Народовольцы прекрасно знали, какую силу они потеряли в лице Плеханова. Если это мог отрицать Шишко, то только потому, что ему не были, очевидно, известны письма Тихомирова к Лаврову, а еще того вероятнее – по фракционной близорукости.
Тихомиров пишет П. Лаврову:
«Итак, уважаемый Петр Лаврович, это дело конченное. Хорошо или дурно, но мы остаемся вдвоем, и теперь нужно скинуть с журнальных счетов одного очень ценного работника (как здесь, так и ниже курсив мой. – В . В .). Мое мнение, что Евгений (Л. Дейч. – В . В .) будет стараться вооружить его, как и всех своих, против нас, так что в будущем я предвижу только ухудшение отношений, хотя в данный момент мы с Плехановым не поссорились, а только честно и благородно разошлись» [ГрОТ, 246].
Действительно, нигде нет ни прямых, ни косвенных указаний на то, чтобы Плеханов поссорился с Тихомировым. Однако, что отношения их резко ухудшились, почти совершенно прервались после инцидента с письмом Стефановича, – это несомненно, и непонятно, как мог Тихомиров обещать Лаврову сохранись «нам хоть крохи его сотрудничества». Он пишет:
«Из моего письма вы теперь знаете, как стоит дело с Жоржем … Будет ли он сотрудничать, – я не знаю. Он обещал, но из этого еще ничего не следует, потому что, повторяю, мое мнение (верьте или нет – но я пришел к нему годовым наблюдением), – что тут суть в Евгении, а не в нем…» «… Распространяться о том , как я старался привлечь Жоржа и как ценю его (если он без евгеневской лигатуры) – считаю излишним: вы бы это должны были видеть очень хорошо. Точно так же вы можете быть уверены, что, насколько зависит от меня, я постараюсь сохранить нам даже крохи его сотрудничества …» [ГрОТ, 246] [19].
Читателю не трудно понять, что Тихомиров все это пишет для наивного во фракционных склоках П. Лаврова, что все это он делает, ибо знает, как высоко ценит талант Плеханова Лавров, но и Тихомиров чувствует в нем силу. И не мудрено было. Кто иной, а Тихомиров не мог относиться без уважения к литературным способностям Жоржа, с которым он уже один раз работал в редакции «Земли и Воли». Передовицы Плеханова много ослабляли влияние статей Тихомирова, и это он помнил.
Но уже два дня спустя он пишет в совершенно ином тоне.
«Мы положительно компрометируем себя такой чрезмерной (!) уступчивостью, и я, право, не предвижу, где ей будет конец».
По мнению Тихомирова, сотрудничество членов новой группы сомнительно:
«По-моему – нестоящее дело. От такого сотрудничества журнал только страдает, а не улучшается. Вести его становится труднее, а не легче. Что касается до того, что без них вести невозможно, то я этого не понимаю. Трудно, мало людей – это правда. Но ведь они – при таком настроении не плюс, а минус: разве имена… Но имена уже вовсе же не такие , чтобы окупить все остальные неудобства » [ГрОТ, 246].
Последняя фраза подчеркнута мною. Она показывает, во-первых, что Лавров очень дорожил именем Плеханова, во-вторых, что Тихомиров окончательно убедился в невозможности склонить Плеханова к сотрудничеству. Он в этом убедился особенно после того, как узнал от Плеханова письменно, а от Дейча устно, что они готовятся организовать группу. Как превосходный фракционный дипломат, Тихомиров знал очень хорошо, что тем самым все возможности склонить их к уступкам исчерпаны. Само собой разумеется, советуя отказываться от них, Тихомиров надеялся на их провал. Но ближайшее же будущее показало, как жестоко ошибся в своих расчетах Тихомиров.
Разрыв произошел в конце августа, а уже в двадцатых числах сентября (25-го) появилось объявление об издании «Библиотеки Современного Социализма», где имеется извещение об организации группы «Освобождение Труда».
