъ, что школа разрушенія не является всегда и школой созиданія, что творчески-положительная работа требуетъ чего-то иного.
На аренѣ революціи копошились сотни и тысячи людей разнаго калибра и склада, но, все же, имѣется основаніе говорить о безлюдіи революціонной эпохи, не создавшей ни своихъ героевъ, ни своихъ общепризнанныхъ вождей и руководителей. Упадочная неврастенія отмѣтила своимъ прикосновеніемъ иныхъ митинговыхъ ораторовъ, обладавшихъ даромъ мгновенно зажигаетъ сердца и увлекать трепетно-напряженныя души, но длительнаго водительства и глубокаго практическаго результата эти вспышки, въ общемъ, не давали.
Нервозность, которая всегда была присуща русской интеллигенціи, сильно еще развилась за время войны и революціи. Эта нервозность, выливающаяся въ истеричность и неврастеничность, многое объясняетъ въ ходѣ революціи, надъ которой часто рѣетъ призракъ нервной упадочности. Русскій интеллигентъ всегда недостаточно обращалъ вниманіе на свое физическое развитіе, а тутъ еще жизнь задавала безпрерывную трепку нервамъ: война 1904 г., революція 1905 г., погромы и карательныя экспедиціи 1900—1907 гг., реакція, война 1914—1917 гг., вторая революція, большевизмъ, терроръ, бѣженство и т. д. — сколько во всемъ этомъ источниковъ нервнаго разстройства; въ какихъ условіяхъ за всѣ эти годы зарождались, росли и развивались дѣти, подростки, юноши! Передъ войной, когда все въ Россіи ходило словно надъ пропастью, къ тому же усилилась въ буржуазно-интеллигентскихъ кругахъ страсть къ нездоровымъ наслажденіямъ, развратъ, кутежи. Стали чаще прибѣгать къ кокаину, морфію, опіуму. Большевизмъ усилилъ и укрѣпилъ эти больныя страсти. Ими только и можно объяснить жестокость чекистовъ. Фактически установлено, что казни въ че-ка производятся обыкновенно въ состояніи опьяненія, одновременно — алкоголемъ и кокаиномъ. Въ подвалахъ одесской чрезвычайки, къ моменту прихода добровольцевъ, нашли большіе запасы коньяку, а въ помѣщеніяхъ для палачей — баночки изъ-подъ кокаина. Разсказы вырвавшихся изъ чрезвычаекъ единодушно сходятся на выясненіи роли возбуждающихъ наркозовъ во всей организаціи террора большевиковъ. Однимъ изъ наиболѣе жестокихъ палачей была въ Одессѣ молодая артистка, дочь полковника, явная садистка, испытывавшая наслажденіе въ собственноручныхъ разстрѣлахъ, сопровождавшихся издѣвательствами надъ разстрѣливаемыми молодыми офицерами. Въ изувѣрствѣ интеллигентныхъ большевистскихъ главарей болѣзненная нервозность образованнаго и полу-образованнаго класса нашла свое крайнее воплощеніе. Среди русскихъ невропатологовъ, безспорно, найдется свой докторъ Кабанесъ, который изложитъ исторію русской революціи и гражданской войны и зарисуетъ галлерею вождей эпохи съ точки зрѣнія нерво-психо-патологіи.
Все это не можетъ не пугать всѣхъ задумывающихся надъ будущимъ и надъ судьбами родины, для которой раньше всего нужна будетъ упорная, трезвая, практическая работа по возстановленію разрушенныхъ основъ жизни, созиданіе ея матеріальныхъ прогалинъ, творчество культурное. Этотъ духъ строительства и созиданія охватилъ западно-европейскую интеллигенцію, въ значительной степени проникнутую сознаніемъ необходимости мощнаго подъема всеобщей производительности послѣ 4 лѣтъ военнаго разрушенія. Сумѣетъ ли русская интеллигенція выдвинуть изъ своей среды технически приспособленныхъ и духовно стойкихъ апостоловъ новой религіи, которую Эдуардъ Эрріо опредѣляетъ кратко, но выразительно: "créer".
Россія и до войны была бѣдна въ области внѣшней матеріальной культуры, а теперь ея бѣдность въ этомъ отношеніи такова, что исключаетъ даже возможность мало малъски сноснаго существованія. Никакая духовная работа невозможна въ голой пустынѣ, отрѣзанной отъ окружающагося міра, съ населеніемъ, мрущимъ отъ голода, холода и болѣзней. Во имя идеаловъ нужно возсоздать нормальное питаніе, пути сообщенія, санитарно-гигіеническое положеніе, безопасность. Только послѣ этого возможна будетъ забота и не о «хлѣбѣ насущномъ», о пищѣ духовной, которой такъ жаждетъ опустошенная большевизмомъ русская душа. Это отнюдь не является проповѣдью матеріализма, грубаго практицизма и теоріи малыхъ дѣлъ, это лишь — учетъ реальнаго соотношенія сплъ, отказъ отъ туманнаго донкихотства. Погоня въ нищей, голодной и вшивой Россіи за вѣтрянными мельницами можетъ принести новыя неисчислимыя бѣдствія. Ихъ можетъ предотвратить только лишь — временное, конечно, — выдвиганіе на первый планъ удовлетворенія практическихъ нуждъ, освѣщаемое вѣчными идеалами русской интеллигенціи.
