Павел сам мечтал о подвиге, о служении вере, и разговор с Лукьяном оставил глубокий след в его душе. Он готов был пожертвовать для дела Божия всеми земными радостями, и он повторял про себя слова Лукьяна, чтобы полнее ими проникнуться.
Он долго бы остался в таком возвышенном настроении и, вероятно, перемогся бы совсем, если бы после разговора со своим учителем он куда-нибудь ушел или уехал, или как-нибудь мог устроиться так, чтобы не встречаться с Галей, по возможности не слышать, не думать о ней. Но, живя так близко, это было невозможно. Маковеевка была маленький хутор. За всем нужно было ходить оттуда в Книши. На следующий же день, идя в лавочку за солью, Павел увидел Галю, возвращающуюся с поля в толпе. Ему хотелось подойти к ней и хоть поздороваться, но тут к ней подошел Панас, и это его остановило. С Панасом у него наверное вышла, бы стычка, а ему было не до того. Он решился дождаться, пока тот отойдет. Но Панас не отходил всю дорогу. Павел видел, как он проводил ее до дому и долго задерживал ее у ворот.
Через несколько дней Павел увидел Галю у водопоя, куда она с другими девками пригнала скотину. Он вез сено с небольшого лужка, который имел около Книшей, и свернул к колодцу, чтобы напоить и своего коня, и стал ждать очереди.
– Добрый день, Галя, – сказал он.
– Будьте здоровы, – отвечала девушка, едва скользнув по нем взглядом.
Она не обрадовалась встрече, но в ней не было и прежнего задора. Вся она казалась какая-то придавленная.
– Не сердишься на меня? – спросил Павел вполголоса, улучив минуту, когда их не могли слышать.
Она ничего не ответила и только подняла длинные ресницы и устремила на него свои большие серые глаза вопросительно и печально. "К чему? Разве этим поможешь?" – говорил, казалось, этот долгий взгляд.
У Павла все внутри перевернулось от одного этого взгляда. Его прежних решений избегать ее как не бывало. Ему страстно захотелось еще раз видеться с ней, поговорить, попытать в последний раз счастья.
Но ему ничего не удалось сказать ей у колодца. Целый табун телят ринулся к корыту, тесня передних. Галя бросилась загораживать скотину, которая только что припала к воде. Потом, когда ее скотина напилась, она погнала ее домой, задумчиво понурив голову, и не обернулась даже в Павлову сторону.
С этого дня Павел стал искать встречи с Галей. Но то ли она его избегала, то ли случайность, теперь, как на зло, они всегда как-то разминались. Эти неведомые препятствия только раздражали его, усиливая в нем желание во что бы то ни стало повидаться с Галей и переговорить с ней. Он хотел сказать ей о предложении Лукьяна. Теперь он в него верил. Все его прежние сомнения бледнели по мере того, как росло нетерпение. Предложение Лукьяна стало казаться ему теперь не только разумным, но и легко осуществимым, лишь бы ей объяснить, в чем дело, и его приводило в лихорадочное раздражение то, что она теперь от него бегает.
Так прошло четыре дня. В пятницу утром Павел шел вынимать рыбу из ставков, поставленных на ночь в реке, как вдруг он увидел Галю, шедшую с Яриной и другой девушкой с реки, с бельем на коромыслах. Галя шла позади, медленно подвигаясь под грузом, который был у нее тяжелей, чем у других. Завидевши Павла, она еще более замедлила шаг, точно с намерением отделиться от передних. Когда они поравнялись, ее подруги ушли далеко вперед. Но она не остановилась и не сняла с плеч тяжелого коромысла и, как показалось Павлу, даже насупилась.
– Приходи, как люди отдыхать лягут, на Панночкину могилу, – проговорил Павел скороговоркой. – Придешь?
Галя колебалась ответом.
– Зачем? – спросила она чуть слышно.
– Нужно что-то сказать. Приходи! – умолял ее Павел. '
– Ну приду, – ответила Галя как будто против воли.
– Спасибо тебе! – воскликнул Павел.
Они разошлись, каждый своей дорогой. Павел пошел, почти побежал к реке, чтобы поскорей убраться с рыбой. Солнце приближалось уже к полудню и начинало сильно печь, а его ставки были поставлены довольно далеко вверх по реке, в месте, куда не доходил деревенский шум и где рыба любила ютиться. Минуя баштаны, он пошел к своему лугу и оттуда сбежал к густым камышам, которые звонко шуршали на мелком берегу. Раздвинув гибкую поросль, он добрался до маленького бугорка, который почти круглый год оставался не залитым водою, осторожно ступая по колючему дну, покрытому острыми камышовыми корнями. Вскоре поросль кончилась, и он увидел свои три ставка, чуть подымавшиеся над водою.
Улов был счастливый: кроме мелкой рыбицы, в прутьях ставков оказалось четыре карася и крупный лещ. Павел высыпал добычу в мешок, поставил ставки на бугор и, наскоро одевшись, пошел домой с влажным мешком на плече.
В Маковеевку можно было пройти берегом и рощею. Но он решился идти через Книши, так как от церкви была прямая дорога полем по меже.
Однако на этот раз короткое вышло дольше длинного. Едва только он вошел в деревню, как перед ним, точно из земли, выросла коренастая, толстая фигура попа Василия в порыжелой отвислой шляпе и грязном подряснике. Павел попытался было свернуть за первый угол. Но было уже поздно: отец Василий увидел его.
– Ты это что же? стречка дать хочешь от своего отца духовного, чернокнижник ты этакий, – крикнул он на всю улицу. – Видно, совесть не чиста! Поди, поди сюда. Мне тебя-то и нужно.
