Визит доктора
Когда показалось, наконец, здание школы, и машина поехала вдоль колючей проволоки, окружавшей склад, Анри с удивлением обнаружил, что в его окнах нет света, зато уже издали были видны ярко освещенные окна пивной «Промочи глотку». Значит, собрание до сих пор еще не кончилось.
— Ручаюсь, что жена все еще там, — сказал Анри.
Доктор в свою очередь удивленно посмотрел на него.
— Да не в пивной, а на собрании! — пояснил Анри, поняв изумленный взгляд Дегана. — Только и всего.
— То-то. А я уж удивился! Зайдемте, посмотрим?
Собрание кончилось час тому назад, но затем последовало неофициальное его продолжение — оживленное обсуждение вопросов. Пора было, кажется, и разойтись по домам, но почти никто не ушел. Одни столпились у стойки, другие сели за столики, заказали по стакану вина, а многие и ничего не заказали, и все начали высказывать свое мнение. Сперва беседовали кучками в два-три человека, потом голоса зазвучали громче и разговор стал общим. То и дело окликали друг друга:
— Послушай, Гиттон, ты что об этом думаешь?… А вы, господин Турнэ?
Больше всего говорили члены президиума — Полетта и все остальные, но главным образом Полетта. Ее окружили женщины, взволнованные гораздо больше мужчин.
Анри с искренним любопытством наблюдал в окно за женой.
— Войдем же, — говорил доктор.
— Подождите! Сейчас, сейчас! — отвечал Анри.
Ему хотелось посмотреть на свою Полетту, пока она его не видит. «Интересно, как она говорит и действует, когда меня нет рядом. Вот молодец!» Все были так увлечены беседой, что не слышали рокота мотора, когда подъехал автомобиль. Полетта говорит и говорит. Слов ее за окном не слышно, но по лицам женщин, обращенным к ней, видно, что она говорит что-то хорошее, правильное. «Ну и Полетта… Молодец, моя Полетта! И какая красавица моя Полетта. Ей богу красавица! Ишь как оживилась, говорит горячо и все подчеркивает свои слова жестами». Жесты еще заметнее от того, что ее голоса почти не слышно. Анри с изумлением следил за движениями ее рук, удивительно белых при ярком освещении: руки Полетты танцуют — то расходятся в разные стороны, то снова сходятся, и пальцы то разжимаются, то сжимаются, то выделывают какие-то причудливые фигуры…
Но все изменилось, как только в дверь вошли Анри и доктор. Внимание собеседников сразу обратилось на них.
— Мне кажется, мы неплохо поработали. Вы согласны? — сказал Гиттон, обращаясь при первой фразе к Анри, а при второй ко всем присутствующим. И все с ним согласились.
Особенно рад был приходу доктора Турнэ. Правда, разговорами он был увлечен не меньше других, и ему совершенно не хотелось уходить, но все же, что там ни говори, а чувствуешь себя как-то неловко: кругом — рабочие, а ты ведь не из их среды. Крестьяне — другое дело. Во всяком случае он был тут единственным торговцем, и время от времени его охватывало сомнение: подобает ли ему здесь находиться. Появление Дегана, да еще в обществе коммуниста Леруа, с которым доктор, по-видимому, был в дружеских отношениях, успокоило Турнэ. Он подошел поздороваться с Деганом.
— Турнэ? Как! И вы здесь? — воскликнул доктор с некоторым удивлением. — Угостите-ка всех.
Турнэ оглядел присутствующих — угостить он не прочь, да уже слишком много собралось народу. Правда, денег у него с собой достаточно, но потом жена прицепится.
— Коммерция хромает, — отвечает он, как бы извиняясь. — Требуется ей медицинская помощь.
Все смеются.
— Выходит, только у вас хороши дела? — спрашивает доктор у хозяйки кабачка, стоявшей за старой, облезлой стойкой. Пожилая кабатчица, похожая на крестьянку, мгновенно заливается краской, а большой прыщ на кончике ее носа багровеет.
— Где уж там хороши! Это вам только кажется, — отвечает она, задетая за живое. — Я и не прошу никого заказывать. Люди на собрание пришли, а не для выпивки. Но раньше женщины все-таки разрешили бы себе по рюмочке кюммеля, ведь они у меня редкие гости. А теперь ни у кого нет денег.
