Первый вслед за тем очередной номер «Земли и Воли» (№ 13 от 15 января 1879 г.) открывается передовой статьей Плеханова, которая сразу дает нам очень богатый материал для суждения о его воззрениях.
Внимательно прочтя эту ответственную статью, нетрудно убедиться, что Плехановское народничество значительно отличается от нормального тогдашнего народничества.
Что уже в эту относительно раннюю эпоху с народничеством Плеханова стряслась беда, которая выразилась в том, что, пытаясь развить народнические положения, Плеханов нащупывал такое направление, которое ни в коей мере не могло его приблизить или оставить столь же верным духу воззрения своего учителя, как он был до того, ясно уже из самой постановки вопроса.
На самом деле. Как мы уже говорили выше, Плеханов был народник-бакунист, естественно перенял его анархизм и утопическую веру в русскую общину, самобытно прирожденный социализм русского мужика вместе с тем глубоким уважением к материалистическому объяснению истории, которое заставляло его учителя Бакунина, человека, жестоко ненавидевшего творца этой теории и как «авторитариста», и как немца, признать в Марксе глубокого ученого. Это, несомненно, так. Но в то время, как его товарищи-народники, также бакунисты, сочли «глухим углом» материалистическое понимание истории, не находили нужды искать в этом направлении путей развития и обращали все свое внимание на политическую (или было бы точнее сказать – аполитическую) сторону построения Бакунина, – Плеханов уже в эпоху своей первой передовой в «Земле и Воле» (№ 3) направляет свой взгляд на этот «глухой угол», в эту совершенно непривычную для народника почву экономического материализма. При этом отметим, что оно было прямо направлено вразрез с тенденцией тогдашнего бакунизма, которое на русской почве превратилось в «своего рода анархическое славянофильство», – по справедливому выражению Плеханова.
В чем основная мысль статьи «Закон экономического развития общества и задачи социализма в России» [П: I, 56 – 74]?
Возражая либералам, которые пытались использовать против революционеров учение Маркса, Плеханов пытается при помощи ряда умозаключений и толкований доказать, что даже на основании учения Маркса в России иной программы, чем та, что имеет «Земля и Воля», нельзя себе представить.
Маркс учит, что
«общество не может перескочить через естественные фазы своего развития, когда оно напало на след естественного закона своего развития [МЭ: 23, 10]» [П: I, 59 (курсив его. – В . В .)];
само собою разумеется, что доказать, что какая-нибудь страна не «напала на след естественного закона», означает доказать, что этот закон Маркса для такой страны недействителен. Сама Западная Европа напала на этот роковой след после падения «западноевропейской общины», на смену которой пришла феодальная аристократия, породившая уже буржуазно-индивидуалистический принцип.
«Ход развития социализма на Западе был бы совершенно иной, если бы община не пала там преждевременно» [П: I, 61].
Он совершенно прав, когда говорит, что по учению Маркса нет абстрактных законов развития человеческого общества, а мысль, что
« те или другие формы общественных отношений устанавливаются не „ общественным договором “, а экономической необходимостью » [П: I, 64],
прямо мысль марксиста; однако над Плехановым еще довлеют старые представления об общине, он думает, что
«принцип общественного землевладения не носит в себе неизгладимого противоречия, каким страдает, положим, индивидуализм, поэтому он не носит в себе самом элементы своей гибели» [П: I, 61],
но эта мысль важна не по существу, а по самой постановке дилеммы. Искать причину гибели общественных форм в противоречиях, вложенных в них самих, это уже означало приближаться на много, если не к правильному решению, то к правильной постановке вопроса. Ведь, его народничество сейчас уже висит на волоске. Доказать (а это уже было дело количества знаний, сведений об общине), что в общине существуют такие же противоречия (или аналогичные), как и в индивидуалистическом обществе, либо доказать, что существуют некие иные противоречия – скажем, между старой формой землепользования и новой городской промышленностью, – дальнейшее развитие которых не может не привести к разрушению общины, – означало фактически подорвать самую надежную основу народничества.
Вторая его статья, посвященная тому же вопросу, представляет сугубый интерес, ибо она показывает, с каким поразительным успехом и исключительной интенсивностью Плеханов разбирался в этом «кривом колене» бакунизма.
Конец 1878 года и начало 1879 года – время самых широких, до того еще не виданных, волнений среди фабричного населения, волнений, которые целиком поглотили внимание Плеханова и некоторых его товарищей землевольцев.
Плеханов еще и ранее очень много занимался с рабочими, но эту зиму он целиком провел в Петербурге, вел систематическую агитацию среди рабочих, организовывал стачки, принимал участие в демонстрациях, писал требования рабочих к хозяевам – словом, с головой ушел в эту работу.
Подробно об этом читатель может найти в брошюре Плеханова «Русский рабочий в революционном движении» [П: III, 121 – 205], для нас же важен самый факт деятельности его среди петербургских рабочих.
Что дала эта деятельность ему теоретически-нового?
