Автор перепечатываемых (из «Отечественных записок» 1853 февраль, отд. VII, стр. 119—121) воспоминаний Николай Иванович Иваницкий (1816—1858), в 1853—1858 гг. директор Псковской гимназии, был одним из известных педагогов своего времени.

В его воспоминаниях, написанных в 1843 г., и в дневнике, который Н. И. Иваницкий вёл в 1843—1848 гг., (напечатаны в VIII вып. «Щукинского сборника» и перепечатаны в «Пушкин и его современники», в. XIII), имеются интересные записи о Пушкине.

* * *

«М. Г. А. А.[499] В 10-м № „Современника“ 1852 г. напечатана статья Г. В. Г—ского[500], под названием „Заметки для биографии Гоголя“. В ней, между прочим, сказано вот что: „Какого мнения о своих лекциях был сам Гоголь — не знаем; но вот факт, доказывающий, что он неслишком доверял себе в этом отношении. Говорят, что Гоголь просил Пушкина и Жуковского приехать когда-нибудь к нему на лекцию. Оба поэта, очень долго собиравшиеся воспользоваться его приглашением, наконец условились, уведомили об этом предварительно Гоголя и в назначенное время отправились в университет. Поэты нашли полную аудиторию студентов, но Гоголя ещё не было; они решились его дожидаться, но прождали напрасно, потому что Гоголь вовсе не явился. Такой же манёвр был употреблён Гоголем и в день, назначеный для испытания студентов по его предмету, с тою только разницею, что за ним послали, но оказалось, что он вовсе уехал из города“.

Поставляю себе в обязанность сказать, что автор „Заметок“ впал здесь в ошибку. Я учился в здешнем университете, сам слушал Гоголя, и вот что могу сказать вам о его лекциях.

Гоголь читал историю Средних веков для студентов 2-го курса филологического отделения. Начал он в сентябре 1834, а кончил в конце 1835 года[501]. На первую лекцию он явился в сопровождении инспектора студентов[502]. Это было в 2 часа. Гоголь вошёл в аудиторию, раскланялся с нами и, в ожидании ректора, начал о чём-то говорить с инспектором, стоя у окна. Заметно было, что он находился в тревожном состоянии духа: вертел в руках шляпу, мял перчатку и как-то недоверчиво посматривал на нас. Наконец подошёл к кафедре и, обо'ротясь к нам, начал об‘яснять, о чём намерен он читать сегодня лекцию. В продолжении этой коротенькой речи, он постепенно всходил по ступеням кафедры: сперва встал на первую ступеньку, потом на вторую, потом на третью. Ясно, что он не доверял сам себе и хотел сначала попробовать, как-то он будет читать? Мне кажется, однакож, что волнение его происходило не от недостатка присутствия духа, а просто от слабости нервов, потому что в то время, как лицо его неприятно бледнело и принимало болезненное выражение, мысль, высказываемая им, развивалась совершенно логически и в самых блестящих формах. К концу речи Гоголь стоял уж на самой верхней ступеньке кафедры и заметно одушевился. Вот в эту-то минуту ему и начать бы лекцию, но вдруг вошёл ректор[503] … Гоголь должен был оставить на минуту свой пост, который занял так ловко и даже, можно сказать, незаметно для самого себя. Ректор сказал ему несколько приветствий, поздоровался со студентами и занял приготовленное для него кресло. Настала совершенная тишина. Гоголь опять впал в прежнее тревожное состояние: опять лицо его побледнело и приняло болезненное выражение. Но медлить уже было нельзя: он вошёл на кафедру и лекция началась…

Не знаю, прошло ли и пять минут, как уж Гоголь овладел совершенно вниманием слушателей. Невозможно было спокойно следить за его мыслью, которая летела и преломлялась, как молния, освещая беспрестанно картину за картиной в этом мраке средневековой истории. Впрочем, вся эта лекция из слова в слово напечатана в „Арабесках“, кажется, под названием: О характере истории Средних веков. Ясно, что и в этом случае, недоверяя сам себе, Гоголь выучил наизусть предварительно написанную лекцию, и хотя во время чтения одушевился и говорил совершенно свободно, но уж не мог оторваться от затверженных фраз, и потому не прибавил к ним ни одного слова.