— Не сердитесь, — говорит Деган. — Для здоровья вредно.
— Я не сержусь, а только нечего выдумывать.
— Да ведь в городе появились новые клиенты.
— Сюда они не лезут. Побаиваются, — отвечает Папильон. — Это «наш дом».
— Что правда, то правда, — говорит хозяйка, польщенная тем, что ее заведение назвали «наш дом». — В самом деле, когда есть работа, оно превращается в настоящий штаб докеров.
Анри заметил, что при его появлении Полетта сразу умолкла. Она подошла, радуясь встрече с ним, и взяла его под руку.
— Хорошо сошло? — спросил он шепотом.
— Как будто, — ответила она, нежно прижавшись к его руке и глядя на него блестящими, немного влажными глазами.
Больше Полетта ничего не добавила, словно и не она так бойко говорила сейчас перед всеми; в присутствии Анри она вдруг утратила красноречие. Она словно пряталась под крылышко мужа, и, наверно, многие это заметили. Все в ней говорило о любви, о доверии, и она как будто уступала ему добровольно первое место, гордясь своим мужем.
— Ты что же вдруг умолкла? — спрашивает Анри.
— Она все сказала, что надо, — бросает толстуха Мартина, жена десятника.
— Это ты, Анри, на нее навел страх. Разве не видишь? — крикнула со смехом Фернанда, жена Папильона. — Ты на вид тихоня, а дома, поди, командуешь. Да и мой муженек, не гляди, что ростом не вышел, а тоже тиранствует, хозяина из себя строит.
Папильон принужденно смеется и бормочет, что все это вранье, за исключением его маленького роста.
— Это ты ее научил так хорошо говорить? — продолжает Мартина. — Погоди, она скоро тебя обгонит… Ты ее во всех вопросах так просвещаешь?.. Скажу своему Альфонсу — вот с кого пример бери…
Стоит Мартине открыть рот, как все уже смеются. Вот бойкая баба, за словом в карман не полезет, и в выражениях не стесняется, что вполне соответствует ее внешности. Плечи у нее мощные, грудь горой, и когда Мартина проталкивается вперед и, собираясь заговорить, выпрямится во весь рост, шумно вздохнет (она больна астмой) и широко раскроет круглые глаза, все уже заранее прыскают со смеху.
— Верно я говорю, доктор?
Что ей стесняться с доктором Деганом — он принимал у нее всех восьмерых детей… Нет, семерых. Первого-то не он принимал.
— Ну и отпустила! — говорит Полетта, чтобы скрыть смущение, и, покраснев до корней волос, еще крепче прижимается к Анри.
А Мартина уже нырнула в толпу женщин и рассказывает, что первого ребенка принимала у нее старуха Гертруда, повивальная бабка. Как ни говори, повитуха не то, что доктор… Словом, Мартина рекламирует доктора Дегана. «Тем более, что он на нашей стороне… А в болезнях, Франсина, много значит, когда ты лекарю доверяешь, поверь мне…»
— Вот бы посоветоваться с ним насчет Жака, — говорит Франсина. — Рука-то у него все не заживает.
— Ну, конечно, я его осмотрю, — отвечает доктор Франсине, когда она по настоянию Мартины решилась к нему обратиться. — Пусть приходит в любой день, утром; он может прийти?
— Да, да.
Деган и впрямь как будто хороший человек… Но вполне ли понятно этому хорошему человеку, какую важную роль он играет в тяжкой жизни докеров? В силу привычки он говорит о болезнях, страданиях, о самых душераздирающих бедствиях рабочих людей, как о чем-то обычном, даже, можно сказать, безразлично-небрежным тоном.
— Пожалуй, сегодня уж не придется нам побеседовать. Время позднее, — обращается Деган к Анри, выходя вместе со всеми из пивной. — И я обещал жене… Хотя она…
— …Верно, привыкла, — заканчивает его мысль Полетта. И, повернувшись к Анри, добавляет: — Я всегда говорила тебе, что в этом отношении ты похож на врачей.
— Когда к больному зовут, как же с временем считаться, — замечает Деган.
— Да, кстати, — говорит Полетта, — почему ваша жена не вступает в комитет? Она могла бы нам помочь.