Русская интеллигенція всегда и во всемъ старалась подчинить свою линію поведенія интересамъ народа. Интересы эти иногда и не вполнѣ правильно толковались, но намѣренія всегда были добрыя и искреннія. Россія, страна контрастовъ, знала одновременное сосуществованіе высшей культуры съ высшимъ невѣжествомъ, но лучшіе представители культурныхъ слоевъ неизмѣнно чувствовали свой долгъ передъ народомъ, свою обязанность поднять его до себя, улучшитъ его положеніе. Черезъ теорію опрощенія, черезъ хожденіе въ народъ передовая интеллигенція выявляла свое отношеніе къ народу, преисполненное любви и горячаго желанія помочь. Съ этимъ какъ-то уживалось фактическое незнаніе народа, на истинный ликъ котораго глаза пріоткрыла только революція. Весьма въ этомъ отношеніи характерна распространенная до послѣдняго времени вѣра широкихъ круговъ интеллигенціи не только въ возможность осуществленія соціалистической программы въ русской деревнѣ, но и вѣра въ стремленіе крестьянства къ осуществленію соціализма. Только немногимъ было дано предвидѣніе всей иллюзорности этого взгляда, имѣвшаго, между прочимъ, столько тяжелыхъ и вредныхъ послѣдствій. Свѣтлой памяти А. И. Шингаревъ, знавшій подлинныя настроенія крестьянства, писалъ въ своемъ дневникѣ: «Крестьянство разочаруетъ всѣ ожиданія соціалистовъ, какъ только кончиіея захватъ и самый хищническій раздѣлъ частновладѣльческой земли. Никакая соціализація не сможетъ оыть осуществлена. Дѣло кончится и у насъ полной противоположностью тому, къ чему стремятся соціалисты». Между тѣмъ, зачатки аграрнаго соціализма имѣлись даже и въ не-соціалистическихъ группировкахъ, напримѣръ, въ программѣ партіи к.-д. въ ея послѣдней — революціоннаго періода — редакціи, касающейся земельнаго вопроса.
Народничество переживаетъ сейчасъ глубокій и серьезный кризисъ, оно изъ теоретически-абстрактнаго должно превратиться въ трезво-реальное, лишенное романтики и фантастики. Основа народническаго направленія, т. е. устремленіе въ сторону народа, можетъ и должна остаться прежней, жизнь измѣнитъ его методы и поле зрѣнія. Россія — типичная крестьянская демократія, — истинный хозяинъ земли русской. Придется считаться и съ некультурностью массы русскаго крестьянства, и съ его тягой къ институту частной собственности. Изъ стремленія къ частной собственности надо будетъ извлечь всю его положительную сторону (склонность къ порядку, труду, экономіи), корректируя стороны отрицательныя постепеннымъ и осторожнымъ законодательнымъ ограниченіемъ возможности новой мобилизаціи земельной собственности, новаго злоупотребленія аренднымъ правомъ и т. д. Теперь въ кругахъ интеллигенціи уже «примирились» съ органической склонностью крестьянства владѣть землей на правахъ частной собственности, но еще такъ недавно въ интеллигентскихъ кругахъ сильно было отвращеніе къ частно-собственническимъ инстинктамъ. Помнится та одинокая позиція, которую занималъ въ этомъ отношеніи Ф. И. Родичевъ, который много лѣтъ до отрезвленія 1921—22 гг. отстаивалъ и горячо защищалъ идею мелкой крестьянской частной собственности.
На ближайшія десятилѣтія Россіи, безспорно, предстоитъ всѣ свои внутреннія силы посвятить земельному устройству, интенсификаціи сельскаго хозяйства, приспособленію всѣхъ вѣтвей жизни и законодательства къ нуждамъ крестьянъ-землепашцевъ. Отсюда же вытекаетъ и задача интеллигенціи посильно служить крестьянской демократіи, насаждать въ ея средѣ начала культуры и права. Тяжелая и, порою, неблагодарная это будетъ задача, но исторически-необходимая и истинно-государственная. Придется отъ многаго отказаться, со многимъ примириться, со многимъ сжиться. Безспорно, темпъ культурной жизни временно понизится, культурное развитіе будетъ идти не столько вверхъ, сколько вширь, и тутъ экстенсивность будетъ замѣняться интенсивностью. Интеллигентское бытіе отъ этого, быть можетъ, станетъ сѣрѣе, оно будетъ лишено яркихъ вспышекъ и солнечныхъ пятенъ, но оно, зато, станетъ почвеннымъ. Русская культура перестанетъ быть экзотическимъ цвѣткомъ, произрастающимъ среди всеобщей грубости и невѣжества, она получитъ базу и, главное, возможность развитія.
