<Глава 9-ая. Любочька. Музыка. Отступленіе.>
Прі ѣ хавши домой, maman вел ѣ ла подать св ѣ чи, поставила ноты и с ѣ ла за рояль. Володя, Любочка и Катенька поб ѣ жали въ залу играть, я же съ ногами забрался въ вольтеровское кресло, которое стояло въ гостиной, и расположился слушать. Катенька пришла звать меня въ залу, но я былъ золъ на нее и попросилъ оставить меня въ поко ѣ.
<Maman сд ѣ лала гамму и потомъ начала играть 2-й концерта Фильда. Мими играла хорошо, и еще я слыхалъ хорошихъ музыкантовъ, но ничья игра мн ѣ такъ не нравилась, какъ матушкина. Впосл ѣ дствіи, вспоминая и обсуживая этотъ предметъ, я нашелъ, что пріятность игры maman состояла въ простот ѣ. Она играла такъ, какъ было написано, ничего не перем ѣ няя, не пропуская и не прибавляя, не употребляла никакихъ аффектацій (Я могъ бы выразиться по-Русски, но, говоря о maman, мн ѣ непріятно употребить неблагозвучное слово «натяжка») — ни въ игр ѣ, ни въ поз ѣ. У д ѣ тей всегда чувство прекраснаго очень в ѣ рно, поэтому я безсознательно любилъ ея игру и не могъ и не могу слушать безъ отвращенія музыкантовъ и музыкантшъ, которые, садясь за форте-піано, делаютъ прелюдіи, состоящія изъ 3 основныхъ аккордовъ. Когда барышня садится за форте-піано и беретъ эти три фатальные аккорда да еще arpeggio,[116] я знаю уже, чего нужно ожидать. Барышня эта, несмотря на перем ѣ ну гармоніи, не будетъ снимать ноги съ педали; вс ѣ аккорды, которые ей понравются, будетъ брать arpeggio[117] тамъ, гд ѣ этого не нужно. Andante[118] будетъ играть, задерживая тактъ, и прибавлять свои фіоритуры и вообще изковеркаетъ мысль композитора. Притомъ во время игры она будетъ кривляться, что тоже ни къ чему не ведетъ. У ѣ здная барышня, т. е. низшаго разряда, будетъ подкатывать зрачки подъ лобъ, губернская будетъ закидывать голову, а столичная будетъ руки подымать слишкомъ высоко и губы складывать неестественно. И это называется «играть съ чувствомъ», тогда какъ на форте-піано собственно съ чувствомъ играть нельзя. Можно играть правильно, щеголевато, но съ чувствомъ можно только играть на такомъ инструмент ѣ, продолжительность, движеніе и сила звука котораго зависитъ отъ воли исполнителя>.
Въ это время maman встала с кругленькаго табурета, взяла другую тетрадь нотъ, поставила ее на пюпитръ, пододвинула св ѣ чи и опять ус ѣ лась. По медленности, отчетливости ея движенiй и по серьезному выраженію лица видно было, что она какъ будто приготавливается къ чему-то важному. Я опять задремалъ, прижавъ голову въ уголъ кресла. Запахъ пыли, которую я поднялъ поворачиваясь, щекотилъ мн ѣ въ ноздряхъ, а давно знакомые мн ѣ звуки пьесы, которую заиграла maman, производили на меня чрезвычайно пріятное впечатл ѣ ніе. Она играла патетическую Сонату Бетховена.
