Случай на маскараде с Надей стал известен. Ее видели с открытым лицом и узнали некоторые из гостей, бывшие на обеде у Елагина, когда она появилась в первый раз в обществе. Любопытство праздного, сплетничавшего народа было уже задето таинственным и быстрым отъездом ее из дома Елагина на другой же день после первого своего появления. Досужие светские кумушки не могли угадать, куда и почему вдруг исчезла только что показавшаяся Надя, но, когда об этом спрашивали Елагина, он отмалчивался или давал неопределенные ответы. Само собой разумеется, что, когда стало известным, что его воспитанница была на маскараде у Шереметева, интерес к ней возрос еще более и вопрос «где она?» стал еще занимательнее. Пересуды увеличились, делались различные предположения и сочинялись целые легенды, но ни одна из них не подходила даже отдаленно к истине. Таврический дворец никому не пришел пока в голову. Однако слухи достигли этого дворца, и Потемкин узнал о них.
Первым делом он велел призвать к себе «Тубинова» – так на русский лад звали итальянца Тубини, служившего в штате светлейшего.
Итальянец, благообразный старик, появился перед Потемкиным, склонив голову и спину; эта поза как-то сама собой выходила у него при разговоре со светлейшим, но своего благообразия он не терял и в этом положении.
– Мне не были доложены подробности случая на маскараде, – заговорил Потемкин, возвышая голос.
– Никаких особенных подробностей не было, ваша светлость, – согнулся еще ниже Тубини.
– Как не было? Ты только сказал, что вам пришлось уехать, потому что вы попали под шкалики и запачкали костюмы.
– Костюм синьорины был запачкан, но мое оранжевое домино не пострадало нисколько.
– Я не о твоем глупом домино говорю. Ты мне не сказал главного, что с нее упала маска и ее видели и узнали.
– Я не придавал этому большого значения...
– Как не придавал? Ты знаешь, что я не хочу, чтобы знали, что она у меня!
– Но я не предполагал, что черты синьорины известны кому-нибудь...
– Предполагал! До сих пор я держал тебя именно за то, что ты не рассуждал, а исполнял в точности мои приказания... Тебе не велено было ничего предполагать, надо было сохранить строжайшую тайну.
– Я хранил ее, но лицо синьорины открылось вследствие неожиданной случайности.
– Где же у тебя глаза были в это время? Что же ты смотрел?
– Я берег свою маску.
– Ты рехнулся, должно быть! Берег свою маску, берег свое оранжевое домино и не обращал ни на что больше внимания! – воскликнул Потемкин, не только разгневанный, но и удивленный.
– Я берег свою маску потому, что упавшая маска синьорины, хотя открыла ее лицо, но не открыла еще всего секрета, – ответил Тубини. – Между тем, если бы увидели меня без маски и узнали меня, состоящего на службе вашей светлости, всем стало бы ясно, у кого теперь находится синьорина, если я с нею. Вот почему я берег свою маску более тщательно, чем маску синьорины.
Итальянец был не так глуп, как это показалось. Потемкин смягчился.
– Ну хорошо, – сказал он, – что же дальше было? Как же вы уехали?
– С синьориной сделался маленький обморок, потому что она испугалась... и синьорину сейчас же взял на руки очутившийся тут капуцин.
– Какой капуцин?
– Он предложил свою маску синьорине; я видел его лицо – молодой человек.
– Молодой человек?
– Да, один из офицеров. Я узнал его, потому что видел однажды здесь его на дежурстве.
– Дальше, дальше...
– Синьорина вскоре пришла в себя и оправилась настолько, что даже весело разговаривала с нами...
– С офицером тоже, значит?
– Я ничего не мог сделать с ним. Он проводил нас до кареты...
– Дурак! – зло крикнул Потемкин. – Фамилия офицера?
– Кулугин, ваша светлость!
– Я тебе покажу этого офицера! Чтобы завтра же тебя не было у меня! Мне таких глупых слуг не надо! Слышишь? Ты получишь жалованье за два месяца вперед и завтра же уедешь отсюда с моим провожатым до границы... Слышишь – завтра же... Ступай!..
Потемкин прогнал итальянца и велел позвать Попова.
– Ваша светлость, – доложил Попов, входя, – Цветинский просит поговорить с вами по важному делу. Оно спешное.