Н. Г. Гаринъ-Михайловскій, знавшій деревню и трезво оцѣнивавшій удѣльный вѣсъ крестьянства, подчеркивая рутинерство крестьянской массы, не отрицалъ все же возможности убѣдить крестьянина въ истинѣ: «но это надо доказать ему не одними только словами, а и дѣломъ, многолѣтнимъ опытомъ». Этого рода служеніе крестьянству султъ, наряду съ горькими минутами, и высокія творческія радости. На первыхъ порахъ, надо шлагать, матеріальныя условія работы интеллигенціи и будутъ понижены, но постепенно довѣріе къ интеллигенціи будетъ завоевываться, трудъ ея выше цѣниться, культурный слой среди молодого поколѣнія крестьянства — расти. А, разъ все это такъ, нѣтъ и почвы для пессимизма, можно примириться на время и съ ослабленіемъ яркихъ взлетовъ рафинированной культурной работы, нѣкоторымъ опрощеніемъ интеллигентской жизни, извѣстнымъ приближеніемъ ея къ общему уровню. Истинный демократъ со всѣмъ этимъ безъ особаго труда примирится, понимая неизбѣжность взаимодѣйствія островковъ филигранной городской культуры и моря муяшцкаго темнаго царства. По мѣрѣ того, какъ крестьянская Россія будетъ богатѣть, будетъ укрѣпляться и роль интеллигенціи, улучшаться ея положеніе, пусть — служебное, но незамѣнимое и органически-нужное. Самое широкое развитіе агрономической помощи деревнѣ; снабженіе ся удобреніями, сельскохозяйственными орудіями и машинами; созданіе желѣзнодорожной сѣти, пріуроченной къ нуждамъ хлѣбной торговли; портостроительство, связанное съ раціональной хлѣбо-экспортной политикой; заключеніе торговыхъ договоровъ на основѣ крестьянскихъ интересовъ; регулированіе тарифныхъ и фрахтовыхъ ставокъ въ связи съ нуждами сельскаго хозяйства — таковы главнѣйшія вѣхи будущей законодательной работы въ свободной демократической Россіи. Производя эту работу, передовая интеллигенція наша не только отдастъ новую дань своей сыновней любви Россіи и ея крестьянскому большинству населенія, но она этимъ путемъ настолько экономически укрѣпитъ крестьянскую демократію, что явится предвѣстникомъ углубленія культурной заслойки и болѣе высокой оцѣнки интеллигентскаго труда. Какъ бы ни былъ по природѣ расчетливъ русскій мужикъ, но, богатѣя и пріучаясь пользоваться культурными благами, онъ начнетъ понимать и значеніе интеллигентнаго труда, его не только культурную, но и чисто-экономическую цѣнность. Жизнь воочію докажетъ крестьянамъ цѣлесообразность затратъ на культурныя нужды, экономическое значеніе образованія и спеціальныхъ знаній, простую выгодность пользованія услугами интеллигенціи. Когда же усилится притокъ интеллигентныхъ силъ изъ среды самого крестьянства, ровъ между интеллигенціей и народомъ начнетъ засыпаться, ибо взаимоотношенія ихъ начнутъ принимать болѣе нормальную форму, обѣ стороны будутъ болѣе трезво глядѣть другъ на друга, правильнѣе оцѣнивать другъ друга, придя къ заключенію, что спасеніе только въ ихъ взаимномъ сотрудничествѣ.
Чтобы дойти до трезваго осознанія своей роли въ мужицкой Россіи, интеллигенціи нашей придется отказаться отъ многихъ иллюзій, пойти на не малыя жертвы, смириться въ своей чисто-интеллигентской гордынѣ. Жизнь въ крупныхъ городахъ станетъ болѣе тусклой, но въ деревняхъ — болѣе яркой. Это будетъ менѣе эффектно, но болѣе справедливо и демократично. Образованный классъ перестанетъ получать образованіе на народныя средства, не давая народу нужнаго ему въ его быту. Крестьянство, эта опора русскаго бюджета, начнетъ получать сторицею на капиталъ, затраченный имъ на содержаніе университетовъ, спеціальныхъ высшихъ учебныхъ заведеній и научныхъ учрежденій.
Земледѣльческая Россія своей организаціей крестьянскихъ массъ должна дать соки тому эмбріону зеленаго интернаціонала, который имѣется уже въ Болгаріи и, отчасти, — Соединенныхъ Штатахъ, Франціи, Венгріи и т. д. И въ этомъ отношеніи интеллигенціи предстоитъ громадная роль, ибо зеленый интернаціоналъ не только долженъ улучшить положеніе всѣхъ работающихъ на землѣ, но долженъ явиться и факторомъ обще-мірового прогресса.
