Каридиус продолжал свой путь, но мысль о Джиме Эссери, исследующем у себя в лаборатории устройство бомбы, не давала ему покоя. Кандидата на высокий пост члена Конгресса ничуть не трогало, что стремления и надежды его школьного товарища потерпели крах из-за несовершенства социальной системы. Собственно говоря, Каридиус даже испытывал безотчетное удовлетворение от мысли, что Эссери не сумел так удачно найти свое место в жизни, как он. Что касается жалоб изобретателя на социальную несправедливость, то такие жалобы приходится слышать тысячами: обычные вопли оставшихся за бортом. Но неприятно было сознавать, что твой школьный товарищ возится сейчас с адской машиной, которая в любой момент может взорваться у него под руками; и Каридиус нервничал.
Придя на завод, Каридиус нашел забастовщиков снаружи, по эту сторону высокого дощатого забора; штрейкбрехеры находились внутри, за забором. Будущий конгрессмен начал с того, что обошел бастующих, заверяя их в том, что он против капитала, против эксплоатации рабочих и что, если они будут голосовать за него, он проведет новые законы о труде, благодаря которым рабочий день будет сокращен, а заработная плата увеличена.
После этого кордон полисменов, осведомленных о том, что за него агитировала машина Крауземана, пропустил его на самый завод. Там он заверил штрейкбрехеров, что держится славной старой американской традиции, согласно которой человек имеет право работать, когда ему угодно, где ему угодно и за такую плату, какая ему угодна. А потому, если бы они выбрали его в Конгресс, он провел бы законы, ограничивающие деспотическую власть профессиональных союзов, и открыл бы свободный доступ на рынок труда каждому честному труженику, чтобы он мог добиваться работы за вознаграждение, которое считает подходящим. Тут он ударился в патетику, упомянув отважных одиночек — основателей Соединенных Штатов, и заверил штрейкбрехеров, что та же алая кровь, которая в 1776 году была пролита за независимость страны, и по сей час течет в их жилах.
Надо сказать, что с точки зрения практической политики Каридиусу пришлось как нельзя более по вкусу такое деление аудитории на две не сообщающиеся между собой группы — по одну и другую сторону высокого дощатого забора, охраняемого полицией.
Когда раздался гудок, возвещающий обеденный перерыв, Каридиус ушел с завода с сознанием исполненного долга: он кое-что сделал для успеха своей кампании. Но тут же вспомнил, что Эссери все это время возился с адской машиной, и ему стало не по себе. Как-то он там с ней справляется? С легким сарказмом он подумал, что либо Эссери разложил бомбу на составные части, либо она его.
Не без трепета направился он к лаборатории своего школьного товарища.
Среди однообразного ряда жилых домов не видно было дымящихся развалин, и потому Каридиус заключил, что эксперимент сошел благополучно. У двери химика он позвонил, решив, что не зайдет, а только спросит про бомбу и пойдет дальше. Дверь открыла женщина, что несколько удивило кандидата. Трудно сказать, когда и почему, но у него сложилось впечатление, что Эссери холост. Теперь пришлось честь-честью осведомиться, дома ли мистер Эссери. Женщина ответила, что мистер Эссери дома, и продолжала стоять в открытых дверях, как бы приглашая Каридиуса войти.
— Я зашел на минутку, узнать, что слышно о бомбе.
— О бомбе? — воскликнула женщина. — А вы откуда? С завода?
— Да, — кивнул Каридиус.
— Ваше имя?
— Каридиус… Генри Каридиус.
— Погодите минутку, я узнаю. — Она плотно захлопнула дверь перед самым носом Каридиуса, и он услышал ее быстрые удаляющиеся шаги.
Кандидат в члены Конгресса в недоумении заморгал глазами. Чем объяснить такое странное поведение? Если бы Эссери разорвало на части, женщина наверное знала бы об этом, разве что она пришла после, и Эссери успел укокошить себя до ее прихода, или может быть, она глуха и не слыхала взрыва? Ни одно из этих объяснений как будто не подходило. Вдруг он услышал смех. Дверь снова открылась, и на пороге показался Эссери.