– Цветинский? – проговорил Потемкин. – Его-то мне и нужно! – Он ходил по своему кабинету большими шагами и, когда появился Цветинский, близко, в упор подошел к нему. – Ты свободен? Можешь ехать завтра же?
– Свободен, ваша светлость.
– Мне нужно, чтобы ты отвез итальянца Тубинова до границы и чтобы он не болтал здесь того, что знает. Подорожная и прогоны будут готовы завтра. Возьми итальянца и поезжай!
– Значит, вашей светлости известно все?
– Что мне известно?
– Что Тубини – агент господина графа Феникса, что граф явился в Россию, чтобы раздобыть планы предполагаемых действий ваших против турок...
– Что, что такое? – заговорил Потемкин. – Поди сюда, сядем!.. Какие планы?..
– Планы ваших действий против турок. Графу Фениксу известно, что они заготовлены и находятся у вас в кабинете, в секретном ящике.
– Ему известно это? Так любознательность графа действительно широка.
– Он, по-видимому, послан сюда, и денег для него не жалеют, но жалуются на его медлительность. Вчера приехал посланный из Франции, чтобы поторопить его. Он остановился в номерах на Миллионной.
– Значит, до сих пор Феникс ничего еще не успел сделать?
– Ничего существенного, хотя уверял, что принят вашей светлостью хорошо.
– Правда. Он ловкий человек и умеет стать необходимым.
– Затем он говорил, что у него есть серьезные агенты в Таврическом дворце. Один из них – Тубини.
– И эти его агенты узнали лишь пока, где находятся планы, но самих планов и бумаг не трогали?
– В этом можно быть уверенным.
– Хорошо! – Потемкин позвонил. Вошел дежурный. – Итальянца Тубинова позвать сюда! – приказал светлейший.
Склоненный Тубини робко и приниженно вполз в дверь. Он казался не только обиженным и огорченным; выражение его лица иначе нельзя было назвать, как выражением полного отчаяния.
– Тубинов, – обернулся к нему Потемкин, и в голосе его не было и признака прежнего раздражения, – я погорячился, твой поступок не заслуживает порицания, потому что ты не виноват в нем, и я оставляю тебя у себя по-прежнему. Живи тут. А двухмесячный оклад, который, как я сказал, ты получишь, тебе выдадут, хотя ты и останешься.
Итальянец, видимо, никак не ожидавший такого оборота, даже затрясся от охватившей его внезапной радости. Он начал рассыпаться в уверениях своей преданности, но Потемкин отпустил его, сказал, что он верит и что теперь некогда ему слушать.
– Так что мне пока некого провожать до границы, ваша светлость? – усмехнулся Цветинский, когда Тубини вышел.
– В свое время, может быть, проводишь, а пока еще рано. Тебе нужны деньги?
– Я никогда еще не брал денег за свои услуги, ваша светлость, – сказал Цветинский, выпрямившись.
– Знаю, знаю, голубчик, но те сведения, которые ты раздобыл, тебе ничего не стоили? Я не хочу, чтобы ты тоже за свой счет работал для меня.
– Ничего, ваша светлость.
– Тогда приходи обедать сегодня. Надо хоть обедом наградить тебя, а я соображу, что тут и как, и потом уговоримся. Ты мне нужен будешь теперь. Надо это дело с планами провести как следует.
А в то самое время, пока Цветинский вел со светлейшим только что приведенную военную беседу, его друг, князь Бессменный, находился в крайнем волнении.
– Нет, вы мне скажите только одно, только одно, – воскликнул он, схватив за руку Кутра-Рари и заглядывая ему в глаза, – вы, который все знает и все может, скажите мне прямо: любит она меня или нет? Только это, только «да» или «нет»!
– Да, – ответил Кутра-Рари.
– Вы ручаетесь мне?
– Довольно вам, что я сказал «да». Какого ручательства еще хотите вы?
– Где ваш хрустальный шар, в который я видел ее отъезд? Я хочу видеть ее хотя бы при помощи вашего шара. Помните, тогда я противоречил вам, не верил, теперь верю и сам прошу вас... Я хочу видеть ее!
– Этого нельзя. Вы еще слишком слабы.