Ясное дѣло, что русская крестьянская демократія не дастъ осуществиться мечтѣ нѣкоторыхъ землевладѣльцевъ въ Западной Европѣ фактически замѣнить чернымъ флагомъ политической реакціи зеленый флагъ землепашца, но русской интеллигенціи предстоитъ еще сдѣлать должное, чтобы не допустить рокового по своимъ послѣдствіямъ шага въ сторону реакціи. Реакція стремится опереться на крестьянство, чтобы, поборовъ крайности рабочаго движенія, раздавить все демократическое. Русскому крестьянству необходимо достаточно вразумительно разъяснить и эту опасность, висящую надъ его головой, сорвавъ маски съ волковъ въ овечьей шкурѣ — съ ловкихъ демагоговъ, фактически преслѣдующихъ свои, помѣщичьи, вожделѣнія. Близкіе къ деревнѣ интеллигенты должны разъяснить рядовому крестьянству, что его спасеніе — въ союзѣ только съ прогрессивно-демократическими группами, что зеленый интернаціоналъ можетъ бытъ силенъ только, если онъ будетъ строго прогрессивенъ въ своей программѣ и тактикѣ.
Весь этотъ многосложный и многогранный процессъ работы для крестьянства, съ крестьянствомъ и во имя крестьянства, интеллигенція, естественно, можетъ продѣлать только подъ русскимъ національнымъ флагомъ. Большевизмъ въ качествѣ антитезы своему интернаціонализму положилъ начало углубленію русскаго національнаго чувства въ широкихъ народныхъ массахъ. Неудачныя дѣйствія едва ли не всѣхъ иностранцевъ, въ той или иной формѣ проявлявшихъ интервенцію въ русскія дѣла въ періодъ большевизма, создали даже чувство ксенофобіи, ненависти ко всему чужеземному. Ненависть эту не въ малой степени питаютъ своей дѣятельностью и тѣ «интернаціональные коммунистическіе отряды», при посредствѣ которыхъ большевики подавляютъ возстанія, реквизируютъ хлѣбъ, собираютъ продналогъ, приводятъ вті исполненіе смертные приговоры и массовые разстрѣлы. Остро-непріязненное чувство къ иностранцамъ вселяли, съ одной стороны, нѣмцы, румыны и поляки своими дѣйствіями въ южной Россіи, а японцы — въ Сибири; съ другой же стороны, китайскіе, венгерскіе, германскіе наемники большевиковъ на всемъ пространствѣ Россіи своей жестокостью вызвали всеобщій ропотъ и гнѣвъ. Когда Россія избавится отъ большевистскаго засилія, интеллигенціи придется бороться съ обобщеніемъ фактовъ въ этой области, парализовать культивированіе гоненій на все иностранное и иноземное. Подобнаго рода ксенофобія не только легко можетъ выродиться въ самый грубый шовинизмъ и зоологическій націонализмъ, но она же можетъ имѣть свои вредныя послѣдствія и при обрисовкѣ международнаго положенія Россіи, и при ея экономическомъ возрожденіи, невозможномъ безъ широкаго содѣйствія иностраннаго капитала. Чуткая совѣсть русской интеллигенціи подскажетъ ей всѣ аргументы, нужные для того, чтобы обрисовать границы и заглушить въ зародышѣ чувство злобной и слѣпой мести, а также стремленіе къ китайской стѣнѣ обособленности.
Съ этой оговоркой, нужно пожелать развитія и укрѣпленія національнаго самосознанія русской интеллигенціи, проявляемаго, какъ во внѣ — при дѣятельности въ крестьянской средѣ, такъ и внутри, въ чисто интеллигентскомъ быту. И среди интеллигенціи придется преодолѣть ксенофобскія склонности, въ частности, все растущую ненависть ко всему англійскому и польскому. Само же національное чувство нельзя всѣми мѣрами не лелѣять и холить. Интернаціонализмъ ленинскаго типа въ рядахъ интеллигенціи — изжитъ, повидимому, окончательно. Въ униженіяхъ и несчастіяхъ зародилось и пустило глубокіе ростки національное и патріотическое чувство. Россія перестала быть голой словесной формулой, въ любви къ Россіи не стѣсняются больше громко признаваться. О величіи Россіи, о счастіи народовъ Россіи съ тоскою мечтаютъ и подъ пятою большевистскаго сапога, и кушая въ бѣженствѣ горькій хлѣбъ изгнанія. Національное чувство закалилось подъ вліяніемъ національныхъ униженій, наносимыхъ близорукой политикой Людендорфовъ, Ллойдъ-Джорджей, Пилсудскихъ, представителей нѣкоторыхъ окраинныхъ новообразованій. Создается углубленное патріотическое и національное чувство, кѣмъ-то названное «патріотизмомъ униженныхъ и оскорбленныхъ». Родина стала для русскаго интеллигента реальностью, ее научились любить горькою любовью.