— Заходи, заходи, — приветливо сказал он.
— Нет, я только мимоходом… хотел узнать, благополучно ли ты справился с бомбой?
— Ну, разумеется… Я разобрал ее уже часа два назад. Мисс Сейлор, разрешите представить вам моего старого друга, мистера Генри Каридиуса; вместе учились в колледже. Мисс Сейлор — моя лаборантка.
Пошли поклоны и «как поживаете», и мисс Сейлор, улыбающаяся и зарумянившаяся, сказала:
— Вы меня извините, что я так убежала и бросила вас, но когда вы сказали, что вы с завода, и спросили про бомбу, у меня в голове все перепуталось, и я решила, что вы интересуетесь порохом.
— Порохом? — с любопытством переспросил Каридиус.
— Это долго рассказывать, — сказал Эссери, тоже смеясь. — Пойдем в лабораторию.
— Мне некогда, — решительно заявил кандидат. — Я только по пути зашел узнать, жив ли ты, и если жив, то голосовал ли ты за меня, как обещал?
Эссери начал извиняться:
— Нет, не голосовал, ведь я не регистрировался.
— А ты мне как будто сказал, что регистрировался.
— Ну, да. Но, вернувшись домой, я спросил Розу, и оказалось, что регистрировался я в позапрошлом году, а не теперь. Мне очень досадно. Ты уж извини меня.
— Что ж поделаешь, неважно. Тем более, что я ведь все равно не пройду.
Мисс Сейлор — она была высокая, смуглая и, несмотря на запачканные реактивами руки, миловидная, — удивленно посмотрела на Каридиуса:
— Тогда зачем же вы баллотируетесь?
— А вы имеете право голоса, регистрировались?
— Нет, я не интересуюсь политикой.
— Ну, раз я все равно не рискую потерять ваши голоса, могу сказать вам, почему я выставил свою кандидатуру в Конгресс. Есть мотивы официальные и неофициальные. Какие вам угодно знать?
Мисс Сейлор улыбнулась и стала не только миловидной, но даже хорошенькой:
— Те и другие, пожалуйста.
— Прекрасно. Начнем с официальных. Вот вы не регистрировались, не интересуетесь политикой, как только что сказали. Надо думать, вы принадлежите к среднему классу, — как мы с Эссери. К чему же приводит то, что миллионы представителей среднего класса, людей, подобных нам, не голосуют? Ведь мы же составляем нацию, по крайней мере, думаем, что составляем. Нам кажется, будто рабочие работают на нас, а капиталисты что-то делают для нас. А на самом деле ни те, ни другие нами не интересуются. Каждая самая крошечная частица Америки трудится для себя самой, больше ни для кого. У нас так заведено; это наше правило, это — Америка.
Эссери и его лаборантка уже не смеялись. Она слегка кивала головой, подтверждая слова Каридиуса.
— Прекрасно! — продолжал кандидат. — В таком случае, что же нам надлежит делать? Средний класс должен организоваться. Мы должны сплотиться. Вот, например, у Эссери затруднения с его изобретением…
— Я и подумала, что вы имеете в виду его изобретение, когда заговорили о бомбе, — вставила мисс Сейлор. — Так и решила, что на заводе о нем узнали и пришли разнюхать.
— Итак, для защиты интересов средних, рядовых людей — не рабочих, не капиталистов, не промышленников — мы и организовали «Лигу независимых избирателей». И я — независимый кандидат в Конгресс — предлагаю свои услуги народу, услуги человека, который не подчинен ни той, ни другой из наших капиталистических партий. Я абсолютно свободен и готов по мере сил служить среднему классу, который я представляю. Вот мотив официальный.
— Так, — сказала мисс Сейлор. — Ну, а неофициальный?