– Это прогонит мою слабость, и силы вернутся ко мне. Если бы я сейчас убедился, что она – моя прежняя Надя, я бы, кажется, совсем выздоровел. Я чувствую это.
– Вы выздоравливаете и так.
– Да, но все-таки я мучаюсь...
– Сегодня, вероятно, вы получите некоторое успокоение.
– Где, откуда?
– От вашего товарища Цветинского. Он придет, вероятно, с какими-нибудь вестями. Ваш товарищ обедает сегодня в Таврическом дворце и оттуда явится прямо к вам. Он что-нибудь да узнает!
Бессменный вместо того чтобы обрадоваться этим словам, опустил голову и задумался.
– Нет, не жду я ничего хорошего, – тихо начал он, выходя из своей задумчивости. – Как только вспомню об этом Таврическом дворце, так просто руки опускаются. Если даже все ваши предположения верны, если она все-таки любит меня, то, Боже мой, что с ней могут сделать там, в этом дворце!.. Фаворитка Потемкина! Подумайте! Силой заставят сделаться фавориткой мою Надю!.. Ведь это ужас что такое, ужас, ужас!
– Не надо поддаваться отчаянию, погодите прихода вашего товарища...
– Он мне не скажет правды!..
– Вероятно, ему и не придется скрывать эту правду.
– Вы говорите, точно вам известно что-то, но не хотите сказать. Не скрывайте от меня ничего, скажите все!
– Все... все! – повторил Кутра-Рари. – Чтобы знать все, что я знаю, надо быть таким стариком, как я... Но вот, посмотрите, ваш товарищ идет к вам; он вам расскажет сегодня больше меня.
Бессменный увидел в окно, куда показал индус, что Цветинский переходил в это время улицу, направляясь к крыльцу, и воскликнул:
– Какой он веселый!
Цветинский, действительно, вошел радостный.
– Ты ее видел? – встретил его Бессменный, приподнимаясь на постели.
– Лежи смирно! – остановил его Цветинский. – Видел, говорил и обедал с нею вместе... Превосходный обед!
– Ну, что же она, что она? Говори скорее!
– Она перенесла страшный испуг во время пожара, и после этого у нее сделалось временное затмение памяти. Она не помнит ничего, что случилось до пожара.
– И этим ты объясняешь, что она не узнала меня?
– Разумеется, только этим. Бессменный снова упал на подушки, говоря:
– Нет, ты обманываешь меня... Не может быть, не может быть, чтобы Надя забыла меня! Если она любит, то не могла забыть; каков ни был испуг ее – мой голос заставил бы ее вспомнить... все... прежнее... Нет, если она забыла меня, то не иначе как для другого.
– Так кто же этот другой, по-твоему?
– Кто? Тот, кому всю жизнь везло чрезмерное счастье, тот, который до сих пор не знал предела своим желаниям и капризам, тот, который держит ее у себя, который запер ее и желает обольстить. И она поддалась ему. Она отуманена, зачарована им, потому что все ему подвластно и даже она, она, Надя!.. – Князь заметался на постели. – Я выздоровлю и покончу с ним, ты увидишь; только для этого я желаю выздороветь! Ну что же, ты обедал с нею и с ним, значит; ну что же, они счастливы, веселы, довольны?.. Обо мне не говорили, не спрашивали?
– Да погоди ты!..
– Не хочу больше годить, не хочу терпеть. Они, вероятно, теперь смеются надо мною, а я должен терпеть!
– О, Боже мой! – вздохнул Кутра-Рари.
– Да замолчи ты, сумасшедший! – почти крикнул Цветинский. – Весь этот вздор, что ты несешь, ни к чему! Все это – вздор и твое больное воображение...
– Нет, довольно! – еще горячее прежнего заговорил князь. – Вы меня успокаивали тут, и я делал вид, что верю, но теперь довольно, больше не надуете!.. И тебе, – обернулся он к Цветинскому, – сказать больше нечего, как только «вздор», а я знаю, что не вздор, потому что ты сам обедал с ними – с ней и с Потемкиным, с ней и с Потемкиным!
Цветинский близко подошел к князю, нагнулся к самому лицу его и едва слышно произнес:
– Да успокойся! Ведь она – его дочь, понимаешь ли, дочь... и потому все твои опасения напрасны...