Глава VI.

Руки с кольцами.

В то время, как шестиместный автомобиль уносил Пи­тера Рольса, мучившегося угрызениями совести, что он оставил мисс Чайльд, не сделав всего, что нужно, она делала первые свои шаги в Нью-Йорке.

Она рассталась на пристани с Надин, ее управительни­цей, мисс Сорель и четырьмя моделями. Она осталась со­вершенно одна. Вин слыхала, что в Америке кэбы стоят «ужасно» дорого, но она сказала себе: «на этот раз мне придется взять кэб». Дурно проведенная ночь и сцена с Пи­тером уменьшили пламя ее мужества и вместо подъема, при мысли о том, что она начинает жизнь, полную приключе­ний, она чувствовала, что ее охватывает уныние.

Ее багаж уже исчез, подхваченный носильщиком и во­друженный на таксомоторе. Вин решила, что таксомотор обойдется не дороже извозчичьего экипажа. Но по мере того, как он двигался, она с ужасом устремляла свои глаза, вместо того, чтобы рассматривать Нью-Йорк, на все увели­чивающуюся сумму на таксомоторе. Она вспомнила, что вся ее собственность составляет двести долларов. Наконец, когда безжалостный автомобиль доставил ее окольными пу­тями на пятьдесят четвертую улицу, трех из ее прекрасных бумажек по доллару как не бывало.

Ей хотелось, чтобы машина перестала отсчитывать день­ги, пока, стоя у двери, она разузнавала, продолжает ли еще мисс Гэмпшир сдавать меблированные комнаты, и с ужасом она прислушивалась к фырканью автомобиля, пока на ее зво­нок послышался ответ, и ей открыла дверь негритянка. Она узнала приятную весть, что мисс Гэмпшир еще существует и у нее сдается комната. Она поспешно расплатилась с шофером, прибавив от себя на чай, и спокойно вздохнула лишь тогда, когда ее чемодан и порт-плэд^[4] были втащены в узкую переднюю.

— Право, не знаю, как тащить эти вещи на третий этаж, — вздохнула негритянка. — И почем я знаю, возьмет ли еще вас мисс Гэмпшир.

— Но вы сказали, что здесь сдается комната.

— Да! Но это еще не значит, что вы ее получите. Мисс Гэмпшир очень разборчива насчет квартиранток-женщин, — объяснила негритянка. Подождите, пока я позову мисс Гэм­пшир; она сама объяснится с вами.

— Скажите ей, что меня направила сюда мисс Эллис из Лондона, которая снимала здесь комнату три года тому на­зад,— произнесла в отчаянии Вин с расстроенным лицом.

Мисс Чайльд видела, что чем-то вызвала в служанке по­дозрение и последняя даже не пригласила ее присесть. Она не знала, сердиться ли ей, или смеяться, но вдруг вспомнила свой девиз: «смейся над людьми, чтобы не смеялись над то­бой». Сразу же этот эпизод показался ей только частью ее большого и дико-нелепого приключения, и любопытство заставило ее нетерпеливо ждать его продолжения. Как бы хотелось ей рассказать об этом господину «Джилидовский бальзам»; как бы засверкали при этом его глаза! Но, увы, здесь не было мистера Бальзама, и он вообще перестал для нее существовать. Здесь была только угрюмая передняя, с темными бумажными обоями и огромной уродливой вешал­кой для платья.

Вскоре появилась мисс Гэмпшир. Она любезно выразила согласие принять особу, рекомендованную мисс Эллис, дав понять, что, так-как у нее самой английские предки, то ан­гличане для нее являются излюбленной нацией.

— Для вас комната со столом обойдется в десять долла­ров в неделю. Эту комнату только что оставила известная поэтесса, которая вышла замуж. Она невелика, но симпатична и покойна.

Увидев комнату, Вин поняла, что даже самая страстная поэтесса должна была бы ухватиться за первое сделанное ей предложение, чтобы избавиться от нее. Как и сказала мисс Гэмпшир, комната была невелика, но она имела то преимущество, что, сидя на кровати, можно было рукой достать до любого ее конца, и была бы покойна, если бы соседи не храпели громко всю ночь. К счастью, ее чемодан кое-как уместился под кроватью.

