На другой день все собрались дружно, как по команде.
Тетя Оля дивилась, почему это нет ни шуму, ни возни.
А когда она вошла в комнату, то увидала, что мальчики смотрят на карту, тычут пальцами туда, где маленьким кружочком обозначен город Архангельск, а выше рваной тряпкой нарисовано Белое море.
Юрин папа пришел поздно, — у него опять было заседание.
Увидев ребятишек, он вспомнил, что обещал кое-что рассказать.
Наскоро пообедав, он уселся в угол, отставил от себя деревянную клюшку, помолчал, как бы раздумывая.
— Ну что же ты, папа! — начал поторапливать его Юрик.
— О чем же мне рассказать вам, ребятишки?
— А разве ты забыл? О вчерашнем! О вчерашнем!
— Об острове! Об острове!!
— О тюрьме! Как сидел ты, дядя Саша, в тюрьме! — заговорили все разом.
Юрин папа поморщился. Не хотелось ему говорить о тюрьме. Тяжело было вспоминать.
Но все же, как бы нехотя, начал:
— И влетало же нам, большевикам, ребятишки, в этой белой архангельской тюрьме! Страшно вспомнить!
— А ты все рассказывай, папа, не утаивай, — не унимался Юрик, которого хлебом не корми, лишь бы ему слушать, как воевали красные и белые.
— Как только белые забрали Архангельск, как только высадились в город англичане да французы, пошли ловить они нашего брата-рабочих. Начались аресты.
По городу после 12 часов ночи не разрешалось ходить. Собрания можно было устраивать с разрешения белых офицеров. А если не послушаться, то штраф 5000 рублей или тюрьма.
Ну и накопилось нас в тюрьме столько, что некуда стало сажать других.
Сидим это мы, бывало, один возле другого и некуда шагу ступить. Одежда серая, арестантская. Вшей, ребятишки, накопилось у нас так много, что вам бы не сосчитать их вместе с вашими учителем.
— Ну-у? — удивился Вовка и почесал затылок.
— А вы их били, дядя Шура? — спросил юриного папу Алеша Черногоров.
— Не только, милок, били, но и в печке жгли. Ой, как они трещат!
— У меня тоже есть! — неожиданно сделал заявление Лева Пассер и гордо посмотрел на окружающих.
Все смеялись, а громче всех смеялся юрин папа.
— Смотрите на него, — какой молодец! — громко засмеялся юрин папа и потрепал Левку.
Когда смех утих, юрин папа вытер платком глаза, на которых выступили слезы, и продолжал:
— Если вы будете драться с белыми да попадете к ним в плен, в тюрьму, тогда и вы накормите их вшей, а пока слушайте, что я вам скажу дальше.
Самое противное в тюрьме — это параша.
— Знаю, знаю, кто это такое! — закричала Нинуся Рыбинская. — Это девочка, которая живет против нашей квартиры!..
Мальчики недоуменно поглядывали друг на друга, не зная, что ответить юриному папе. Они догадывались, что Ниночка ошиблась… в тюрьме никаких маленьких девочек не было.
— Это, братишечки мои, не девочка, а большая кадушка, а почему ее назвали парашей, я и сам не знаю.
И вот, когда у арестанта заболит живот, его не пускают выйти в коридор, в уборную, или там, скажем, во двор, а заставляют оправляться в той же комнате.
Поняли теперь?
Мальчики кивнули головой в знак согласия, а Ниночка удивленно раскрыла рот.
— От этой параши идет такой запах… Ну это и запах, скажу я вам! Куда сильнее, чем у вас, когда вы долго шалите и не открываете форточки.
— Ы-ы-ы… — промычал Алеша Черногоров, ткнув пальцем в живот озорнику Вовке, как будто юрин папа говорил именно про них.
— От этой параши голова кружится. В камере грязь, пыль, плевки. Спали на нарах, на полу, под нарами…
— А где ты обедал, папа? — спросил Юрик.
— Нас, милок, кормили хуже, чем свиней. Мяса давали мало, и оно было тухлое. Мы так мало получали, что через несколько недель каждый из нас еле-еле двигал ноги. Больных не убирали с нар. Они тут же бредили, а многие умирали.
— А белые к вам в тюрьму приходили?
— Не только, милок, приходили, а не давали покою. То и дело глядят в дырку, что мы делаем.
Юрин папа помолчал…
— А потом ведь белые нас и расстреливали…
Ребятишки стали жаться друг к другу.
— Иногда даже лучше — пусть убьют, чем жить, как собакам.
В тюрьму приезжали русские, английские, французские белые офицеры, брали с собой большевиков, увозили их за город и там расстреливали.
Я помню один случай… Часа в два дня, вдруг всех нас выстроили по камерам и не велели подходить к окнам, не велели шевелиться. Кто не послушается, того обещали застрелить.
Вдруг, на дворе раздались залпы, — сперва один, потом второй, а затем несколько отдельных выстрелов. Мы тут поняли, что белые кого-то расстреливают на дворе. Потом мы узнали, что они расстреляли красного партизана Ларионова и его товарищей. Дня два их трупы валялись неубранными со двора, а белым офицерам хоть бы что: смеются, покуривают, по вечерам танцуют, водку пьют.
— Эх, дать бы им! — не удержался Сережа-пионер.
— Вот, милок, и мы так думали, да чем им дашь-то? У нас не было оружия. Сидели мы за замком, а Красная армия была далеко от Архангельска.
— Дождались, папа, красных?
— Да, сынок, дождались; а до того времени отобрали среди нас, кого белые считали поопаснее, да и направили на остров Мудьюг, про который я вам вчера говорил. Вот тут-то и началась история. Из-за этого Мудьюга я и ногу потерял, чтобы ему пусто было!
— А ты нам расскажешь про этот остров?
— Конечно расскажу. Дайте только срок мне. Только уговор наперед — не пугаться и по ночам не кричать.
— Не будем! Не будем! — стали все разом уверять юриного папу.
— Ну, значит, уговор. Как только у меня будет день отдыха, так я все вам и расскажу. А теперь идите по домам и спокойной ночи. Да и Юрику надо поучить немецкий язык.
— До свидания, дядя Шура!
— До свидания, дядя Саша! — хором прощались ребятишки.
А через пять минут в комнате стало тихо и только где-то вдали слышался паровозный гудок.
Юрик читал немецкую книжку. Затем сходил в уборную, как это он делал всегда перед сном, почистил зубы, умылся, а потом лег в чистую кровать, высунув из-под одеяла свои длинные ручонки.
— Спокойной, ночи, папа! — сказал он на прощание.
— Спокойной ночи, Юрик, — ответил папа, подошел к нему, потрепал за ухо.
— Ах ты, большевичок маленький! — сказал ему он на прощанье.
Было 15 минут десятого, когда Юрик уже спал крепким сном. Видел он во сне, будто к нему подошел отряд иностранных солдат и в золотых погонах офицер.
Юрик не понимает их языка, но чувствует, что офицер арестует его.
Юрик очень жалеет, что не знает их языка, он сказал бы солдатам, что он скоро будет пионером, а все пионеры борются за рабочих и бедных крестьян. Тогда бы солдаты поняли его и арестовали бы не его, а своего офицера. Ведь так легко отнять у него оружие.
А теперь солдаты его не понимают…
И Юрик во сне заворочался, забормотал непонятные слова.
— Ну, кажись, мой воин начинает чувствовать себя тоже арестованным, — подумал юрин папа, не отрываясь от газеты.