— Хотите, я замолвлю словечко? Но ее по-настоящему увлекает только то, что она сама выберет, без моей подсказки. Такой уж у нее характер. Лучше поговорите с нею сами. Она загорится сразу, а потом придет поделиться со мной! Я ее знаю. В таких случаях я делаю вид, будто мое дело сторона, и ей кажется, что она одержала победу надо мной…
Анри и Полетта от всей души смеются. Они идут, держась за руки, а велосипед Анри ведет справа от себя.
— Иветта очень независимая женщина, — продолжает Деган. Чувствуется, что он гордится женой.
Они доходят до здания школы. Но у дверей доктор говорит:
— Может быть, не стоит заходить? Уже поздно. Да и машина там брошена…
— Сынишка… — тихо шепчет Полетта на ухо Анри.
— Да, да, — отвечает Анри и говорит Дегану — Все-таки, если вам не трудно, зайдите к нам, пожалуйста. У малыша до сих пор не прошел ожог. Мы немножко беспокоимся.
— Ну что ж, зайду, поглядим, — сразу соглашается доктор, как будто обрадовавшись предлогу.
Полетта зашла за ключами к Жоржетте. Та еще не ложилась и сказала ей:
— Твои малыши спят без пробуду. Я три раза заходила. На каком бочку заснули, так и лежат. Не то что мои, особенно младший. Такой беспокойный ребенок…
Входит Люсьен, муж Жоржетты, вместе с Гиттоном.
— Как бы они не застряли в поле среди ночи. В телеге-то плохо ехать по снегу, — говорит Гиттон.
Речь идет о крестьянах, приезжавших на собрание. И тут Полетта вспомнила о пакетике, который Гиттон сунул ей на обратном пути в карман. Она опустила туда руку, потрогала: что-то холодное и влажное. Похоже, что это кусок масла. Наверно, Гиттон по дороге со многими поделился: когда он выходил из кабачка, у него карманы куда больше оттопыривались.
— Не хочется его будить. Но перевязка мне не нравится, — говорит доктор и осторожно приподняв ручку ребенка, кладет ее себе на ладонь.
— Он вечно пачкается, когда играет, — смущенно оправдывается Полетта. — А внутри чисто, я каждый день меняю, посмотрите сами! Сверху надо широким бинтом завязывать, а этот, конечно, не очень подходит, но у меня другого нет.
Доктор опустился на одно колено у кровати, перед которой постлана была шерстяная тряпка — кусок старого джемпера, служивший ковриком, чтобы по утрам детишки не ступали босиком на каменный пол.
— Не обращайте внимания, — извиняется Полетта. — Мы этим старым пальто покрываем детей поверх одеяла, зимой ведь холодно.
Стоя позади доктора, Анри тихонько прикасается к руке Полетты. Он знает, что испытывает жена, когда к ним приходят посторонние, особенно в спальню, — у них так бедно!
— Да вы не стесняйтесь меня, — шепотом говорит Деган. — И помолчите! Я попробую осмотреть ему ручонку осторожно. Авось, не разбудим малыша.
Полетта и Анри, тревожно переглянувшись, стали смотреть через плечо доктора, как он снимает бинт со свисающей ручки ребенка. Мальчик не пошевельнулся. Он крепко спал, повернувшись лицом к сестренке, а та лежала в весьма живописной позе: одна рука закинута над головой, как у танцовщицы, другая прижата к сердцу. Ротик приоткрыт, и на губах играет улыбка — словно маленькая Спящая красавица видит в волшебном сне прекрасного принца и чарует его в веселой беседе. Только дети могут спать так крепко… Полетта и Анри стоят, затаив дыхание, боясь помешать доктору. У обоих слегка щемит сердце — вот сейчас спадет бинт, и они увидят большой красный и желтый ожог на детской беспомощной ручонке…
— Ничего страшного! — прошептал доктор, сняв бинт и поворачивая руку мальчика к свету, падавшему из кухонной двери. — Пока, пожалуй, я завяжу этой же тряпкой.
И оторвав грязный конец бинта, он ловкими движениями накладывает повязку. Когда он кончил и засунул маленькую ручку под одеяло, Полетта и Анри встали одновременно с ним и одновременно с ним глубоко вздохнули, словно им всем троим удалось сделать что-то очень трудное.