— А неофициальный заключается в том, что я хочу так показать себя на этих выборах, чтобы одна из сильных капиталистических партий заинтересовалась мной, связала бы меня своими директивами и обязательствами и послала бы в Конгресс… короче говоря, я хочу получить должность.
Каридиус ожидал, что оба его слушателя засмеются. Но засмеялся только Эссери. Лицо мисс Сейлор выражало неодобрение:
— Нет, нет! Не может быть!
— Да право же, — серьезно ответил Каридиус, — это самый прямой путь, чтобы добиться государственной должности. Если подниматься постепенно, то на это уйдут годы. Надо, чтобы кто-нибудь потащил тебя за собой.
— Так вы, значит, не намерены стоять за… народ?
— Что вы… разумеется, нет. Я ничего бы тогда не добился. Народ, в широком смысле слова, не голосует. Он ни о чем не знает: у него нет возможностей узнать, у него нет газет, нет радио. Он даже не регистрируется и не пользуется своим голосом, чтобы провести своего кандидата, если бы таковой нашелся. Его это не интересует. Нет, единственный способ получить тепленькое местечко, это быть выдвинутым либо организованными богачами, либо организованными бедняками, и я, в простоте душевной, надеюсь, что так со мной и будет, потому что место мне нужно.
— Та-ак, — коротко, но красноречиво заключила мисс Сейлор.
Наступило молчание. Прервал его Эссери:
— Ну, я ведь не для того просил Генри зайти, чтобы разглагольствовать об избитых истинах. Я хочу показать ему кое-что и посоветоваться с ним.
Они втроем прошли в длинную лабораторию, половина которой была занята химическим оборудованием, а половина — электрическими аппаратами.
Эссери провел своего гостя в конец лаборатории, отведенный химии. Каридиус шел за ним с неприятным сознанием, что произвел на мисс Сейлор невыгодное впечатление.
Эссери взял в руки пробирку с каким-то веществом.
— Речь идет вот об этом порошке, — проговорил он и высыпал немного серого вещества на белый лист бумаги.
Каридиус пригляделся и увидел, что на бумаге рассыпаны небольшие крупинки причудливых, но симметрических форм, вроде кристаллов снега.
— А в чем дело? — спросил он, поднимая глаза на Эссери.
— Видишь ли… тут вопрос этики, — замялся ученый.
Каридиус кивнул, уже предугадывая, что за этим последует.
— Этот серый порошок — взрывчатое вещество, — сказал Эссери — притом самое, думается мне, сильное взрывчатое вещество, известное в наше время.
— Но причем тут этика? — напомнил Каридиус.
— Потом, потом, — оборвал Эссери и заговорил с увлечением: — Его особенность заключается не в химическом составе, а в форме крупинок. Ты, конечно, знаешь, что сила взрыва зависит от быстроты сгорания пороха.
— Да-а, — подтвердил Каридиус, хотя и не знал этого.
Эссери понял это и повторил еще раз:
— Да, сила удара зависит от быстроты воспламенения. Вот, например: если я толкну тебя, ты удержишься на ногах, но если я вложу столько же силы в удар, нанесенный внезапно, ты упадешь.
— А-а! Понимаю.
— То же и со взрывчатым веществом. Формула его в грубых чертах: S равняется E, деленному на T, другими словами: сила удара равна энергии, деленной на время. Точнее было бы взять квадратный корень от T. Суть в том, что если время свести к нулю, сила удара повысится до бесконечности. Понятно?
Каридиус смутно помнил из алгебры, которую проходил в школе, уравнения, заключавшие в себе ноль и бесконечность. Эти два обозначения почему-то часто попадались рядом, и он поспешил согласиться.
— Это безусловно военное средство, — добавил изобретатель.
— Должно быть, — поддакнул Каридиус.
— Вот в этом и заключается моральная сторона вопроса, — серьезно проговорил Эссери.
— Как ты умудрился добиться таких причудливых форм? — с любопытством спросил Каридиус.
