В трамвае Сивачев доехал до остановки у церкви и пошел по Воздвиженской улице.
Он шел уверенно, хорошо зная дорогу.
Сейчас будет Глазовая улица. Он повернет налево, и перед ним окажется стена, которую он так хорошо знает, дом, который ему так нужен.
И действительно, едва он свернул на Глазовую улицу, как увидел перед собою унылый пустырь, покрытый грудами битого кирпича, гребень обвалившейся стены, торчащую, как гнилой зуб, трубу, а за этим пустырем высокую в пять этажей черную потрескавшуюся стену с тремя окнами.
Сердце Сивачева забилось сильнее, как у охотника, выследившего зверя. Он перешел улицу и вошел в ворота дома.
— Где здесь управдом? — спросил он у встретившейся ему женщины.
— А вон по лестнице. Первая площадка направо.
Лестница была грязная, с поломанными перилами и выщербленными ступенями.
На одной из двух дверей, выходящих на площадку, была прибита бумага с надписью «управдом». Сивачев толкнул дверь и вошел в тесную кухню.
У плиты стояла женщина с подоткнутым подолом, на плите стоял примус, и его гудение смешивалось с криками, доносящимися со двора, и с жужжанием мух, висящих над плитой черной тучей.
Сивачев спросил управдома.
— Иван Кирилловича? Нет его дома. Чичас должен с работы приттить.
Сивачев хотел уже уходить, когда дверь отворилась и вошел пожилой мужчина с красными воспаленными глазами, сизым носом и седой козлиной бородой.
Поверх ситцевой рубашки на нем был накинут пиджак, а голову покрывал клетчатый картуз.
— Вот вам и Иван Кириллович, — сказала женщина и спросила — давать есть, али поговоришь?
— Не тарахти, — сердито тонким голосом окрикнул ее Иван Кириллович и обратился к Сивачеву: — Вам, гражданин, собственно какая надобность?
Сивачев подкупающе улыбнулся и ответил:
— Поговорить хотел, Иван Кириллович, на счет комнаты.
Иван Кириллович постоял в раздумье и потом, тряхнув головой, сказал:
— Здесь у меня не сподручно. Тесно и опять духота. Вы вот что, гражданин. Как от нас перейдете на ту сторону, пивная будет. Подождите меня с минутку, а я следом буду.
Сивачев кивнул и вышел. До него донесся голос женщины.
— Беспременно натрескаешься…
Сивачев перешел улицу и вошел в портерную, где занял угловой столик.
Подносчик подошел к Сивачеву и для вида провел грязной тряпкой по грязной клеенке.
— Две бутылки пива и два стакана, — сказал Сивачев.
— Сей минуту, — подносчик через мгновенье вернулся и поставил бутылки.
Иван Кириллович явился очень скоро.
— А, вы уж и распорядились, — сказал он, улыбаясь и быстро наливая два стакана.
Сивачев не любил ни вина, ни пива, но, если нужно было, мог перепить любого пьяницу и на этот раз решил не отказываться от компании.
— За ваше, — сказал Иван Кириллович, — не знаю, как величать.
— За ваше, — ответил Сивачев, — зовите товарищ Ефремов. По простоте.
Сивачев наполнил снова стаканы и заказал раков. Иван Кириллович широко улыбнулся.
— Дом наш, можно сказать, весь пролетарский и, ежели говорить по истине, так в скорости развалиться должон, потому никакой ремонт немыслим при нашем бюджете и опять надо его, подлеца, сверху до низу выпрямлять.
Сивачев налил опять стаканы и спросил вторую пару.
— В доме-то и раньше рабочие жили?
Иван Кириллович даже отставил стакан.
Иван Кириллович отставил стакан и начал рассказывать…
— Как это возможно. Дом был, можно сказать, капиталистический. Купец Сиволдаев строил. Тут вот на Николаевском рынке, знаете? Мясные имел, зеленные, курятные. Богатей! Этот дом имел, и на углу огромадный. Богатый народ жил… Ну, а после на наше повернуло. Дом-то угловой как есть смыли. По началу двери, замки, заслонки, стекла, рамы. Ну, потом полы разбирать стали, а там балки, стропила. Он и развалился. Ночью хлопнулся. Наш-то дом от этого и треснул. Что твое землетрясение. А после Откомхоз кирпич увез, железо ребята растаскали, и получился теперь пустырь. Говорят, площадку делать будут, чтобы детишкам играть…
— А ваш стоит?
— А наш — во — треснул, сердечный. Опять, крыша плоховата, а стоит! Можете быть покойны. Поживем. И комната есть.
— Отлично! — Сивачев опять налил стаканы. — Я собственно, для приятеля. Тоже пролетарий.
— Это нам все равно. У нас тут и кустарь живет и, вроде как нэпман, один — краски продает, лавочка у него и служащие есть. Всякие. Только нашего брата все же сила.
— А из каких это квартир у вас три окошка в глухой стене?
Иван Кириллович махнул рукой.
— С парадного подъезда. Самые такие богатейшие. По восьми комнат. Окна-то в глухой стене из людских комнат были или из кладовых ихних. Большие комнаты, а окно одно. Только в двух заколотили, потому комнаты совсем в разорении, а в одной живет. В пятом этаже. Старик один.
Сивачев невольно переспросил:
— Как старик?
Иван Кириллович кивнул.
— Чудодей такой! Знать Сергей Аркадьевич Заводилов. Служит в строительной конторе. Квартира-то раз разоренная в пятом этаже, и он в ней один. С собакой. Огромадный пес, что твой зверь.
— Один живет?
— Как есть. Обходительный человек, только чудодей. Ни к себе никого, ни сам никуда.
— Занятно. Вот бы у него и взять комнату.
— Ни к чему. Мы вам другую приспособим. Мы хорошего человека завсегда уважим. Я бы и сегодня…
Он допил пиво и мотнул головой.
— Сегодня не с руки. Я приду послезавтра.
Сивачев подозвал подносчика, расплатился и встал. Иван Кириллович с трудом поднялся и протянул руку.
— За угощение благодарим. Будьте покойны — с комнатой уважим.
Он заплетающимся шагом пошел следом за Сивачевым, и они вышли на улицу.
— Вон чудодей-то наш! Ишь пес какой, — сказал Иван Кириллович, тыча пальцем.
Сивачев увидел высокого худощавого старика с длинной седой бородой, в соломенной шляпе и длинном пальто. Рядом с ним шел огромный дог.
Старик открыл дверь подъезда, пропустил собаку и вошел следом за ней.
Сивачев оставил Ивана Кирилловича и медленно пошел по улице. Он был совершенно сбит с толку. Старик, собака, пустая квартира, а между тем каждый вечер в окошке появляется человек в ермолке и производит свои страшные опыты.
Сивачев остановился на углу улицы и оглянулся на стену. Вверху, отражая луч заходящего солнца, красным отблеском горело одинокое окно, и Сивачеву оно показалось зловещим кровавым пятном.