Она поставила вверх дном его прежние представления о роли города в предстоящей революции. Именно под влиянием широких волнений рабочих, он был вынужден прийти к вопросу, самая постановка которого и то, как он поставлен, обнаруживали в авторе чрезвычайно чуткого политического деятеля, а в мировоззрении его обнажают те самые элементы, которые приведут и не могут не привести к его отрицанию:
« волнения фабричного населения , постоянно усиливающиеся и составляющие теперь злобу дня, заставляют нас раньше, чем мы рассчитывали, коснуться той роли, которая должна принадлежать нашим городским рабочим в этой организации» [П: I, 67],
а коснуться этого опасного для народничества вопроса нельзя было, не подвергая критике, не преодолевая установившийся взгляд на эту роль. В деятельности народников
«городской рабочий занимал второстепенное место… ему посвящалась, можно сказать, только сверхштатная часть сил» [П: I, 67],
теперь же,
« вопреки априорным теоретическим решениям революционных деятелей » [П: I, 67],
революционная партия должна отвести городскому рабочему «подобающее ему место», вести систематическую среди них пропаганду, создавать организации рабочих, вести массовую агитацию на почве повседневной нужды,
«принять участие в этой жизни, в этой борьбе, обобщить решения и направить ее частные проявления в одно общее русло» [П: I, 69].
Но, ведь, одним из тех теоретиков, которые априорно решили вопрос о городском рабочем, был он; всего шесть месяцев до этой статьи он не менее других теоретиков пламенно рвался в деревню, а несколько ранее, летом 1878 г., он ездил на Дон разжечь пожар крестьянской революции против государственности и видел основную задачу революции в спасительном бунте, напоминающем бунты Разина, Пугачева и Булавина…
Зима 1878 – 1879 годов должна быть отмечена в идейной биографии Плеханова, как самая плодотворная эпоха в его молодости. Не следует принимать дословно, будто ему действительно удалось отвести надлежащее место городскому рабочему в революции: он все еще думает, что рабочая революция крупных городов будет подмогою революции крестьянской, он думает, что социальную революцию совершат крестьяне, а рабочие будут лишь союзниками их [П: I, 70], он отводит еще рабочему классу роль «воровских прелестников» Стеньки Разина, которые должны были по деревням и селам подготовлять почву, приближающую революцию.
Однако за этой народнической фразеологией просмотреть мятежные духовные и теоретические искания, направленные именно в сторону проблем экономического материализма, – значит совершить величайший грех и обнаружить величайшее непонимание Плеханова.
Два положения, которые он завоевал себе под сильнейшим влиянием и непосредственно из опыта руководства рабочими волнениями, гласили: единственная гарантия успешности социальной революции и крестьянского бунта – революция городских рабочих, и, во-вторых,
«личности гибнут, но революционная энергия единиц переходит сначала только в оппозиционную, а затем мало-помалу в революционную энергию масс » [П: I, 73 – 74].
Второе положение об отношении единицы (личности) к массе чрезвычайно занимает его в этой статье. Почему? Несомненно потому, что он не менее других сознавал, как глубоко противоречит материалистический взгляд на историю с нормальным тогда среди народников учением о роли личности в истории, взгляд, сложившийся под сильным влиянием П. Лаврова.
«История создается народом, а не единицами» [П: I, 72],
утверждает Плеханов, прямо возражая лавристам, а народ, массу можно привлечь к делу, к революции только агитацией. Все сознательные революционеры в данной местности могут быть уничтожены, но это не значит, что их дело пропало даром:
«личности погибли, но масса знает, за что они погибли, борьба дала ей опыт, которого она не имела раньше, борьба рассеяла ее иллюзии, она осветила настоящим светом смысл существующих общественных отношений . Такие уроки не пропадают даром» [П: I, 73].
Вспомните вышеприведенные слова об энергии единиц, которая переходит в энергию масс. Каких масс? Чтобы решить этот вопрос в материалистическом и подлинно революционном духе, Плеханову надлежало решить другой вопрос – вопрос о природе русского крестьянства, так тесно связанного с проблемой поземельной общины.
Или община, – народ, носит в самом себе, в потенции социальную революцию, – и тогда все должно служить делу агитации и организации его; или Россия уже вступила на западноевропейский путь развития, «напала на след естественного закона своего развития», – и тогда в нашем отечестве вступают в силу и те законы, которые Маркс установил для Западной Европы, для индивидуалистического общества.
Вот перед какой дилеммой стоял Плеханов весной 1879 года, т.е. в тот самый момент, когда возникло движение дезорганизаторское, народовольческое.
Или бакунизм, т.е. самобытный российский социализм, или марксизм, т.е. по пути Запада, западный социализм, – всякое третье стремление искать некиих новых, самобытных путей для Плеханова было уже невозможно.
И не потому он оказался один фактически, как мы увидим ниже, что он был консерватор, а потому, что он был теоретически впереди всех своих товарищей по «Земле и Воле». Но прежде, чем приступить к вопросу о расколе «Земли и Воли», попытаемся установить, насколько самостоятельна была эта его эволюция, каков был путь его теоретического роста.