Изъ 10 челов ѣ къ, у которыхъ вы спросите: «какую музыку вы любите?» 9 непрем ѣ нно вамъ отв ѣ тятъ, что они любятъ серьезную музыку, особенно Бетховена, <которого они понимаютъ (слово: понимать музыку для меня им ѣ етъ весьма темное значеніе — откровенно говоря, — никакого значенія. Я понимаю, что одно музыкальное сочиненіе можетъ нравиться больше другого; можно сочувствовать одному больше другого, но понимать можно только мысль).> Из этихъ 9-и челов ѣ къ 8 говорятъ это не потому, что музыка Бетховена имъ нравится, а потому, что они думаютъ блеснуть своимъ музыкальнымъ вкусомъ, выразивъ такое мн ѣ ніе. — Почти во вс ѣ хъ романахъ или пов ѣ стяхъ, особенно французскихъ, въ которыхъ музыка на сцен ѣ, непрем ѣ нно на сцен ѣ и Бетховенъ, опять только по той причин ѣ, что, такъ какъ съ недавняго времени большинство обратилось къ старинной музык ѣ, имя это первое попадается подъ перо романиста. Никакой бы разницы не было, ежели бы онъ, вм ѣ сто Бетховена, написалъ Доницети, <Гунгля>, Бюргмюлера или др. Все это я сказалъ вамъ для того, чтобы вы не подумали, что, вспоминая о матушк ѣ за фортепіано, я наудачу сказалъ, что она играла Патетическую сонату. Н ѣ тъ, она именно играла ее, и я хочу, чтобы вы вспомнили эту сонату, ежели слыхали ее. Для этого я опишу вамъ впечатл ѣ ніе, которое она производила на меня.
(Въ одномъ Французскомъ роман ѣ, авторъ (имя котораго очень изв ѣ стно), описывая впечатл ѣ ніе, которое производитъ на него одна соната Бетховена, говоритъ, что онъ видитъ ангеловъ съ лазурными крыльями, дворцы съ золотыми колоннами, мраморные фонтаны, блескъ и св ѣ тъ, однимъ словомъ, напрягаетъ вс ѣ силы своего французскаго воображенія, чтобы нарисовать фантастическую картину чего-то прекраснаго. Не знаю, какъ другіе, но, читая это очень длинное описаніе этого Француза, я представлялъ себ ѣ только усилія, которыя онъ употреблялъ, чтобы вообразить и описать вс ѣ эти прелести. Мн ѣ не только это описаніе не напомнило той сонаты, про которую онъ говорилъ, но даже ангеловъ и дворцовъ я никакъ не могъ себе представить. Это очень естественно, потому что никогда я не видалъ ни ангеловъ съ лазурными крыльями, ни дворцовъ съ золотыми колоннами. Ежели бы даже, что очень трудно предположить, я бы вид ѣ лъ все это, картина эта не возбудила бы во мн ѣ воспоминанія о сонат ѣ. Такого рода описаній очень много вообще, и во Французской литератур ѣ въ особенности.[119]
У Французовъ есть странная наклонность передавать свои впечатл ѣ нія картинами. Чтобы описать прекрасное лицо — «оно было похожо на такую-то статую», или природу — «она напоминала такую-то картину», — группу — «она напоминала сцену из балета или оперы». Даже чувства они стараются передать картиной. Прекрасное лицо, природа, живая группа всегда лучше вс ѣ хъ возможныхъ статуй, панорамъ, картинъ и декорацій.
