Никто, собственно, не знал, как проходят выборы. С самого раннего утра машины с мегафонами объезжали жилые районы, районы театров, районы магазинов, районы банков и прочих финансовых учреждений и ревели во всю мочь о государственной измене магната, владеющего заводами военного снаряжения, и о политической нечистоплотности сенатора Лори, ставленника Литтенхэма.
Обращал ли внимание на эти обвинения кто-нибудь из жителей Мегаполиса, из миллионов людей, занятых собой и своими делами, верил ли в эти обвинения или хотя бы слушал их, — никто не мог этого знать до вечера, пока не будут вскрыты урны и подсчитаны голоса. По всей вероятности, не более трети жителей вообще знало, что сегодня день выборов.
А между тем это были необыкновенно бурные выборы. Невзрачные, крысиного вида, неприятные юнцы и дюжие боксеры окружали избирательные пункты и наблюдали за избирателями, не давая им регистрироваться вторично. Если какой-нибудь пожарный или служащий муниципалитета, проголосовав однажды, снова возвращался к урнам спустя приличный промежуток времени, эти крысиного вида человечки толкали его в живот дулами револьверов, спрятанных в кармане пальто, и предлагали смыться, пока не поздно.
Один из вторично явившихся, которому угрожали таким образом, запротестовал:
— Да ну тебя, Майки, мне ведь за это заплатили!
Но гангстер продолжал оттеснять его своим автоматическим револьвером, и парень отбросил мысль оказать политическую услугу Крауземану, от которого получил деньги.
Бой был жаркий.
Днем «Трибуна» вышла с кричащими заголовками, извещавшими о том, что выборами руководят гангстеры и итти к урнам опасно; что это самые позорные и жульнические выборы, какие когда-либо навязывались населению Мегаполиса. Это значило, другими словами, что выборы, по мнению «Трибуны», проходили не так, как того хотели ее хозяева.
Достопочтенный Генри Ли Каридиус проголосовал за самого себя, а затем в сильном волнении направился в «Лекшер-билдинг». Что происходит в громадном городе — было ему неизвестно.
В «Лекшер-билдинг» Каридиус узнал, что Мирберг договорился относительно еще одного, последнего, выступления. Митинг должен был состояться под открытым небом на перекрестке Четвертой улицы и Линн-авеню. Оттуда было недалеко до избирательного пункта, — место было выбрано с таким расчетом, что кто-нибудь из избирателей тут же пойдет и проголосует, пока речь Каридиуса еще будет свежа в памяти.
Каридиус спросил своего импрессарио, выплыл ли где-нибудь скандал с семейством Эстовиа. Мирберг показал на целую гору газет, сложенных у него на столе.
— Не вижу никаких упоминаний о нем в утренних газетах. Что скажут вечерние, не знаю. Надо быть готовыми к тому, чтобы отрицать решительно все. Теперь поезжайте на угол Четвертой и Линн-авеню и преподнесите им вашу всегдашнюю болтовню, если не разразится что-нибудь новое и тогда вам придется отвечать.
Каридиус быстро спустился и подозвал такси. Шофер повез его по запруженным народом улицам, через итальянский квартал, через гетто, через армянский квартал, китайский городок, шведский сеттльмент, и подвез к парку на углу Четвертой улицы и Линн-авеню.
Там Каридиус застал духовой оркестр, который Мирберг выслал вперед, чтобы собрать аудиторию. Дирижер, он же исполнитель партии трубы, широколицый румяный мужчина, спросил Каридиуса, понадобится ли ему музыка после его выступления. Сначала Каридиус ответил отрицательно, но затем сообразил, что если оркестр уйдет, то большая часть публики тут же разбредется, и попросил музыкантов остаться.