Нечего делать, нужно было подойти.
Отец Василий был поп старого покроя, добродушный и грубый, давно забывший за хозяйством и водкой ту малую премудрость, которой его пичкали в семинарии. Если бы не длинные волосы и подрясник, когда-то коричневого, а теперь грязно-серого цвета, то его нельзя было бы отличить от простого мужика.
– Ты что же это себе думаешь? Бунтовать? А? Ну да погоди, доберутся до тебя и до Лукьяна, апостола вашего, тоже. Будете вы знать, как народ бунтовать.
– Помилуйте, батюшка, чем же мы бунтуем? – возражал Павел.
– А в церковь не ходишь, причастия не приемлешь, на исповеди не бывал. Разве это не бунтовство? Ты знаешь ли, что тебе за это на том свете будет? В котле со смолой будешь кипеть, горячую сковороду лизать тебя заставят.
Он продолжал некоторое время в том же тоне.
– Бог милостив, батюшка, – добродушно сказал Павел. – Авось да вашими молитвами…
– Молитвами? Да на кой прах я за тебя, за оглашенного, молиться-то стану? – удивился отец Василий.
– Я так, к слову, – оправдывался Павел. – Думал, милость ваша будет. А коли вам недосуг, и на том спасибо.
– Я денно и нощно молюсь, чтобы вас, озорников, леший убрал, – сказал отец Василий. – Вот что. Одно от вас беспокойство добрым людям. Сколько вас тут, проклятого семени, развелось, а я за все отвечай! Ты вот у исповеди сколько не был, а?
– Два года, – отвечал Павел.
– Два года, а тебе и горя мало. А я отвечай. Я список архиерею подать должен. А как мне тебя записать, что ты был, когда ты не был?
Павел молчал. Его очень мало беспокоило, как справиться попу с исповедными списками, Он думал только, как бы поскорее отделаться.
– Ведь исповедь, – продолжал отец Василий, – от апостол и святых отец установлена во отпущение грехов. "Покайтеся", – сказано в Писании… Оглашенный ты этакий, ведь не отопрешься: "Покайтеся, сказано, и принесите плоды, достойные покаяния".
– Мы и каемся, батюшка, да только Богу, – Павел возразил вскользь. – А насчет плодов, – прибавил он с хохлацким юмором, – мы, батюшка, всегда согласны, потому сказано в Писании: "Просящему у тебя дай и ищущему не отказывай".
Отец Василий не заметил иронии, а понял только суть и смягчился.
– Щедры-то вы все на посулы, – сказал он тоном добродушного ворчуна, – а как до дела, так и не укусишь.
Отец Василий посмотрел пытливым оком на влажный мешок на плече своего духовного сына.
– Что это у тебя там в мешке? – спросил он.
– Рыба, батюшка.
– Рыба? Дело хорошее. А покажи.
Павел раскрыл мешок. Рыба, еще живая, зашевелилась.
– Караси? Хорошее дело караси, – одобрительно заметил отец Василий. – Лещик? и лещик дело хорошее. Сегодня же кстати пятница, матушке оно и ко двору. А там на дне что? Пескари? годятся и пескари. Уха хорошая. Снеси-ка ты это все ко мне. Вам, окаянным, зачем рыба? Вы и в великий пост, не то что в пятницу, скоромное жрете.
Павел не стал возражать и покорно понес свою добычу к попу на двор, благо он был тут. в двух шагах. Несколько минут они шли вместе. Отец Василий пришел в самое благодушное настроение.
– А ведь хороший урожай Бог послал, – сказал он.- Яровое так уродило, как десять лет не было.
– И озимое, слава Богу, ничего, – сказал Павел, чтоб поддержать разговор.
– Правда, и Озимое ничего, – согласился отец Василий и тотчас за тем прибавил: – Как смолотим, я к тебе дьячка за новью пришлю. Так ты смотри, чтоб уж того, двойная мера была. Треб от вас, нехристей, нет, так хоть чтобы новью наверстать. Так и своим всем иродам скажи.
– Скажу, батюшка, скажу… – Павел поспешил его успокоить. – И чего это вы все лаетесь, батюшка? Точно без этого нельзя, – прибавил он с огорчением.
– Ну вот, уж и не выругайся! Сейчас и обиделся,- удивился отец Василий, который бранился так, по привычке, без всякой злобы. – Брань на вороту не виснет,- пояснил он, – а без этого с вашим братом никакого сладу не будет.
Они входили в попов двор. Матушка, в синем переднике, с красным от жара лицом, возилась на кухне. Она очень обрадовалась подарку и хотела поднести Павлу рюмку водки.
Тот отказался.
– Они не вкушают, – сказал отец Василий тоном презрительного сожаления. – Ироды!
Последнее восклицание вырвалось у него нечаянно. Он посмотрел на Павла и, чтобы загладить свою ошибку, поблагодарил его за рыбу и проводил до ворот.
– Ну уж я тебя, так и быть, запишу в исповедный список. Дешево отделался на этот раз.
– А как же грехи, батюшка, – пошутил Павел, – простятся мне за рыбку? Она, живенькая, замолит за меня грехи на том свете?
Отец Василий рассердился.
– Ну, ты у меня смотри, язык-то не распускай, – сказал он, грозя ему кулаком. – Я знаю, где на тебя управу найти.
Он указал на соседний дом, где жил урядник.
– Вот только скажу там слово, живо тебе вспишут. Не обессудьте, батюшка. Это я так пошутил, к слову, – сказал Павел примирительным тоном.
– Ну то-то же! – сказал отец Василий, успокаиваясь.
Он круто повернулся и, переваливаясь, тяжелой походкой пошел на кухню.