— Я полагаю, что нет смысла отправляться к деловым людям ранее трех часов? — обратилась она за советом к мисс Гэмпшир, после того, как вытащила свою зубную щетку и несколько мелких вещей и разместила их на имеющейся в стене нише.

— Раньше трех? Почему бы нет? — лэди Гэмпшир широ­ко раскрыла свои глаза.

— Я подумала, что до этого времени еще не возвраща­ются в контору с завтрака, — объяснила молодая англичанка.

— Если бы вы немного больше знали Нью-Йорк, — отве­тила хозяйка, — вы понимали бы, что на завтрак здесь не требуется много времени. Многие наши самые выдающиеся деловые люди считают, что кусок пирога со стаканом мо­лока — вполне хороший и достаточный завтрак, и им хва­тает пяти минут, чтобы справиться с ним.

Снабженная такими сведениями и получив подробные ин­струкции относительно трамваев, Винифред отправилась на разведки, позавтракав предварительно в столовой мисс Гэмпшир, находившейся в подвальном этаже.

Сперва она отправилась к редактору, так как, газетный репортаж казался ей более соответствующим быстрому темпу нью-йоркской жизни, чем пение в церковном хоре. Высота здания газеты «Сегодня и Завтра» снова превратила ее маленького червяка. Едва только она пробормотала слова «помещение редактора», как лифт поднял ее на самый верх. Когда ужасная машина остановилась, ей показалось, что только голова ее приехала, а все остальные ее члены рассыпались по дороге, но, очутившись в просторном помещении, уставленном конторками и пишущими машинками и заполненном молодыми людьми и девушками, она поняла, что ничего особенного не случилось.

— Рекомендательное письмо к мистеру Берритту? — по­вторил какой-то юноша с странным выражением в голосе.

Из дальнейших расспросов выяснилось, что м-р Берритт изволил скончаться ровно год тому назад, и Вин ничего не оставалось, как отправиться восвояси, поблагодарив любезного юношу за полученные от него сведения.

Квартира органиста, мистера Нобля, находилась на огромном расстоянии от редакции «Сегодня и Завтра», и мисс Гэмпшир советовала мисс Чайльд поехать по надземной железной дороге. Но это было легче сказать, чем сделать. Можно подняться по лестнице и добраться до платформы, на верху усовершенствованного римского виадука. Но там только народа, который протискивается сквозь железную решетку к поезду, проносящемуся над городом, — народа, гораздо более энергично толкающегося, чем вы, что ничего не получается, кроме беспрерывного захлопывания этой самой решетки перед вашим носом.

Впрочем, в конце концов, толпа втолкнула вместе с собой мисс Чайльд и она очутилась в поезде. Распространено мнение, что в Америке в поездах мужчины вскакивают и уступают свои места женщинам, но в этом поезде не было мужчин. Он был заполнен женщинами, которые, сделав за­купки по магазинам, возвращались с пакетами. Некоторые ехали с таких далеких станций, что Вин склонна была думать, что они гуляют ради удовольствия, тем более, что они нисколько не казались утомленными.

Казалось, что Нью-Йорку никогда не будет конца; вид на перекрестках был столь однообразен, что Вин перестала удивляться, что они называются по числам. Ей нужна была 133 улица, и дом мистера Нобля был расположен далеко от остановки воздушной железной дороги. Когда она нашла его, то узнала только, что шесть месяцев тому назад органист получил место в Чикаго. После того, как из обоих рекомен­дательных писем ничего не вышло, Нью-Йорк показался ей вдвое больше и вдвое разбросаннее.

Итак, она останется одна-одинешенька в Нью-Йорке! И когда она подумала об этом, ее сто девяносто шесть долла­ров и двадцать центов как бы съежились.

— Ерунда — говорила она себе, возвращаясь обратно по надземной железной дороге и обозревая город. — Не надо быть дурочкой. Можно подумать, что я разыгрываю главную роль в мелодраме, отправившись из дому без шляпы, в снеж­ную бурю, преследующую меня, подобно осе. Все устроится хорошо. Говорила же мисс Эллис, что в Нью-Йорке любят английских девушек. Подожди только завтрешнего дня, дорогая!

