Проводив до порога судебной камеры своих двух соратников по проведению реформ и запасшись той порцией надежды и поддержки, которую она могла получить от их патриотических и добродетельных рассуждений, мисс Конни Стотт вернулась к семейству Эстовиа.
Она чувствовала себя ответственной за судьбу женской половины семьи, так как только ее настойчивость и энтузиазм извлекли их из глухого переулка и привели в камеру судьи Пфейфермана в качестве свидетельниц против Джо Канарелли. Она застала обеих женщин в состоянии панического страха. Они не решались выйти на улицу и отправиться домой пешком. Пересчитывая содержимое своих тощих кошельков, они прикидывали, хватит ли у них денег на такси.
Пылкий секретарь «Лиги независимых избирателей» попытался рассеять их страхи. Ведь ничего страшного не произошло. Нужно только через две недели непременно явиться в суд и свидетельствовать против Канарелли. Для того чтобы вывести ржавчину шантажа и рэкета, разъедающую город, требуется только решительный и бесстрашный отпор со стороны непоколебимого среднего класса, представительницами которого они обе являются. После этого мисс Стотт пересекла улицу, зашла в аптекарский магазин и стала названивать по телефону, сзывая гостей на банкет, который «Лига независимых избирателей» давала в отеле «Эмбасси» в ознаменование победы на выборах достопочтенного Генри Ли Каридиуса.
Старуха Эстовиа с Паулой поплелись к своей разгромленной лавчонке в переулке Деггерс. Пробираясь в уличной толпе, они пугливо озирались по сторонам, словно ожидая, что кто-нибудь из шайки Канарелли следует за ними по пятам, либо подкарауливает их из какого-нибудь подвала.
Все было тихо, но это не успокаивало их, а напротив, еще усиливало в них страх и тревогу.
Но только такие наивные и простодушные женщины могли воображать, будто рэкетиры сразу же открыто нападут на них снова, и ждать опасности оттуда, откуда они ее ждали. Пока они шли по переулку, в страхе оглядываясь на каждую дверь, с ними дважды поровнялась роскошная гоночная машина, задержанная светофором. Женщины не заметили этой машины, а двое мужчин в машине не обратили никакого внимания на двух женщин, бредших по тротуару. А между тем каждая из этих пар была занята мыслями и разговорами о другой.
За несколько минут до того пассажиры велели шоферу затормозить, чтобы купить свежий выпуск газеты. Мальчишка-газетчик надрывался на углу:
— Джо Канарелли, Называемый Королем Рэкета, Предстал Перед Судьей Пфейферманом. Обвиняется в Шантаже, Запугивании и Причинении Материального Ущерба. Виновным Себя Не Признает. Суд Отложен На Две Недели.
И со всех сторон неслись такие же выкрики, преследуя пассажиров гоночной машины.
Маленький чернявый человечек развернул купленные газеты и увидел свое имя, жирно набранное на первой полосе. Он покачал головой, взглянул в зеркало, вделанное в стенку машины, потом отрывисто бросил спутнику:
— Что говорит Мирберг?
Белобрысый юнец встрепенулся.
— Реклама.
— Вот как? Чистка, значит?
— Он говорит — тогда он не думал, что кто-нибудь затеет чистку.
— Тогда? Когда это «тогда»?
— До суда… До всего этого. — Он указал на газеты.
Чернявый хлопнул рукой по странице с его именем.
— Какого же чорта… каждый паршивый листок в городе…
— Мирберг считает, что это ничего не значит, — поторопился ответить швед. — Мертвый сезон… никаких происшествий… надо же сыграть на чем-нибудь.
— Чорт дери, если это будет продолжаться, они подвинтят Пфейфермана… ему придется действовать.
— При разборе дела?
— Ну да… если только свидетели явятся во второй раз.
— Если они явятся? — с тревогой повторил Белобрысый.
— Да, конечно… если.
— Но… но послушайте, — залепетал адъютант, — если… э-э… мы… то есть мы в тот раз проучили этих Эстовиа, а они вовсе и не ябедничали… не были виноваты ни в чем, кроме…
Взгляд маленького человека заставил шведа замолчать.
— Вот что, запомни: мы считаемся с тем, что человек представляет собой сегодня, а не чем он был две недели, или даже два дня назад.
Говоря это, он снова мельком глянул на себя в зеркало, потом стал смотреть в окно, на улицу, по которой они проезжали. И сразу он почувствовал себя больше, значительнее. Он был хозяином этой улицы. Каждая лавчонка платила ему ежемесячную мзду за право существовать. И именно потому, что — как он только что сказал Белобрысому — он относился к людям и к вещам так, как будто у них не было прошлого, считался только с их настоящим. Он следовал реалистической традиции своих великих соотечественников, Наполеона, Парето, или того арктического исследователя, который раздевал больных участников своей экспедиции к Северному полюсу, чтобы самому согреться в их одежде.
Машина остановилась перед «Импириал-Билдинг», высоким, внушительным зданием, вытянувшимся на два квартала с запада на восток, и на три — с севера на юг. Рэкетир и его помощник вышли и, отпустив машину, поднялись по ступеням главного входа. Пять или шесть тысяч обитателей этого огромного здания жили здесь, ничего не зная друг о друге. Под его крышей происходили кутежи, разводы, грабежи, самоубийства, а соседи узнавали обо всем этом разве что случайно, из утренних газет.