Великія метаморфозы, произведенныя годами революціонной бури въ духовномъ обликѣ россійскаго интеллигента, не ограничиваются зарожденіемъ патріотизма и національнаго самосознанія, а также проникновеніемъ въ глубины идеи государственности. Рухнулъ и другой фетишъ: матеріализмъ.
Доведенный большевиками до абсурда, матеріализмъ не могъ не оттолкнуть отъ себя всѣхъ, въ комъ еще не окончательно опустошена душа, въ комъ живо еще стремленіе къ какому бы то ни было идеалу. Однако, повидимому, отнюдь не зарождается неоромантизмъ или безпочвенный идеализмъ, а чисто реалистическое міровоззрѣніе съ идеалистическими импульсами. Среди интеллигенціи въ тоже время растутъ религіозныя теченія и настроенія, усиливается и тяга къ мистикѣ. Крахъ марксистской идеологіи и, въ частности, теоріи историческаго матеріализма, вызываетъ въ жизни мощные ростки чуждаго туманной метафизики реалистическаго идеализма или, если угодно, идеалистическаго практицизма. Демократическій идеалъ освѣщаетъ своимъ яркимъ свѣтомъ эти исканія новой истины, одной изъ основъ которой является творческій трудъ, одной изъ базъ которой служитъ лаборократія, господство трудового начала и трудовой морали. Въ качествѣ реакціи на апогей грубаго матеріализма, сказавшійся въ большевизмѣ, замѣтенъ сейчасъ и нѣкоторый ростъ чисто-мистическихъ настроеній, склонность къ полному отреченію отъ позитивнаго и углубленіе въ область трансцедентнаго. Растетъ и вліяніе христіанской морали, философски противопоставляемой марксистскому матеріализму. Усиливается также и тяга къ офиціальной, догматической церковности, въ которой послѣ войны и революціи многія души находятъ утѣшеніе и точку опоры. Равнодѣйствующая всѣхъ этихъ теченій и настроеній проходитъ, думается, по оси углубленной надземности и исканія идеала, сочетающаго небо и землю. Теченія эти еще не оформлены, они не лишены индивидуалистической пестроты. Врядъ ли, однако, они и въ будущемъ примутъ универсальную форму, ибо нюансы и тонкости духовныхъ исканій не допустятъ полной унификаціи. Можно даже предположить, что эта неустойчивость исканій многихъ толкнетъ найти успокоеніе въ церковности: къ этому ведетъ и намѣчающаяся роль православнаго духовенства въ національномъ русскомъ движеніи, и ростъ церковной общественности, и предпочтеніе многими церковно-соборнаго начала безконечно тяжелымъ и труднымъ индивидуальнымъ поискамъ истины. Все это пробужденіе религіознаго сознанія является въ извѣстной степени доказательствомъ того, что русская мысль, послѣ крушенія многихъ фетишей и идей, подошла теперь вплотную къ идеѣ религіозной. Обанкротилась идея классовая, жизнь изрядно потрепала идею партійности, поблекли краски соціалистическаго идеала, но не померкла, а выросла идеологія духовно-религіознаго характера. Въ антибольшевистскомъ движеніи были дѣлаемы (въ Сибири и на Югѣ) попытки использованія религіознаго подъема, какъ стимула для усиленія борьбы съ бѣсами большевиками, но организація всякаго рода «священныхъ дружинъ» уклонялась отъ идеаловъ крестоносцевъ, приближаясь по духу скорѣе къ формированіямъ «священнаго союза» съ его реакціонно-затхлыми устоями.
Нужно отмѣтить, что нарожденье въ самой Россіи группъ священства новой формаціи, съ новой психологіей и новымъ подходомъ къ событіямъ не сопровождалось такимъ же явленіемъ среди духовенства областей, временно освобождаемыхъ отъ большевиковъ, а также среди духовенства бѣженской Руси. Севастопольскій епископъ Беньяминъ и его органъ «Святая Русь» слишкомъ краснорѣчиво свидѣтельствовали въ Врангелевскій періодъ о курсѣ въ сторону самой черной реакціи значительной группы православнаго духовенства. О томъ же свидѣтельствуетъ и роль, сыгранная частью одесскаго духовенства въ формированіи «христіанскаго блока», этой открыто реакціонной организаціи, созданной передъ выборами въ одесскую город. думу.