— Я пытался скопировать строение снежинок. Итак, вот относительно чего я хотел узнать твое мнение. Я полагаю, что этот порох должен принадлежать американской армии.
— Ну, конечно! — воскликнул Каридиус, с изумлением глядя на Эссери.
— Джим, я… на вашем месте не стала бы об этом говорить, — заметила мисс Сейлор ровным голосом.
Кандидат в члены Конгресса почувствовал себя слегка обиженным. Девушка явно относилась к нему с недоверием и только потому, что он так откровенно сознался в своем чисто практическом подходе к вопросам политики. Он с горечью подумал, что такая откровенность сама по себе должна была бы показать ей, что он лично — честный человек.
Эссери жестом отвел ее возражение:
— Так вот, я разработал этот процесс самостоятельно, здесь, у себя в лаборатории. А между тем десять лет назад, когда я поступил на службу в Рэмб-Но, я подписал, как водится, обязательство передавать в распоряжение компании все, что бы я ни изобрел. Но я считаю, что исключительное право использования этого пороха должно принадлежать Соединенным Штатам. Не вечно мы будем жить в мире с другими народами, Каридиус. Все эти военные корабли, и боевые самолеты, и отравляющие газы… не для одних маневров мы их изготовляем.
— Ну, еще бы!
— Возможно, что к моменту войны порох выйдет из употребления, как вышли стрелы и лук, но, возможно, и нет. И на этот случай нам надо иметь лучший в мире порох, то есть тот, который ты видишь в этой пробирке.
— И в самом деле, почему бы нашему правительству не взять монополию на твой…
— В том-то и дело, что он не мой и я не могу передать его в собственность государству. Он принадлежит Рэмб-Но.
— Ну и что же? Разве государство не может его получить?
— Компания захочет продавать его другим странам, захочет извлечь из него как можно больше денег. Они любят кричать о своем патриотизме и о необходимости повышать нашу обороноспособность, но на деле им нужны только деньги и деньги.
— Да, конечно, — подтвердил Каридиус, это он понимал прекрасно.
— Кроме того, наш завод имеет соглашение с французской компанией Ладалье-Дюбийес по обмену опытом в разработке взрывчатых веществ. А я вовсе не хочу, чтобы мой порох попал в какую-нибудь другую страну.
Каридиус мысленно представил себе огромные оружейные заводы с интернациональными сферами влияния. В этом было что-то романтическое, как-то не вязавшееся с реальной угрозой войны.
— Теперь я, кажется, понимаю, какая моральная проблема создается для тебя, — сдержанно заметил кандидат в члены Конгресса.
— Чистейшее резонерство, — резко перебила его мисс Сейлор.
— О нет, нет, — запротестовал Эссери, — я в самом деле люблю свою родину. Может быть, это глупо, Каридиус, но это так.
— Нет, это совсем не глупо, — рассеянно отозвался Каридиус. — Но что же ты намерен делать?
— Мне приходила в голову мысль взять на чужое имя патент на изготовление этого пороха, — медленно проговорил Эссери, — а потом передать его в Военное министерство.
— Это было бы нарушением договора, — констатировал Каридиус, — если я правильно понимаю условия твоего соглашения с компанией.
— По-моему, это было бы злостным присвоением, — перебила мисс Сейлор.
— Почему вы так думаете? — спросил Каридиус, которому хотелось расположить к себе девушку.
— Потому что изобретение Джима в данный момент принадлежит компании. Если он продаст его на сторону, значит, он присвоит его.
— Нет, нет, такой поступок можно квалифицировать самое большее как нарушение контракта. Вы как будто против того, чтобы он это сделал?
— Нет, вовсе нет, — заявила мисс Сейлор к величайшему удивлению кандидата. — Я только говорю: надо называть вещи своими именами. Это не патриотизм. Это стяжательство и… раздражение… Джим считает, что Рэмб-Но поймала его в свои сети этим контрактом. Поймала, когда он был еще молод, полон идеалов и, само собой разумеется, беден — так же, впрочем, как и сейчас. Он считает себя обиженным и охотно обошел бы контракт, заработав на этом деньги, вот и все.
