Интеллектуальный цемент американской жизни — газеты — содействуют по крайней мере тому, что все классы общества думают об одном и том же, хотя и с самых различных точек зрения.
Так, например, заголовок в бульварной газетке, так сильно напугавший старого мистера Гота с Пятидесятой улицы, поставил перед мисс Конни Стотт моральную проблему. Секретарь «Лиги независимых избирателей» был целиком поглощен устройством банкета в честь избрания Генри Ли Каридиуса в Конгресс Соединенных Штатов. Когда ей случайно попался на глаза отчет о деле Эстовиа — Канарелли, ее обуяли сомнения: не лучше ли приберечь денежный фонд Лиги на расходы, которых потребует ведение процесса? Мало ли на что могут понадобиться деньги: вознаграждение адвокату, оплата технического секретаря и частных детективов. Мисс Стотт все еще казалось, что дело, возбужденное против Канарелли, идет полным ходом.
Она позвонила Мирбергу и попросила у него совета. Адвокат рэкетира, ни минуты не колеблясь, поддержал идею банкета, а затем с любопытством осведомился, почему она обратилась за советом именно к нему. — Потому что его недавний взнос в «Лигу независимых избирателей» составляет большую часть кассовой наличности «Лиги», — откровенно призналась мисс Стотт.
— В таком случае, я голосую в пользу банкета, — сказал Мирберг. — По-моему, это будет очень красивый жест со стороны «Лиги» по отношению к своему победоносному лидеру.
Вешая трубку, адвокат мимоходом подумал о психологической ценности взносов в фонды политических партий. Такой взнос никогда не обезличивается и не становится частью общей суммы, он сохраняет персональное значение и персональный вес, независимо от того, куда и на что пошли самые деньги. Право же, внося деньги в фонд политической партии, деловой человек совершает истинно полезное дело для себя — а заодно, конечно, и для родины.
Пока Конни Стотт и Мирберг с разных концов города сговаривались относительно «красивого жеста», в переулке Деггерс происходили события, отдаленно их касавшиеся.
В своей развороченной лавчонке старая миссис Антония Эстовиа, навалившись грузным телом на прилавок, с тупым ужасом смотрела на стоявшего перед ней судебного исполнителя и двух понятых.
— Уверяю вас, начальник, тут какая-то ошибка. Мистер Гот ни за что бы этого не сделал.
Судебный исполнитель указал понятым на стол и пару стульев, — многолетний опыт научил его действовать, не пускаясь в разговоры. Он помахал рукой нескольким зевакам, столпившимся у дверей:
— Ну-ка, посторонитесь… Ошибка, говорите вы, мэ-эм? Какая тут может быть ошибка… Дайте людям пройти, не мешайте…
— Это все подстроено… вы сами знаете, кем…
— Вы знаете подпись мистера Гота? — спросил исполнитель.
— Да, у меня есть его расписки… Паула, достань расписки.
Черноглазая девушка стремглав бросилась к старому комоду, словно рассчитывая пресечь этим действие закона. Судебный исполнитель занялся перелистыванием документов, старательно слюнявя при этом большой палец, что люди его профессии считают, повидимому, обязательным:
— Вот, пожалуйста, мэ-эм.
Старуха недоверчиво поглядела в бумагу, потом молча протянула ее дочери.
— Д-да! — печально протянула девушка. — Это подпись мистера Гота, он выгоняет нас…
— Но мистер Гот не стал бы этого делать… из-за такого пустяка… я бывала должна ему гораздо больше.
— Мое дело, как говорится, сторона. Ставь вдоль тротуара, Фрэнк, чтобы не мешать проходу и проезду… берись за котел и печку…
— Подождите хоть немного, — взмолилась старуха, — мистер Гот разрешит оставить вещи здесь. Мистер начальник… прошу вас… подождите… не троньте…
— Эй! Эй! Не задерживайте моих людей, мэ-эм! Мы не можем ждать… Должностное лицо, мэ-эм, — та же машина. Сам не знаешь, куда придется итти и что делать… стукнуть дубинкой по голове… или задержать… отправить в тюрьму или в больницу… для машины все едино, мэ-эм. Ладно, Фрэнк. Теперь пошли наверх.
У входа в лавочку собралась уже целая толпа из обитателей переулка и случайных прохожих. Девушка с ужасом смотрела на поднимавшихся по лестнице понятых.
— Неужели вы и кровати выбросите? — спросила она вполголоса, стараясь, чтобы зрители не слышали.
— Мы должны очистить дом, мисс.
— Но… но что же мы будем делать?
У исполнителя имелся на этот случай богатый запас советов:
— Мало ли что можно делать, мисс… есть, например, Армия спасения, и Бюро труда… и бесплатные столовые… Но такие приличные женщины, как вы и ваша матушка, могут снять другую квартиру и переехать туда. Пожить там, пока и оттуда не выставят. В нашем городе очень приличные люди живут так круглый год. В моем деле, как и во всяком другом, имеются постоянные клиенты. Я уже наизусть знаю их сундуки, кровати, рояли, платье. Но, как я уже сказал, если наружность подходящая, домохозяин не станет требовать квартирной платы вперед, а не то… можно и заплатить за один месяц, ежели располагаете деньгами…
Исполнитель продолжал тараторить, услужливо предоставляя свой профессиональный опыт в распоряжение хозяев.