Каридиус взобрался на импровизированную трибуну и начал:
— Лэди и джентльмены, граждане великого города Мегаполиса! Оспаривая у сенатора Лори место в таком просвещенном собрании законодателей, каким является Сенат Соединенных Штатов, я не буду копаться в политическом вареве, которое мой конкурент стряпал в Сенате и которое, видит бог, издает невыносимое зловоние!.. Нет, я хочу провести эту кампанию в возвышенной плоскости логического обсуждения тех великих принципов управления страной, во взглядах на которые сенатор Лори и я так радикально расходимся. Я не уроню себя, лэди и джентльмены, до упоминания о портовом мошенничестве, когда сенатор Лори, стакнувшись с мистером Эллисом и мистером Рейсом, двумя из наиболее развращенных попечителей, умеющими, как никто другой, подкупить судью, нанять громилу или урвать кусок, — стакнувшись с ними, как я сказал, дал взятку совету олдерменов, чтобы тот уступил им нижнюю пристань на Южной улице за пятьдесят одну тысячу долларов и позволил в мгновение ока перепродать ее пароходной компании Минитон за двести восемьдесят семь тысяч долларов, облегчив таким образом ваши карманы, лэди и джентльмены, на двести тридцать шесть тысяч долларов, что составляет без малого четверть миллиона. Я не стану, как я уже говорил, упоминать о таких махинациях сенатора Лори. Это — деньги ему на булавки. Это кротовая кучка по сравнению с горными хребтами его злоупотреблений; легкая судорога по сравнению с землетрясениями его злодеяний. Меня сейчас не интересуют наглые хищения, бессовестное пиратство, которые покрыли срамом и бесчестием сенатора Лори, наложили на него клеймо с того самого дня, когда он занялся политикой, и вплоть до нынешнего дня, когда он, этот хищный ворон Сената, сидит в Вашингтоне.
Снова аплодисменты. Затем в наступившей паузе послышались крики мальчишек-газетчиков, шнырявших позади толпы:
«Читайте о громилах, охраняющих избирательные пункты!», «Читайте о гангстерах, руководящих сегодняшними выборами!»
— Лэди и джентльмены, — продолжал Каридиус проникновенным тоном. — Я хочу говорить о несравненно более важном. Что значит для сенатора Лори украсть ваш кошелек? Как прекрасно сказал Шекспир: «укравший мой кошелек украл дрянь». Я выдвигаю более серьезное обвинение. Я указываю перстом на отцеубийцу, на человека с черным сердцем и черными руками. Я указываю на исчадие ада! На человека, хладнокровно предавшего вооруженные силы Америки в руки чужеземного врага! На человека, пронзившего ради золота вскормившую его грудь! Другие, возможно, промолчат, но я отказываюсь молчать, когда под покровом сенаторских привилегий скрывается столь гнусная алчность, столь черная измена! Когда сенатор Лори согласился продать иностранным военным агентам тайны американского Военного министерства, продать с тем, чтобы обогатиться самому и приумножить богатства компании военного снаряжения, судомойкой которой он издавна подвизается в Сенате, он тем самым поставил себя в положение, при котором не может уже быть и речи о соблюдении правил парламентской учтивости. Его имя попадает в список исторических предателей наряду с Бенедиктом Арнольдом, Г. Фоксом, Фемистоклом[7] и Иудой Искариотом. Я имею в виду секрет производства пороха, составляющий собственность американской армии и проданный Рэмбург-Норденской компанией японскому агенту, причем отцом и покровителем этой продажи в сенатской комиссии по военным делам был не кто иной, как Герберт М. Лори!..
Последняя фраза была покрыта аплодисментами, и в то же время с улицы, по ту сторону толпы, громче прежнего донеслось чириканье мальчишек-газетчиков, сопровождаемое взрывами смеха. Каридиус не обратил внимания на смех и продолжал свою обвинительную речь. Смех усилился, и толпа начала редеть, часть слушателей направилась вниз по Линн-авеню. Впрочем, подходили новые прохожие и занимали место ушедших. Наконец, оратор закончил призывом ко всем итти к урнам и подать свои голоса против архиизменника Герберта М. Лори!
Оратор сошел с трибуны, духовой оркестр по знаку дирижера заиграл военный марш. Каридиус стал выбираться из толпы.
Однако многие из слушателей провожали его глазами, чему-то весело посмеиваясь. И тут Каридиус услыхал протяжный крик мальчишки-газетчика:
«Читайте о Каридиусе, продавшем военную тайну!», «Читайте о члене Конгресса Каридиусе…»
Каридиус слушал, пораженный, потом подошел к мальчишке и купил газету. Многие кругом уже держали газету в руках. Каридиусу довольно было одного взгляда, чтобы убедиться, что это «Новости», которые с самого начала кампании стояли на его стороне. Он торопливо перелистал страницы и нашел в разделе, озаглавленном «Голос народа», подробный отчет о выступлении Каридиуса перед военной комиссией за подписью какого-то читателя.