Вм ѣ сто того, чтобы напомнить читателю, настроить воображеніе такъ, чтобы я понялъ идеалъ прекраснаго, они показываютъ ему попытки подражаній.[120]
Что еще странн ѣ е, это то, что для того, чтобы описать что-нибудь прекрасное, средствомъ самымъ употребительнымъ служитъ сравненіе описываемаго предмета съ драгоц ѣ нными вещами. Великій Ламартинъ, возвышенная душа котораго стала изв ѣ стна всему св ѣ ту, со времени изданія Confidences[121] (этимъ изданіемъ великій геній a fait d’une pierre deux coups[122] — всему св ѣ ту открылъ сокровенн ѣ йшія тайны своей великой души и пріобр ѣ лъ им ѣ ньице, которое такъ хотелось ему купить), великій Ламартинъ, описывая свои впечатл ѣ нія на лодк ѣ посреди моря, когда одна доска отделяла его отъ смерти, говоритъ, чтобы описать, какъ хороши были капли, падавшія съ веселъ въ море — comme des perles tombants dans un bassin d’argent.[123] Прочтя эту фразу, воображеніе мое сейчасъ же перенеслось въ д ѣ вичью, и я представилъ себе горничную съ засученными рукавами, которая надъ серебрянымъ умывальникомъ моетъ жемчужное ожерелье своей госпожи и нечаянно уронила несколько жемчуженокъ — des perles tombants dans un bassin d’argent, a о мор ѣ и о той картин ѣ, которую съ помощью поэта воображеніе рисовало мн ѣ за минуту, я уже забылъ. Ежели Ламартинъ, геніальный Ламартинъ, сказалъ мн ѣ, какого цв ѣ та были эти капли, какъ он ѣ падали и стекали по мокрому дереву весла, какіе маленькіе кружки производили он ѣ, падая въ воду, воображеніе мое осталось бы в ѣ рно ему, но намекъ на серебряный тазъ заставилъ умъ [?] упорхнуть далеко. Сравненiе одно изъ естественн ѣ йшихъ и д ѣ йствительн ѣ йшихъ средств для описанiя, но необходимо, чтобы оно было очень в ѣ рно и ум ѣ стно, иначе оно д ѣ йствуетъ совершенно притивуположно. — «La lune sur un clocher comme un point sur un «i»[124] — обращикъ неум ѣ стности сравненія, хотя принадлежитъ тому же великому Ламартину.
Воображеніе — такая подвижная легкая [?] способность, что съ ней надо обращаться очень осторожно. Одинъ неудачный намекъ, непонятный образъ, и все очарованіе, произведенное сотнею прекрасныхъ, в ѣ рныхъ описаній, разрушено. Автору выгодн ѣ е выпустить 10 прекрасныхъ описаній, ч ѣ мъ оставить одинъ такой намекъ въ своемъ сочиненіи. Хотя наклонность сравненія вообще и въ особенности съ драгоц ѣ нными вещами преобладаетъ, какъ мн ѣ кажется, у Французовъ, эта наклонность существуетъ и у насъ, и у Н ѣ мцевъ, но меньше [?] всего у Англичанъ. Бирюзовые и бриліантовые глаза, золотые и серебрянные волосы, кораловыя губы, золотое солнце, серебряная луна, яхонтовое море, бирюзовое небо и т. д. встречаются часто [?]. Скажите по правде, бываетъ ли что-нибудь подобное? Капли воды при лунномъ св ѣ т ѣ, падающія въ море, горятъ лучше жемчужинъ, падающихъ въ тазъ, и ни капли не похожи на жемчужины, ни тазъ — на море. Я не м ѣ шаю сравнивать съ драгоценными камнями, но нужно, чтобы сравненіе было в ѣ рно, ц ѣ нность же предмета не заставитъ меня вообразить сравниваемой предметъ, ни лучше, ни ясн ѣ е. Я никогда не видалъ губъ кораловаго цв ѣ та, но видалъ кирпичнаго; — глазъ бирюзоваго, но видалъ цв ѣ та распущенной синьки и писчей бумаги. Сравненіе употребляется или чтобы, сравнивая худшую вещь съ лучшей, показать, какъ хороша описываемая вещь, или, сравнивая необыкновенную вещь съ обыкновенной, чтобы дать о ней ясное понятіе).