Въ бѣженствѣ, сравнительно выгодно отличалась фигура архіепископа кишиневскаго Анастасія, стремящагося идти въ уровень съ духомъ времени и указывающаго въ своихъ проповѣдяхъ и на отрицательныя явленія средп представителей «бѣлаго» движенія (помнится, сколько разговоровъ вызвала проповѣдь высокопреосвященнаго Анастасія произнесенная въ началѣ 1920 г. въ Константинополѣ съ горячимъ осужденіемъ тѣхъ изъ офицеровъ и представителей тѣхъ бѣженскихь «верховъ», которые кутежами и грубымъ безсердечіемъ тагъ тягостно оттѣняли въ глазахъ иностранцевъ отрицательныя стороны русскаго быта). Митрополитъ херсопо-одесскій Платонъ, тяготѣющій къ правымъ группировкамъ, оказалъ русскому дѣлу въ Америкѣ извѣстную услугу своей энергичной пропагандой противъ большевиковъ. Представитель высшаго церковнаго управленія Юга Россіи въ Зап. Европѣ архимандритъ Сергій своими темпераментными монархическими проповѣдями и лекціями, своимъ лубочнымъ смакованіемъ легенды о «жицо-массонскомъ» заговорѣ не вплелъ лавровъ въ терновый вѣнокъ русскаго духовенства. Наконецъ, владыка Евлогій своими выступленіями въ Берлинѣ и Парижѣ перенесъ на церковный амвонъ задоръ политическаго борда опредѣленнаго уклона, не имѣющаго силы противостоять искушенію превратить панихиду по жертвамъ краснаго террора (въ сентябрѣ 1921 г.) въ панихиду «по благочестивомъ Государѣ Императорѣ Николаѣ Александровичѣ». Въ переполненной МОЛЯЩИМИСЯ русской церкви въ Парижѣ это контрабандное поминовеніе одной изъ жертвъ краснаго террора вмѣсто назначеннаго поминовенія сі жертвы «таганцевскаго» заговора произвело на многихъ сильное и опредѣленное впечатлѣніе.
Настойчивое выявленіе въ бѣженствѣ воинствующаго политиканства части православнаго духовенства нашло яркое воплощеніе въ постановленіи церковнаго собора, состоявшагося въ ноябрѣ 1921 г. въ Юго-Славянскомъ городѣ Карловицахъ. Соборъ этотъ большинствомъ голосовъ мірянъ и сравнительно незначительной группы священнослужителей обнародовалъ «посланіе», въ которомъ заключался и такой чисто политическій призывъ-молитва: «да вернетъ на Всероссійскій Престолъ Помазанника, сильнаго любовію народа, законнаго Православнаго Царя изъ Дома Романовыхъ.»
Марковы II, Ширинскіе-Шихматовы и прочіе Рейхенгальцы, склонивъ на свою сторону часть духовенства, въ этомь посланіи церковнаго собора сумѣли контрабандой провести нужный имъ политическій грузъ.
Переоцѣнка цѣнностей въ кругахъ интеллигенціи отнюдь не является явленіемъ, характеризующимъ всю интеллигенцію, безъ исключенія. Лишь въ верхахъ опытъ, накопленный во время гражданской войны и революціи, вызываетъ сдвиги и исканія истины, но одновременно сказываются въ иныхъ интеллигентскихъ кругахъ и старыя настроенія, пагубно сказавшіяся и въ предреволюціонный періодъ. Много еще имѣется интеллигентовъ, для которыхъ партійное и кружковое заслоняютъ собою общее и государственное. Духъ жертвенности, умѣніе и желаніе кое-чѣмъ поступиться, отказаться отъ чего либо дорогого и привычнаго — точно также отнюдь не является универсальнымъ явленіемъ въ кругахъ нашей передовой интеллигенціи. Напротивъ того, часто — и, даже, слишкомъ часто — сказывается узкій фанатизмъ, упорное желаніе не сойти съ занятой разъ «принципіальной позиціи», неумѣніе гибко и подвижно учесть измѣненіе жизненныхъ условій.
Любопытно отмѣтить, что разочарованія, принесенныя совокупностью событій, сказались наиболѣе ярко не столько у интеллигентовъ мужского пола, сколько у женщинъ, и не столько у интеллигентовъ вполнѣ уже зрѣлаго возраста, сколько у молодежи, въ частности — учащейся. Женщины-интеллигентки въ оцѣнку и переживанія фактовъ вносятъ обычно больше эмоціональности и это обстоятельство сказывается въ колебаніяхъ политическаго маятника среди интеллигентныхъ русскихъ женщинъ. Большевизмъ всѣмъ достаточно истрепалъ нервы, но у интеллигентокъ порожденная ужасами гражданской войны обнаженность нервовъ выливается, какъ общее правило, особенно сильно. Политическія сужденія многихъ интеллигентныхъ женщинъ проникнуты исключительно отраженіями пережитого, чувство заслоняетъ разумъ, отсутствіе точной освѣдомленности замѣняется слухами и легендами, обывательскія «ненависти» и «обожанія» даютъ себя сильно чувствовать. Въ началѣ революціи сколько истерическихъ поклонницъ было у Керенскаго, а сколько изъ этихъ же поклонницъ, презрительно взиравшихъ въ 1917 г. на болѣе умѣренныя группы, въ 1919 г. на городскихъ выборахъ юга Россіи поддерживали крайне-правые списки кандидатовъ въ гласные, участвовали въ церковно-приходскихъ сестричествахъ, такъ недальновидно сочетавшихъ мистическо-религіозныя настроенія съ самой подлинной реакціонностью и тоскою по самодержавію!