Всю остальную часть дня она провела, подбадривая себя и выясняя свое положение, то есть пересчитывая свои доллары; и переводя их мысленно на фунты. Впрочем, для этого не оставалось много времени, так как дело было в конце октя­бря, и темнота наступала рано, а жильцы мисс Гэмпшир обе­дали в половине седьмого. Аккуратность необходима, если вы особа женского пола. Несколько больше вольностей, как, например, поднятие бровей, вместо усмешки, разрешается, если вы имеете счастье принадлежать к другому полу.

За столом были банковские служащие, школьные учи­теля и переводчики, но не было ни одной поэтессы, и все были очень любезны с новой квартиранткой, английской де­вушкой, в особенности, когда они рассказывали ей о Нью-Йорке.

— Что вы скажете о Бродвее? — спросил ее сосед, моло­дой австрийский красивый еврей, который казался гораздо более настоящим американцем, чем некоторые из родившихся в Америке.

Вин смущенно ответила, что не уверена, видела ли она его.

— Не уверены, видели ли Бродвей! — воскликнул мистер Ливенфельд. — Подождите, пока вечером вы не будете на Большой Белой Аллее, тогда, надеюсь, вы не ошибетесь.

— Разве она так замечательна? — спросила она.

— Она подобна улыбке! Во всем мире нет ничего подоб­ного. Не хотите ли прогуляться и посмотреть ее сегодня ве­чером? Если вам будет угодно, мисс Сикер и я поведем вас; мисс Сикер, вы согласны?

— О, с большим удовольствием — почти закричала бело­курая девушка, сидевшая по другую сторону от Вин; это была довольно миловидная девица в очках, которая, как объяснила ей мисс Гэмпшир, была «секретарем-переводчиком» в фирме, торгующей игрушками.

Мистер Левенфельд сказал правду. Бродвей вечером был поразителен, чудесен и неповторяем. Все небо было освещено и сверкало великолепием. Это освещение могло бы за­тмить свет двадцати лун. Все, что здесь происходило, делалось при помощи электричества. И фейерверки Хрустального Дворца, и выставка лорда-мэра, и коронация, и морские ма­невры с прожекторами, — все это сверкало и горело, блесте­ло и двигалось одновременно. Бродвей блистал белизною, как северный полюс, украшенный разноцветной радугой, изумительными рубинами, изумрудами, топазами, соста­влявшими слова, или образующими картины, подымающиеся в невидимых рамах высоко над огромными домами, или по­являющиеся перед их фасадами.

Широко разливались зеленые морские волны; гигантская кошка подмигивала золотыми глазами; два блестящих боксера вели бесконечную борьбу; ослепительная девушка снимала и надевала свои, освещаемые электричеством, пер­чатки; голова негра, величиною с воздушный шар, ела спе­циальный маринад из дыни; голубой зонтик раскрывался и закрывался; из большой золотой корзины падали красивые, как рубин, розы; японская гейша, в два человеческих роста, указывала вам, где можно получить кимоно; форель боль­ших размеров, чем кит, появлялась и исчезала на крюке. И над всем, больше, чем все, подымалась к бледному небу, от­куда-то позади Бродвея, пара титанических рук.

Эти руки приковали к себе Вин. Они привлекали к себе ее внимание и завладели ею. Медленно они поднимались, молчаливо отвлекая внимание от других эмблем коммерче­ского успеха Бродвея. Чужестранец в Нью-Йорке невольно останавливался, как бы загипнотизированный, наблюдая, как эти десять колоссальных распростертых пальцев овеществля­лись в своих невидимых рамах, превращаясь в руки с за­пястьями и кистями, и затем исчезали из вида, как бы ис­пуская последний крик о помощи утопающего атласа, поте­рявшего точку опоры на земном шаре.

И, однако, этот огромный, приковывающий к себе взоры, жест не был последним. Проходило три секунды, и затем, сверкая, снова появлялись пальцы, руки, запястья, кисти. И на каждом из пяти пальцев, включая мизинец, сверкало боль­шое кольцо, отличающееся от других цветом и рисунком. Каждое кольцо было украшено буквами из драгоценных камней, и когда руки достигали зенита, цвет колец дважды изменялся. Невозможно было отвести глаз от этого зрелища, пока торжественные движения не заканчивались. Казалось, что над Нью-Йорком господствуют руки Питера Рольса.