Каридиус не верил своим глазам — «Новости» были всегда так дружественно настроены к нему, и вдруг позволили какому-то читателю выкопать из «Ведомостей Конгресса» эту зарытую кость!
Он повернулся спиной к толпе и пошел прочь, утешая себя мыслью, что, во-первых, очень немногие из присутствующих вообще имели право голоса, а во-вторых, что он во всяком случае попал не в худший переплет, чем сенатор Лори.
Он взял такси и поехал домой, но по дороге вспомнил, что редакция «Новостей» ему почти по дороге, и решил зайти туда. Поднявшись на десятый этаж, где помещалась редакция, он спросил главного редактора и вскоре был введен в кабинет, заваленный, как и подобало, газетами. Каридиус представился сидевшему за письменным столом мужчине и протянул ему газету с отчеркнутым столбцом.
— Я не понимаю, каким образом это попало в печать, — сказал он. — «Новости» всегда относились ко мне очень дружелюбно. Меня интересует, не попало ли это письмо по ошибке.
Главный редактор был мужчина с седыми волосами, нервными руками и бесстрастным лицом.
— Нет, ошибки не произошло, — ответил он. — Наоборот, это было сделано нарочно, с заранее обдуманным намерением, — больше того: письмо помещено вопреки указаниям секретаря мистера Литтенхэма.
— Как, секретаря Литтенхэма?! — воскликнул Каридиус.
— Разве вы не знали, что «Новости» принадлежат ему?
— Нет, я думал, что он собственник «Трибуны».
— И «Трибуны» тоже. Он считает нужным быть хозяином двух здешних газет: одной — консервативной, другой — оппозиционной.
— Однако «Новости» всегда яростно нападали на Литтенхэма.
— Когда «Трибуна» отстаивает интересы Литтенхэма, различные ценные бумаги, которыми он располагает, обычно поднимаются в цене, и мистер Литтенхэм продает. Когда «Новости» нападают на его предприятия, акции их иной раз снижаются в цене, и тогда мистер Литтенхэм покупает. Разумеется, нельзя быть твердо уверенным, что биржа каждый раз будет реагировать одинаково, но это случается достаточно часто, и держать две газеты — прямой смысл для Литтенхэма.
— А это письмо, — сказал Каридиус, похлопывая по своему экземпляру газеты, — Литтенхэм велел поместить, чтобы «Новости» перешли на сторону моих противников постепенно, а не делали внезапный поворот на 180 градусов?
— Нет, ничуть не бывало. Это письмо написали мы здесь, в редакции, и напечатали его под вымышленным именем. Мы это сделали за собственный страх и риск, прекрасно зная, что нас могут за это уволить.
Каридиус остолбенел:
— Если Литтенхэм не против меня, какого чорта вам это нужно?
— Мы решили, что, как журналисты, сохранившие искру чести, мы не можем итти рука об руку с вашей бандой, мистер Каридиус, — бесстрастно произнес редактор.
— Не можете итти… с моей бандой?.. Вы намекаете на то, что я обвинял Лори в том, что сделал сам?
— Да нет! Это делают все политические деятели.
— Тогда какого чорта…
— А девушка! Девушка! — выкрикнул редактор вдруг зазвеневшим голосом.
— Девушка? Какая девушка?
— Похищенная девушка.
Каридиус протянул руку, чтобы удержаться за край письменного стола. То, чего он боялся, наконец, разразилось.
— Когда вы узнали, что она вернулась? — спросил он, облизнув пересохшие губы.
— Вернулась?
— Да.
— Да ведь ее еще не вернули! Канарелли прикарманил четверть миллиона золотом, но не вернет ее раньше завтрашнего дня, до окончания выборов.
— Вернет Паулу Эстовиа?
— Да нет же! Дочь Литтенхэма… Мэри Литтенхэм. У нас об этом уже набрано, ждем только разрешения печатать. Что с вами? Вы разве не знали, что ваши сподручные…
Редактор выскочил из-за стола и нетвердыми руками подхватил Каридиуса.
— Уилсон! Смит! — крикнул он. — Дайте стакан виски! Да поскорей! С ним обморок!