Что касается молодежи, то не обобщая слишкомъ фактовъ, нельзя не признать, что въ ея средѣ явственно проявляется, какъ послѣдствіе переутомленія революціонной бурей, а также — той же эмоціональности и нервозности, отходъ одновременно отъ идеалистическихъ и отъ прогрессивно-политическихъ позицій. Со свойственной молодежи пылкостью, нынче въ модѣ высмѣивать въ ея средѣ идеалы «отцовъ», которые «дѣти» склонны замѣнить меркантилизмомъ и карьеризмомъ. Національное самосознаніе часто замѣняется во многихъ университетскихъ кружкахъ націонализмомъ и нетерпимостью шовинистическаго свойства. Въ кругахъ учащихся высшей школы идетъ проповѣдь аполитизма, но не въ смыслѣ одного только занятія наукой и прекращенія игры въ политику, но и въ смыслѣ выработки въ себѣ пренебрежительно-безразлично-презрительнаго отношенія къ вопросамъ «обанкротившейся» политики. Сравнительно еще недавно едва ли не общимъ правиломъ былъ высокій уровень идеализма учащейся молодежи. Студенты и курсистки почти сплошь были заражены духомъ идеализма и, притомъ, революціоннаго. Этотъ апогей идеализма и революціонности завершался часто въ университетскихъ аудиторіяхъ, внѣ которыхъ, по окончаніи высшаго учебнаго заведенія, захлестывала тина жизни и начинался, но чьему-то мѣткому выраженію, періодъ размагничиванія. «Размагниченный интеллигентъ» начиналъ брать взятки, собирать усиленно презрѣнный металлъ со своихъ паціентовъ и кліентовъ, питъ, играть въ карты и т. д. Университетскій идеализмъ начиналъ уходитъ въ прошлое и покрываться дымкой. Французы, впрочемъ, утверждаютъ, что нужно быть горячимъ соціалистомъ въ юности, чтобы стать добрымъ радикаломъ въ болѣе зрѣломъ возрастѣ. У насъ же — сперва насаждалась педо-кратія, молодежь была чуть ли не сплошь активно-революціонна, а, по окончаніи высшей школы, начинала размагничиваться, а теперь — молодежь начинаетъ отворачиваться отъ идеаловъ и лѣвой политики, контрастируя въ нѣкоторой степени въ этомъ отношеніи со старшими поколѣніями.
Нужно откровенно и опредѣленно сознаться, что всему религіозно-идеалистическому теченію въ Россіи предстоитъ преодолѣть на своемъ пути много серьезныхъ препятствій. Изъ числа ихъ нельзя не выдвинуть на первый планъ того моральнаго разврата, который внесъ въ русскую жизнь большевизмъ. Большевистское владычество, осквернивъ души русскихъ людей, понизило нравственную сопротивляемость и чистоту. Элементарной честности нанесенъ серьезный ударъ, ложь стала неизбѣжнымъ спутникомъ жизни въ Совдепіи. Ненависть къ коммунистическому начальству, страхъ передъ всесильной гидрой чрезвычайки — все это подорвало начала порядочности, правдивости, добросовѣстности. Временное и наносное — оно врядъ ли пройдетъ совершенно безслѣдно, останется, если не привычка, то трещинка въ моральномъ кодексѣ. Саботажъ, служба въ ненавистной красной арміи, изворачиваніе въ дѣлѣ полученія для семьи пайка — всѣ эти явленія разнаго порядка въ итогѣ приводятъ къ одному результату — моральному надлому, къ «примѣненію къ подлости». Обманъ вводится въ систему, на немъ строятся въ извѣстной степени взаимоотношенія. Ради спасенія жизни близкихъ завязываются связи, которыя накладываютъ свой отпечатокъ: вчера знакомый большевикъ оказываетъ обывателю услугу, спасая его изъ лапъ большевистскаго палача, а завтра, послѣ изгнанія большевиковъ, избѣжавшій разстрѣла прячетъ у себя большевика отъ поисковъ администраціи или суда. Фантастическая дороговизна жизни толкаетъ многихъ ради прокормленія семьи на всевозможныя «комбинаціи», а также на спекуляцію, взяточничество, хищенія.