«Изменяя ныне свою программу в смысле борьбы с абсолютизмом и организации русского рабочего класса в особую партию с определенной социально-политической программой, бывшие члены группы „ Черного Передела “ образуют нынче новую группу – „ Освобождение Труда “ и окончательно разрывают со старыми анархическими тенденциями» [П: II, 22].
Интересен вопрос о том, почему группа присвоила себе столь туманное название. Об этом П.Б. Аксельрод рассказывает:
«Нас, бывших чернопередельцев, собралось в Женеве в конце 1883 г. четыре человека: Дейч, Засулич, Плеханов и я. Порвав окончательно с Тихомировым и Ошаниной, мы собрались, чтобы обсудить и решить вопрос об организации самостоятельной группы для литературной и устной пропаганды научного социализма и социал-демократических учений, с целью проложить путь для эволюции революционного движения в России в социал-демократическом направлении… Теперь едва ли кто может представить себе, как глубоко сидели и как всеобщи были тогда предрассудки против социал-демократии в русской революционной среде! Однако, Плеханов все-таки предлагал нам назвать новую (по направлению) группу социал-демократической . Но Дейч и Засулич были против его предложения, ссылаясь на эти предрассудки и на то, что, заявив себя открыто социал-демократами, мы с первого же шага на новом пути вооружим против себя общественное мнение всех революционных элементов» [А: Пережитое, 437 – 438]. «В конце концов мы согласились принять, предложенное опять-таки Плехановым, название „ Группы Освобождение Труда “» [А: Пережитое, 439].
Это свидетельство чрезвычайно интересно. Оно показывает, до какой степени серо было еще большинство членов Группы «Освобождение Труда»: между Плехановым, пришедшим к марксизму и социал-демократии в 1881 г., и его товарищами лежало, по крайней мере, 3 года времени.
Спустя несколько дней он пишет Лаврову, извещая его о выходе объявления:
«Напишите мне Ваше мнение об объявлении и о факте нашего выступления. Вспомните при этом, что нам ничего другого не оставалось делать » [Дейч, 102].
Действительно ничего иного не оставалось делать.
Чтобы закончить эту главу и перейти к нашей основной теме, напомню еще два позднейших отголоска этой полосы «сближения с Народной Волей».
В примечании к «Объявлению» он пишет:
«Ввиду неоднократно повторяющихся слухов о состоявшемся будто бы соединении старой группы „Черн. Пер.“ и „Нар. Вол.“ мы считаем нужным сказать здесь несколько слов по этому поводу. В последние два года действительно велись между обеими группами переговоры о соединении. Но, хотя два-три члена нашей группы даже вполне примкнули к „Нар. Воле“, полное слияние не могло, к сожалению, состояться. Как читатель может увидеть из брошюры „Социализм и политическая борьба“, это слияние затрудняется нашим разногласием с „Нар. Вол.“ по вопросу о, так называемом, „захвате власти“, а также некоторых практических приемах тактики революционной деятельности, вытекающей из этого пункта программы. Обе группы, однако, имеют теперь так много общего, что могут действовать в огромном большинстве случаев рядом, пополняя и поддерживая друг друга» [П: II, 22] [20].
Мы ниже увидим, что дипломатические соображения заставляли его так нарочито преуменьшать существующие разногласия, как и соображения тактические или даже деликатности (Лавров так любил единство революционных сил!). По последним же соображениям в письме от весны 1884 г. он пишет Лаврову, выражая благодарность за помощь своим арестованным товарищам:
«Я вижу в этом факте залог будущего объединения нашей революционной партии, – объединения, которого я желал и до сих пор не перестал желать всей душой. Буду надеяться, что скоро нам нечего будет забывать в случае каких-нибудь несчастий, что все наши недоразумения и несогласия исчезнут перед непобедимой логикой жизни» [Дейч, 103].
Я говорю, это сказано из чувства деликатности, ибо такое единство, которого желал Плеханов, явно было утопично. Для марксиста Плеханова «непобедимая логика жизни» утверждала марксизм, а единство и согласие в марксизме для его противников было исключено заранее. Да и к тому же всякий разговор об объединении в 1884 г. после «Социализма и политической борьбы», после яростных публичных выступлений, разоблачающих утопизм народничества и самобытный российский социализм – был разговором всуе. В это время речь должна была быть о том, кто сложит оружие, ибо борьба уже была начата.