Когда представители закона кончили свое дело, Паула окинула взглядом то, что до этого дня было ее домом. Сейчас казалось невероятным, чтобы эта кучка жалкой мебели, выставленная на безжалостный дневной свет, и эта опустошенная комната, по которой свободно разгуливали крысы, могли представлять собою «дом». Казалось, даже если б закон милостиво позволил им вновь обосновать здесь свой очаг, это было бы невозможно.
Зрители, дождавшись конца процедуры, стали расходиться. Молодая женщина, чуть постарше Паулы, осталась стоять одна на противоположном тротуаре.
Подошел полисмен и прикрикнул на старую итальянку, чтобы она убрала «этот хлам» с тротуара. Миссис Эстовиа взялась за колченогим стол и машинально потащила его назад в лавку.
— Эй, куда! — рявкнул полисмен. — Вы что ж, забыли, что вас отсюда только что вышвырнули?
Паула подошла к матери.
— Мама, я… я пойду, — тихо проговорила она, стараясь удержать слезы.
— Куда, Паула?
— Пойду к отцу Бонацио… спрошу, как нам быть…
— Да, ступай, Паула, и возвращайся… я буду… — Она запнулась.
У нее теперь не было своего постоянного места, где она могла бы ждать. — Я буду где-нибудь здесь, Паула. — Она оглянулась на темный переулок, где еще жило воспоминание о ее исчезнувшем доме. Потом она подошла к полисмену и начала:
— Это из-за вас все, мистер О’Шин… вы взяли у Джо деньги, которые я ему заплатила.
— Убирайте свой хлам! Освобождайте проход — не то я сейчас вызову мусорный фургон!
Паула шла к перекрестку, отчетливо сознавая, что чувство бездомности, овладевшее ею в узком переулке, не пройдет и на широкой улице, что куда бы она ни вышла, ни свернула — всюду будет то же самое.
Когда она подошла к углу переулка, молодая женщина нагнала ее и пошла с ней радом:
— Туго вам приходится.
Паула молча кивнула.
— А что вы решили делать?
Паула оглянулась и покачала головой.
— Разве вам некуда итти?
— Некуда.
— Я случайно проходила мимо и видела, как вас выставляли… Какая гнусность!
— Мы бы все уплатили, да полиция вмешалась… — дрожащим голосом проговорила Паула.
— Вот беда-то! Вы идете на работу?
— Нет.
— Вы не имеете работы?
— Нет.
— Ну, такой хорошенькой девушке, как вы, нетрудно устроиться. Вот и у нас требуются девушки.
— А вы где работаете?
— Я? Я заведую рестораном.
— Заведуете? — переспросила Паула и, внимательно оглядев свою спутницу, ускорила шаги.
— Да, заведую рестораном, — повторила женщина с оттенком раздражения. — Такое место вам сразу, конечно, не занять… но нам нужны официантки… красивые. — Голос ее снова стал вкрадчивым.
— Где же этот ресторан? — сдержанно спросила Паула.
— В «Импириэл-билдинг». Знаете этот дом? Такое огромное здание, — там и квартиры, и рестораны, и институты красоты, и бассейны, и цветочные магазины, и аптеки. Все там есть.
Паула пристально вгляделась в свою спутницу.
— Я запишу адрес, — сказала она, — и на днях зайду.
— «На днях», так дела не делаются, — воскликнула женщина. — Вы скажите точно, когда придете. А если вы не работаете, почему бы вам сейчас не пойти со мной?
— Сейчас я иду по своим делам. Я приду завтра.
— Нам нужны официантки сегодня же вечером. Вы успеете пройти медицинский осмотр и получить форму.
— Мне не на что купить форму.
— Вам ее выдаст компания и удержит стоимость из вашего жалования.
— Ну, мне сюда.
— Куда? В церковь?
— Да.
— Я подожду вас здесь.
— Нет, не надо, я приду завтра.
— Я ведь вам добра желаю…
Войдя в церковь, Паула опустилась на колени, несколько раз перекрестилась, потом поднялась и направилась к исповедальне. Там она снова опустилась на колени и, обращаясь к маленькому окошечку, стала рассказывать о своем несчастье, тут же каясь в своих грехах.
Религия отца Бонацио имела не только духовную, но и житейскую сторону. Когда полчаса спустя Паула вышла из церкви, она держала в руках письмо. Почти у самого входа ее поджидала все та же женщина.
— Я решила подождать вас, раз вам все равно некуда итти.
— Мне есть куда итти, — ответила Паула.
— Ах, вот как! Куда же это?
— Мы с мамой можем там переночевать сегодня. Отец Бонацио дал мне письмо.
— Ах, боже мой! Разве такой хорошенькой девушке место в приюте для женщин! Пойдемте со мной в «Импириэл-билдинг»!
— Но я спешу разыскать маму.
— Можно… можно послать ей записочку.
— Нет, нет, так не годится.
Женщина замедлила шаг и подняла руку, как бы подавая условный сигнал. В ту же секунду роскошный гоночный автомобиль, стоявший поодаль, скользнул вдоль тротуара и остановился в нескольких ядрах впереди Паулы.
Как только она поравнялась с машиной, один из седоков, который даже и не смотрел в ее сторону, соскочил с подножки, обхватил ее одной рукой за талию, другой за ноги и бросил на заднее сидение. Не успела Паула крикнуть, как второй мужчина зажал ей рот платком. Потом они вдвоем опустили девушку на пол между передним и задним сидениями, накинули на свою добычу меховую полость, и шофер, не спеша, повел открытую машину по оживленной улице.