Русская интеллигенція, за рѣдкими исключеніями, не запятнала себя соглашательствомъ съ большевиками. Служба въ совѣтскихъ учрежденіяхъ изъ-за куска хлѣба и изъ-подъ палки отнюдь не есть еще соглашательство. Не садясь за одинъ столъ съ «филистимлянами», русская интеллигенція въ ея цѣломъ не продала своего первородства за чечевичную похлебку. Она сохранила свое достоинство, не склонила головы въ смыслѣ продажи своихъ убѣжденій, но, подавляя проклятія, по неволѣ пошла па работу техническаго характера: сколько и при этомъ было борьбы, колебаній, сомнѣній, угрызеній совѣсти, бунтовъ души... Сколько нанесено при этомъ ранъ и вынесено душевныхъ страданій ... Сколъ безконечны моральныя и физическія муки, вынесенныя интеллигентами, подвергнутыми большевистскимъ «пыткамъ страхомъ», террору, не столько и не только палачей чрезвычайки, но и террору продовольственному, лишеніямъ пайка, уменьшеніямъ продовольственнаго раціона для себя и семьи. Иные интеллигенты изъ анти-большевистскаго лагеря, которые не за страхъ, а за совѣсть пошли служить большевикамъ — сдѣлали это если не по недомыслію, то зачастую сбитые съ толку лживой информаціей большевиковъ о міровой, якобы, коммунистической революціи, о всеобщемъ и за рубежомъ подчиненіи интеллигенціи III интернаціоналу и т. д. Нашлись — хотя и въ небольшомъ количествѣ — прозелиты большевизма изъ соображеній карьеризма, корыстолюбія и честолюбія; эти уже вѣдали, что творятъ, они сознательно продавали душу свою.
Такъ или иначе, но большевизмъ въ разной степени оказалъ свое тлетворное вліяніе на нравственный укладъ населенія, въ частности — интеллигенціи. Плоды большевистскаго развращенія будутъ еще долго сказываться.
Нужно, при этомъ, различатъ переживанія интеллигентовъ внутри Совѣтской Россіи и внѣ ея — въ изгнаніи. Подобно тому, какъ въ самой Совдепіи многіе, толкаемые нуждой, шли на компромиссы съ совѣстью и отступали отъ общепринятыхъ моральныхъ нормъ, такъ и въ бѣженской средѣ нужда вызываетъ порою уродливыя и темныя явленія. Въ поискахъ заработка, иные бѣженцы доходятъ до поступковъ циничныхъ по своей аморальности, особенно почему-то ярко это сказывалось въ 1920—21 гг. въ Константинополѣ, гдѣ такъ процвѣтали русскіе притоны и русскіе сводники, гдѣ такъ скандальна была уголовная хроника міра бѣженцевъ. Оторванные отъ родины, лишенные живительнаго прикосновенія къ родной почвѣ и родной дѣйствительности, въ бѣженствѣ, какъ это имѣло мѣсто и въ старой, до-революціонной миграціи, стала развиваться — вліяніе бездѣлья — сплетня, клевета, взаимная ненависть, злоба, эгоцентризмъ, мелочная грызня, игра самолюбій, вліяніе больной печени и нервовъ. Этой затхлой и душной атмосферой деморализаціи въ значительной степени зараженъ бѣженскій русскій Парижъ, отъ проявленій жизни интеллигентныхъ круговъ котораго порою отдаетъ запахомъ тлѣнія, разложенія и распада. Иные бѣженскіе круги всю свою энергію отдаютъ на взаимное подсиживаніе, брань, крикливую и неприличную полемику. Все это тоже, въ извѣстной степени, не свидѣтельствуетъ ли о нравственномъ упадкѣ, о моральномъ развалѣ, о нѣкоторой утратѣ чутья дозволеннаго и допустимаго?
Что касается соглашательскихъ теченій, то они и въ бѣженской средѣ не сильны и мало вліятельны. Для растлѣнія душъ большевикамъ пришлось импортировать въ заграничные центры «спецовъ» по сей части, но и ихъ «работа» особаго успѣха не имѣла.
Нѣтъ нужды особливо подчеркивать все то значеніе, которое представляетъ собою для будущаго русской интеллигенціи излеченіе ея отъ той гангренозной язвы, насажденной большевиками. Для той грандіозной строительной работы, которая предстоитъ интеллигенціи въ Россіи, нужны люди морально-сильные и здоровые. Придется считаться съ послѣдствіями физическаго надрыва и нервнаго истощенія, въ области нравственной необходимъ мощный очистительный порывъ. Эта задача моральнаго оздоровленія интеллигенціи, усиленіе въ ея средъ строгости само-требованій — является одной изъ основныхъ предпосылокъ удовлетворенности въ сферѣ религіозныхъ исканій. Укрѣпленіе принципіальности, усиленіе духовнаго начала невозможны безъ предварительной работы по нравственному самоочищенію и оздоровленію. До изгнанія большевистскихъ «бѣсовъ» нечего и помышлять объ исканіи Бога живаго, о высокомъ духовномъ творчествѣ и стройкѣ принципіально-стойкаго и жизненнаго идеала.