Слушая патетическую сонату, которую я зналъ такъ, что каждый переходъ, каждая нотка возбуждала во мн ѣ ожиданіе, я испытывалъ два различныя чувства. Иногда, и это случалось тогда, когда я бывалъ ч ѣ мъ-нибудь разстроенъ, она возбуждала во мн ѣ какое-то нетерп ѣ ніе, досаду и безпокойство; мн ѣ тяжело было знать все впередъ, хот ѣ лось неожиданнаго и хот ѣ лось бы не слыхать ее, но когда maman переставала играть, мн ѣ д ѣ лалось еще досадн ѣ е и хот ѣ лось бы, чтобы она все играла, но что-нибудь другое. Иногда — и теперь я находился въ этомъ расположеніи — соната эта имянно т ѣ мъ, что въ ней не было для меня ничего поразительнаго, что я зналъ все впередъ, доставляла мн ѣ, какъ я уже сказалъ, тихое, чудесное наслажденіе. Хотя я зналъ прекрасно все, что будетъ, я не могъ заснуть отъ того чувства, что, ежели вдругъ будетъ не то, что я ожидаю, и чудесные аккорды интродукціи вдругъ разр ѣ шатся не такъ, какъ должны. Сдержанный мотивъ интродукціи, который точно просится куда-то, заставлялъ меня притаивать дыханіе до т ѣ хъ поръ, пока, наконецъ, все это не разр ѣ шится въ allegro.[125] Только [?] Allegro никогда не нравилось мн ѣ, но то м ѣ сто, когда начинаются вопросы и отв ѣ ты, возбуждало опять опасеніе, чтобы не вышло иначе, и желаніе, чтобы оно шло тише и продолжалось долже. Что можетъ быть лучше этого м ѣ ста, когда посл ѣ простыхъ вопросовъ и отв ѣ товъ басъ говоритъ такія дв ѣ фразы, къ которымъ ничего кажется нельзя прибавить, и которыя р ѣ шаютъ все, однако н ѣ тъ.... дискантъ отв ѣ чаетъ еще и еще и еще лучше, еще сильн ѣ е, до т ѣ хъ поръ, пока, наконецъ, все сливается.
Maman въ м ѣ ст ѣ этого разговора задерживала тактъ. — Много людей, основательно знающих музыку, говорили мн ѣ, что задерживать ни въ какомъ случа ѣ не должно, и что, исполняя Бетховена, нужно ни на волосъ не отклоняться отъ написаннаго. Я слышалъ тоже эту же сонату, исполненную прекраснымъ музыкантомъ — онъ игралъ это м ѣ сто такъ же скоро, какъ и плохіе. Несмотря ни на какіе авторитеты, я уб ѣ жденъ, что должно задерживать тактъ въ этомъ м ѣ ст ѣ. Нужно принудить себя, чтобы играть его скоро: м ѣ сто это такъ хорошо, что хочется дольше имъ насладиться. Посл ѣ днія ноты allegro[126] пугаютъ и радуютъ.
Подъ звуки andante[127] я дремалъ, дремалъ сладко — оно выраженіе счастія, доброд ѣ тельнаго, спокойнаго счастія, но финалъ rondo[128] въ ut mineur[129] опять тянетъ за душу. Невольно думаешь: что ему хочется? О чемъ онъ? Какъ бы его успокоить? И все хочется, чтобы скор ѣ е, скор ѣ е — и все кончилось, но, какъ кончится, хочется еще.
Когда я слышу музыку, я не думаю — мысль совершенно умираетъ, воображеніе тоже не рисуетъ мн ѣ никакихъ образовъ и находится въ совершенномъ безд ѣ йствіи — сознаніе физическаго существованія уничтожается, но я чувствую, что я живу, и живу полно и тревожно.
Чувство, которое испытываешь, похоже на воспоминаніе, но воспоминаніе чего? Воспоминаніе того, чего никогда не было, и чего не помнишь.[130]
Сущность эстетическаго чувства, возбуждаемаго въ насъ живописью — въ обширномъ смысл ѣ — есть воспоминаніе о образахъ. Сущность эстетическаго чувства возбужденнаго музыкой есть несознанное воспоминаніе о чувствахъ и о переходахъ изъ одного чувства въ другое.
Чувство поэзіи есть сознательное воспоминаніе о жизни съ ея образами и чувствами.