Лекция продолжалась три четверти часа. Когда Гоголь вышел из аудитории, мы окружили его в сборной зале и просили, чтоб он дал нам эту лекцию в рукописи. Гоголь сказал, что она у него набросана только вчерне, но что современен он обработает её и даст нам; а потом прибавил: „На первый раз я старался, господа, доказать вам только главный характер истории Средних веков; в следующий же раз мы примемся за самые факты и должны будем вооружиться для этого анатомическим ножом[504] “.

Мы с нетерпением ждали следующей лекции. Гоголь приехал довольно поздно и начал её фразой: „Азия была всегда каким-то народо-вержущим вулканом[505] “. Потом поговорил немного о великом переселении народов, но так вяло, безжизненно и сбивчиво, что скучно было слушать, и мы не верили сами себе, тот ли это Гоголь, который на прошлой неделе прочёл такую блестящую лекцию. Наконец, указав нам на кое-какие курсы, где мы можем прочесть об этом предмете, он раскланялся и уехал. Вся лекция продолжалась 20 минут. Следующая лекция была в том же роде, так что мы совершенно наконец охладели к Гоголю, и аудитория его всё больше и больше пустела[506].

Но вот однажды — это было в октябре — ходим мы по сборной зале и ждём Гоголя. Вдруг входят Пушкин и Жуковский. От швейцара, конечно, они уж знали, что Гоголь ещё не приехал, и потому, обратясь к нам, спросили только, в которой аудитории будет читать Гоголь. Мы указали на аудиторию. Пушкин и Жуковский заглянули в неё, но не вошли, а остались в сборной зале. Через четверть часа приехал Гоголь, и мы вслед за тремя поэтами вошли в аудиторию и сели по местам. Гоголь вошёл на кафедру, и вдруг, как говорится, ни с того, ни с другого, начал читать взгляд на историю аравитян. Лекция была блестящая, в таком же роде, как и первая. Она вся из слова в слово напечатана в „Арабесках“[507]. Видно, что Гоголь знал заранее о намерении поэтов приехать к нему на лекцию, и потому приготовился угостить их поэтически. После лекции Пушкин заговорил о чём то с Гоголем, но я слышал одно только слово: „увлекательно“…

Все следующие лекции Гоголя были очень сухи и скучны: ни одно событие, ни одно лицо историческое не вызвало его на беседу живую и одушевлённую… Какими-то сонными глазами смотрел он на прошедшие века и отжившие племена. Без сомнения, ему самому было скучно, и он видел, что скучно и его слушателям. Бывало, приедет, поговорит с полчаса с кафедры, уедет, да уж и не показывается целую неделю, а иногда и две. Потом опять приедет, и опять та же история. Так прошло время до мая.

Наступил экзамен. Гоголь приехал, подвязанный чёрным платком: не знаю уж, зубы у него болели, что ли. Вопросы предлагал бывший ректор И. П. Ш.[508]. Гоголь сидел в стороне и ни во что не вступался. Мы слышали уж тогда, что он оставляет университет и едет на Кавказ. После экзамена мы окружили его и изъявили сожаление, что должны расстаться с ним. Гоголь отвечал, что здоровье его расстроено и что он должен переменить климат. „Теперь я еду на Кавказ: мне хочется застать там ещё свежую зелень; но я надеюсь, господа, что мы когда-нибудь ещё встретимся“.

Поездка эта, однакож, не состоялась, не знаю почему[509].

Вот всё, что я счёл нужным сообщить вам, м. г., о лекциях Гоголя, и желал бы, чтоб вы потрудились поправить ошибку автора „Заметок для биографии Гоголя“».

Примите и проч. Николай Иваницкий.