Пройдя сводчатый, в готическом стиле, вестибюль, Джо Канарелли и Белобрысый Ланг спустились на лифте в подвал и прошли длинными подземными коридорами к другому лифту. Затем они поднялись очень высоко до залитой солнцем площадки с цветами в горшках и плетеными креслами, на которую выходило легкое строение в стиле итальянской виллы. Для большей защиты от любопытных взглядов площадка и домик были со всех сторон обнесены высокой стеной. Канарелли открыл дверь и вошел в просторную комнату. Скульптура, изображающая фавна, дагестанские ковры, арфа, вделанный в стену книжный шкаф, полный детективных романов, составляли убранство этой комнаты.
Канарелли подошел к старинному столику и налил вина в два венецианских бокала.
— Послушай, Белобрысый, — сказал он, подвигая Лангу бокал. — Эти женщины больше не выступят свидетельницами в суде.
Швед напряженно всматривался в лицо своего хозяина.
— Вы хотите сказать… — Он сделал рукой движение, смысл которого был ясен.
— Нет, это вызвало бы еще большую огласку… газеты подняли бы вой… — Он швырнул на стол купленные по дороге газеты… — Нет… что-нибудь попроще… что-нибудь очень обыкновенное… должно приключиться с семьей Эстовиа.
Светловолосый юноша цинично предложил:
— Может попасть что-нибудь в пищу, ну, скажем, в… молоко.
Плюгавый человечек откинул голову и залился беззвучным смехом.
— В молоко! Мне возиться с молоком, когда все молочницы города платят мне за то, чтобы никто не заглядывал в их кувшины. Вздор! Кому принадлежит дом, где Эстовиа варят свой сироп?
— Не знаю.
— Не знаешь? Так узнай!
— Сейчас.
Ланг подошел к телефону, стоявшему на письменном столе, и набрал номер.
— Алло! Муниципалитет? Регистратура? Мне нужно узнать фамилию человека или название организации, которой принадлежит дом № 21 по переулку Деггерс.
Наступило короткое молчание, во время которого Белобрысый смотрел, не отрываясь, на своего начальника; потом он сказал громко:
— Некий мистер Гот.
— Спроси, где он живет.
— А как его найти? — Минуту спустя швед ответил на собственный вопрос… — Шестнадцатый район, Пятидесятая улица.
— Пятидесятая улица… Пятидесятая… — повторил в раздумье Канарелли. — Думается мне, что Эстовиа задолжали арендную плату, и этот мистер Гот, конечно, делает им поблажки… и напрасно… совершенно напрасно. Это идет во вред другим домовладельцам… да, чорт возьми, Белобрысый, идет во вред другим домовладельцам — ты понимаешь?
— Не-ет, я не…
— Ну, как же, ведь если домовладелец дает неисправному жильцу волю, тот может сбежать, не заплатив за квартиру, поселиться в другом доме, снова сбежать, не заплатив, и так далее — словом, жить себе и поживать бесплатно за счет домохозяев. Ты разве не знаешь, что у нас в Мегаполисе тысячи людей именно так и живут?
— Ну, знаю.
— Так вот, не кажется ли тебе, что было бы настоящим добрым делом организовать Лигу защиты домовладельцев, которая будет следить за тем, чтобы все домовладельцы во-время взыскивали квартирную плату? Конечно, с небольшим взносом в нашу пользу за общее наблюдение и канцелярские расходы.
Швед взирал на него с недоуменным выражением.
— Силы небесные, Джо, зачем вам понадобился еще новый рэкет?
— А зачем, чорт возьми, люди строят еще новые суда, небоскребы и самолеты? Зачем, вообще, трудится любой богач?
И снова маленькому человечку показалось, будто он вырос. Он бросил взгляд в зеркало. Перед ним роились заманчивые видения.
— Ну ладно, это так, между прочим… Ты ступай к этому мистеру Готу, обработай его и добейся, чтобы он выгнал Эстовиа за неплатеж аренды… а после этого… если они куда-нибудь уедут, кому это может показаться странным?
— Я возьму с собой Лефти Джонса… но, вы знаете, ведь наябедничали не Эстовиа, они просто…
Канарелли двинулся к своему помощнику, угрожающе подняв руку, но в это время в соседней комнате послышался шорох.
Рэкетир насторожился, как охотничья собака. Крадущимися шагами подошел к двери, приложил глаз к замочной скважине и распахнул дверь настежь. Он секунду постоял на пороге и воскликнул с удивлением.
— Элла! Какого чорта вы тут делаете?
Подруга Белобрысого Ланга вышла из соседней комнаты, несколько растерянная.
— Я только что зашла сюда.
— Как вы сюда попали? Откуда у вас ключ?
— Сибилла дала.
— Сибилла?
— Да, мы ходили за покупками, и у меня разболелась голова. Она дала мне свой ключ, и я пришла полежать.
— Вы спали?
— Нет, не спала.
— Вы слышали, о чем мы говорили?
— Слышала.
Белобрысый Ланг с тоской взглянул на свою приятельницу.
— Элла — хорошая девушка… она не подведет.
— Ты отправляйся в Шестнадцатый район, Пятидесятая улица. Разыщи Лефти и действуй.
Светловолосый юноша взглянул на Эллу и пошел к дверям, сильно расстроенный.
Когда Ланг вышел из комнаты, выражение лица Канарелли изменилось. Он протянул руку:
— Во второй раз это не пройдет. Лучше верни-ка мне ключ… и послушай, Элла… Ты знаешь, о чем мы говорили… так вот у меня к тебе дело…