Возникает вопрос, который представляет большой интерес: почему предметом своих нападений Плеханов избрал именно народовольчество? Вопрос, повторяю, интересный, но легко решимый – это была одна единственная активная революционная сила, господствовавшая тогда над сознанием передовой молодежи, теория, без преодоления которой вряд ли мыслима была бы плодотворная работа.
Лично пройдя школу народничества, он знал хорошо, какая она помеха на пути перехода передовых людей с точки зрения утопии на точку зрения научного социализма.
Тот новый класс, который оформливался и готовился занять положение доминирующей силы в стране, не смог иначе действовать, как предварительно заставив признать себя.
Этого рабочий класс добивался двумя путями: стихийными своими волнениями, спорадическими попытками организоваться в особую классовую политическую единицу на практике и борьбой с народническим утопизмом – в теории.
Борьба Плеханова с народничеством была не чем иным, как отражением в теории практического стремления рабочего класса завоевать себе подобающее место в ряде классов и сословий молодой капиталистической России.
Отсюда и то, на первый взгляд странное, явление, что самым острым вопросом в этой борьбе был вопрос о праве пролетариата организоваться в классовую партию. И не только у нас в России – в международном рабочем движении проблема необходимости и неизбежности организации партии пролетариата выдвигалась не раз и каждый раз именно в моменты, подобные нашим 80-м годам – в эпохи появления рабочего класса на историческую арену, как решающей силы. Стоит только упомянуть немецкое рабочее движение, для которого этот вопрос играл не менее важную роль, чем у нас; нетрудно на «Коммунистическом Манифесте» видеть следы этой борьбы.
Россия отличается от других стран лишь тем, что в ней этот вопрос встал значительно ранее, чем у других народов. За четверть века до буржуазной революции в России и гораздо ранее, чем буржуазия пришла к сознанию организации своей собственной партии, пролетариат народил свои революционные классовые организации «Южно-Русский Союз» Заславского, «Северно-Русский Рабочий Союз» Халтурина и вступил в теоретический бой в защиту своего права на революцию и гегемонию в ней.
Сознательным выразителем этого в значительной степени бессознательного процесса явился Плеханов.
В первых своих марксистских работах Плеханов старательнейшим образом избегает столкновения с народниками и народовольцами. Безусловно, он вел агитацию среди своих близких товарищей, и неустанно с 1881 года пропагандировал идеи научного социализма, но нам неизвестны выступления его, прямо направленные против народничества, ни в печати, ни публично вплоть до 1883 года. Ни один из мемуаристов не упоминает о его выступлениях против народовольцев, хотя признанным оратором он был уже тогда и пользовался среди эмиграции большим уважением. Да и, кроме того, особенной робостью Плеханов никогда не отличался. Не выступал он с нападением на своих теоретических врагов по двум вполне основательным причинам: во-первых, у него была, очевидно, острая потребность подвергнуть доскональному критическому пересмотру свои воззрения, потребность в марксистском самоутверждении, если можно так выразиться, потому-то он искал такие академические темы для своих первых статей, как диспут с катедер-социалистами, экономическое учение Родбертуса, а, во-вторых, сознание, что «Народная Воля» худо ли, хорошо ли, а единственная организация, ведущая борьбу с самодержавием (см. вышеприведенную цитату из его статьи «Почему мы разошлись»).
В 1883 же году наметился упадок народовольчества, признаки его бессилия; в таком случае каждый лишний год господства такой теории над умами передовых людей страны есть величайшее зло, задерживающее рост развития революции, – долг всякого революционера вести с ней жестокую борьбу.
«Мы уверены, что пришла уже пора критической оценки всех элементов нашего народничества» [П: II, 20],
– пишет он в своей заметке о книге Аристова. Плеханов и начал критическую оценку всех элементов народничества в своей брошюре «Социализм и политическая борьба».