Все возвращаются на кухню, и Полетта тихо прикрывает дверь в комнату.
— Мне хотелось побеседовать с вами о движении за мир, — говорит доктор, обращаясь к Анри. — Но сейчас уже поздно. Вы не могли бы зайти ко мне завтра, во второй половине дня? Я сделаю мальчику перевязку и дам вам с собой два-три бинта и все, что нужно. А если и вы тоже придете, — говорит он Полетте, — вот вам и случай переговорить с моей женой. Приходите!
— Завтра никак не сможем, — отвечает Анри. — Днем у нас устраивается елка для детей, а потом они пойдут в школу на елку.
— Да, я и забыл! Мы тоже что-то дали для елки. И Пьеро собирался подарить кое-какие свои игрушки. Тогда приходите в воскресенье утром… С рукой у вашего сынишки ничего страшного, можно подождать денек.
Полетта и Анри не отвечают ни да, ни нет. Их несколько пугает это приглашение. Полетта очень застенчива с чужими. Правда, в словах доктора нет и тени высокомерия. Не в этом дело. Дегана, конечно, несколько поразила бедность обстановки — и в спальне и на кухне голые стены, большое окно ничем не занавешено, и в него глядит черная ночь. А все-таки доктор почувствовал, как почувствовал позавчера и Андреани, что Полетта и Анри — люди одного с ним уровня. И для этого у Дегана еще больше причин, чем у Андреани. В его глазах этот докер и его жена — не только Анри и Полетта, за ними он чувствует коммунистическую партию, что-то очень большое и значительное. Они, конечно, не станут ни с кем разговаривать заискивающим тоном… Да и доктору Дегану совсем не свойственно мнить себя выше рабочих.
Но все же Полетте совсем не улыбается мысль о визите, который они должны нанести доктору всей семьей. Ей совсем не хочется идти в красивый особнячок на бульваре Жан-Барта, где она уже была один раз на врачебном приеме. Анри тоже не хочется идти. И все же, когда Деган, прощаясь, сказал: «Значит, будем ждать вас в воскресенье», они смущенно отвечают:
— Спасибо, придем.
— Хоть бы он послушался меня, — говорит Анри и машет в окно доктору. — Ехал бы лучше по шоссе. Путь в три раза длиннее, но зато уж не попадешь в какую-нибудь яму. Дороги-то ведь не видно, не заметишь следы колес, которые мы оставили, когда ехали сюда…
— Мы пойдем к ним?
— Теперь уж неудобно не пойти.
— В гости? Неприятно…
— А может, нам только так кажется… Посмотрим. — Анри садится за стол и со вздохом говорит: — Ну и денек! Теперь скажи, на самом деле все хорошо сошло?
— По-моему, да.
— Значит вдвоем с тобой мы сегодня провели три собрания. Хорошо, если бы все так делали.
— Да, теперь собрания играют большую роль в жизни. Никогда еще так не было… — И Полетта вспоминает об Армане Виньероне, о том, что ему принесло собрание его комитета и собрание комитета защиты.
— Пожалуй, мы даже не всегда сознаем, какое большое значение имеют теперь для людей собрания, — говорит она. — Мы иногда организуем собрания как-то механически. А ведь когда столько важных дел, важных событий, люди сами тянутся друг к другу, им хочется поговорить между собой, у них появляется чувство товарищества. Ты как думаешь?
— Согласен. А представь себе, некоторые смотрят на собрания, как на какую-то формальность, не связанную с насущными нуждами — для них это все равно, что пойти в кино или на рэгби.
Полетта права, жизнь стала такой тревожной, все бурлит, и собрания возникают как-то сами собой, как пузыри в поднимающемся тесте. Собрания стали средоточием напряженной жизни.
— Стоит только вдуматься, что́ иногда кроется за какой-нибудь самой обыкновенной фразой человека, выступающего на собрании… — говорит Анри и вдруг, без всякого перехода, добавляет: — Перекусим все-таки перед сном.
И тут же, услышав шум отъезжающей машины Дегана, он вспоминает, что забыл на заднем сидении сумку. А в ней утка! Вот тебе и зажарили на праздник! Но он не успел выругаться, так как Полетта сказала:
— У меня ничего нет, кроме хлеба и кофе. Подожди, еще есть масло!