О М. М. Михайлове, авторе этой заметки, напечатанной в «Петербургском листке» 1880, № 97 от 22 мая (стр. 1—2), мы не имеем сведений.
* * *
Всеобщее стремление к собранию в настоящую минуту возможных подробностей о незабвенном поэте нашем А. С. Пушкине, а в особенности дельная заметка профессора Александровского лицея Никольского, помещённая на этих днях в газетах[510], о малоизвестности дома, где Пушкин провёл последние годы своей жизни, и о совершенной неизвестности места, где он был убит, побуждают меня внести и мою лепту в сокровищницу дорогих воспоминаний и сделать не бесполезные, может быть, указания. Года за три до своей кончины Александр Сергеевич занял нижний этаж в доме статс-дамы княгини Волконской[511], ныне принадлежащий князю Петру Дмитриевичу Волконскому[512], на Мойке, № 10. Второй этаж занимал сенатор Фёдор Петрович Лубяновский[513]. Посещая его довольно часто, я неоднократно встречался с Пушкиным то на канаве,[514] то у под‘езда под воротами и каждый раз болезненно сжималось моё, тогда ещё юное сердце при мысли, что я не имею повода отдать простой поклон этому дивному человеку!… Однако же, счастливая случайность готовила мне некоторую отраду. Однажды, в первых числах января 1837 года, я занимал тогда должность цензора в почтамте, вошёл я в газетную экспедицию за получением моей ежедневной порции периодических изданий, преимущественно английских; начальник экспедиции, добрейший мой приятель Гавриил Петрович Кругликов[515], и ныне ещё здравствующий, а тогда известный своими шутливо-остроумными альманахами, завидя мой приход, поспешил ко мне со словами: «идите дальше, здесь Пушкин». Он стоял прислонясь к столу, в руках его была русская газета огромного, небывалого у нас размера (не припомню её названия, но мне памятно, что просуществовала не долго). Кругликов назвал меня, Александр Сергеевич подал мне руку, потом, развернув газету во всю ширину, сказал: «какова простыня!» — Для нас бесполезная, возразил я, это хорошо в Англии, где многочисленные об‘явления и рекламы выгодны редакциям. «Весьма справедливое замечание», произнёс Пушкин, сверкнув на меня своим взором. Увы! Для меня первым и последним; — роковая минута уже близилась. На следующий день кончины Александра Сергеевича я решился очень рано утром войти к нему; вход был со двора, как и теперь остался; в прихожей никого; то же самое в довольно обширной зале — окнами на канаву; направо в небольшой комнате — покойный на столе, в чёрном сюртуке; возле него один-одинёхонек полковник Данзас[516]. «Вы здесь, Константин Карлович», сказал я ему. — «Нет! отвечал он с неизменно присущим ему юмором, я не здесь, я на гауптвахте». Известно, что немедленно после злощастного поединка Данзас был арестован, с разрешением не покидать покойного друга до погребения. Не знаю, в означенной ли именно комнате скончался наш поэт, но это, вероятно, известно занимающему ныне квартиру графу Бенкендорфу[517]. Во весь остаток жизни моей не прощу себе, что, сблизясь впоследствии с К. К. Данзасом, проводя с ним нередко длинные зимние вечера, прогуливаясь летом в загородных местах, разговаривая неоднократно о Пушкине, мне не пришло на мысль расспросить его о месте поединка. На Чёрной речке, на комендантской даче, — этого мало. Но не следует покидать надежды добраться до верного сведения. Жив ещё один из братьев Константина Данзаса, тайный советник Карл Карлович Данзас[518]; есть племянники, дети покойного Бориса[519] Карловича, пусть скажут, что им известно. Ещё указание: секундант Данзас был в дружеских отношениях с петербургским старожилом, переселившимся, однако же, за границу, — это любознательный и любезный, многим известный Александр Львович Невахович[520]. Не избавит ли он нас от стыда не знать, где закатилось наше красное солнышко?
М. М. Михайлов.