— Ну, а вы-то сами на чьей стороне? — спросил Каридиус.
— Ни на чьей. Я только хочу, чтобы Джим решал, учитывая реальное положение вещей. Готов он рисковать своей репутацией ради одного шанса на миллион или предпочитает сберечь репутацию и продолжать по-прежнему получать восемьдесят семь долларов в неделю? Я хочу, чтобы он не припутывал сюда американский флаг, а принял определенное решение — то или иное. Я не хочу, чтобы ему пришлось жалеть впоследствии, если он будет обманут в своих надеждах.
Каридиус был шокирован словами мисс Сейлор.
— Что вы говорите! — возразил он. — Джим, конечно, прав. Для человека родина должна быть выше всяких личных соображений.
Эссери воспрянул духом:
— Ну, разумеется, это так. Роза просто не понимает, что мной руководит прежде всего любовь к моей стране.
— Зато я тебя вполне понимаю, — прочувствованно сказал Каридиус.
— И ты думаешь, что я должен предложить свое изобретение Военному министерству?
— Я думаю, что мысль о родине должна вытеснить мысль о личном риске.
— Вот видите, — обратился Эссери к лаборантке, — как рассуждает мужчина.
— Вижу, — сухо подтвердила она.
— То-то, — облегченно вздохнул изобретатель. — А теперь, Каридиус, пока ты не ушел, я хочу показать тебе еще одну штуку, которую я придумал. — Он повел Каридиуса в другую часть лаборатории. Там на столе стояла небольшая стеклянная подставка с проволочной спиралью, напоминающей не то воронку, не то миниатюрную пушку. — Помнишь, Каридиус, я говорил о том, что придет, может быть, время, когда все виды пороха устареют?
Кандидат в члены Конгресса внезапно заинтересовался стоящим перед ним аппаратом:
— Неужели ты хочешь сказать, что эта вот штука заменит порох?
— Не знаю, впрочем, надеюсь… У меня уже нет сомнений, что порох может быть окончательно упразднен. И был бы счастлив, если бы мне удалось нанести ему последний удар… Роза, осталась у нас еще мышь?
— Да, — отозвалась девушка с легким неодобрением.
— Будьте добры, приготовьте ее.
Мисс Сейлор подошла к шкафу и вынула оттуда небольшую клетку с белой мышью. Она поставила клетку на расстоянии примерно ярда от электрического орудия и ушла в другой конец лаборатории.
— Не может видеть, как я убиваю мышей, — вполголоса объяснил Эссери.
Каридиус чрезвычайно заинтересовался производимым опытом. Он переводил взгляд с крошечной пушки на мышь и чувствовал, что сейчас разыграется крохотная трагедия.
— Отойди немного, — распорядился Эссери. — Я не знаю точно, какой радиус захватят переменные колебания.
— Это опасно?
— Вряд ли, модель очень маленькая, а все-таки ни к чему.
Каридиус стал позади изобретателя и весь превратился в зрение. Мышь шмыгала по клетке взад и вперед. Эссери нажал кнопку. Миниатюрное животное остановилось и уставилось на изобретателя и его друга.
Каридиус был разочарован. Как это ни смешно, он ожидал чего-то необыкновенного.
— Кажется, мышь что-то почувствовала, сказал Каридиус в виде утешения, — оттого-то она остановилась и смотрит на нас.
Эссери расхохотался:
— Не думаю, чтобы она что-нибудь почувствовала!
— Но она же остановилась?
— Да, остановилась, но вряд ли она что-нибудь почувствовала. Видишь ли, эти неравномерные колебания разбрасывают все молекулы, но не нарушают равновесия. Я часто воображал себе целую армию, остановленную таким образом в момент атаки… людей, обращенных в статуи…
Из дальнего конца комнаты раздался голос мисс Сейлор:
— Готово?
— Да, можете подойти к нам, — ответил Эссери.