«Что же это такое?» — с тоскою подумал Владимир Платонович, — «кругом сухие, черствые, подлые, лживые люди. Неужели это правда? Может, мой прибор неверно передает мысли?.. Нет, нет… Поленов оказывается льстивым, завистливым негодяем, Павля — мошенником, жена — пустою, бездушною куклою, думающей о театре в то время, когда я, видимо, страдаю… Скверно, скверно… Уж не снять ли прибор? Но нет, этого не может быть — мой прибор не лжет, и я не сниму его до ночи!»
С этим решением доктор вышел из кабинета и прошел в роскошно меблированную гостиную. Здесь, у диванного стола, освещенного лампою, сидела изящно одетая молодая женщина. Невдалеке от нее, задумчиво куря папиросу, сидел пожилой господин с длинными седыми усами. Увидев входящего хозяина, они приветливо закивали головами. Доктора, подошел к гостям, радушно пожал их руки и сказал:
— Совсем нас забыли, Настасья Петровна, да и вы, Анатолий Тимофеевич, не очень-то нас жалуете!
Настасья Петровна при входе его встала и, застегивая пуговки на перчатке, сказала:
— А вы — нас! Муж и то говорит: — Сходи, Анастаси, посмотри, — живы ли?.. Вам-то не стыдно?
— Вы куда же торопитесь? — спросил доктор, заметив сборы гостьи.
— Ах, домой! Я ведь на минуту только… Софи уехала, я осталась, чтобы только взглянуть на вас, и затем домой… домой! У меня столько дела!
Она протянула руку доктору, потом Анатолию Тимофеевичу, и двинулась к дверям. Владимир Платонович проводил ее.
Настасья Петровна щебетала, грациозно улыбаясь, и в ее маленькой головке пробегали мысли: «Да, Софи права, с ним что-то странное… усталость какая-то в лице… Муж постоянно острит на его счет, что он не психолог, а психопат… Может, и правда… ведь как кричал-то сегодня! как кричал!.. Побегу рассказывать»…
И гостья с нежной улыбкою протянула доктору руку.
— До свиданья, милый Владимир Платонович! — проговорила она. — Смотрите, нас не забывайте!
Кровь прилила к вискам доктора.
«Что за подлые люди вокруг меня!» — подумал он и, едва сдерживая злобу, с болезненной улыбкой на губах, ответил, пожимая протянутую руку:
— Если вы, Настасья Петровна, побежите рассказывать, то не забудьте прибавлять, что «психопат» Аренс умеет проникать в чужие мысли и различать искренних и лживых людей, несмотря на их маски!
Настасья Петровна вспыхнула и бросилась к двери, смущенно бормоча:
— Я не понимаю… Если мы… если вы… Я не думала… Я скажу теперь мужу…
Владимир Платонович злобно засмеялся и пошел в гостиную. Наталья Петровна долго не могла придти в себя и, только выйдя на улицу, решила, что Аренс «спятил», и что надо предупредить об этом «бедную Софи». Она крикнула извозчика и помчалась в Мариинский театр.
Проводив гостью, доктор утомленно провел но лицу рукою и вошел в гостиную.
«Что еще этот поднесет мне?» — с тоскою подумал он. Анатолий Тимофеевич пытливо взглянул на хозяина и спросил:
— Чего это она там молола?
— Так… болтала, — уныло ответил доктор.
Наступило молчание. Владимир Платонович сидел, тупо смотря перед собою и машинально перебирая бахрому скатерти. Гость с грустью смотрел на него и думал: «Честное слово старого гусара, — Володьке плохо живется… Сегодня совсем сам не свой… Эх, не такую бы ему жену, как племянница!.. Сухой ученый, все в кабинете… Отдохнуть захочет, поболтать с женою, а та — фью!.. уж летает где-нибудь, а за нею хвост длинный поклонников, молодежи… Честное слово старого гусара, — никого подле Володьки: все дрянь — народ… Одинок он, хоть и семью имеет… Беда!..»
Раздумывая так, Анатолий Тимофеевич молча курил папиросу и не пытался прервать молчание. Отставной гусар, в молодости прожигавший жизнь, старый холостяк, установившийся в своих привычках, симпатиях и антипатиях, видавший виды в своей долгой жизни, полной приключений, — он любил грубую солдатскую правду, не боясь ее высказывать вслух, в какое бы смущение ни привела она то или другое, хотя бы важное по положению, лицо. Как родной дядя Софьи Антоновны, он нередко вызывал своими упреками краску на ее лице и, зная до сокровенных изгибов душу своей племянницы, искренно любил и жалел Владимира Платоновича, которому, по его мнению, рано или поздно придется горько разочароваться в своей молодой красавице-жене…
Доктор Аренс сидел молча, но лицо его мало-помалу делалось светлее, несмотря на грусть, отражавшуюся в его глазах.
— Да, — сказал он вдруг, прерывая молчание, — одинок я, хотя и семью имею! Прав ты, Анатолий Тимофеевич!
Анатолий Тимофеевич вздрогнул и даже выронил папиросу из рук. «Вот умен, бестия!» — подумал он, нагибаясь за папиросою: — «в душе читает!»
— Глупости! — ответил он затем вслух, — это я, брат, иногда так сантименты развожу только! Ну, как одинок, когда друзья есть, ученики, жена, сын?..
Владимир Платонович улыбнулся.
— Сам же решил, что и друзей нет у меня… Вот, хоть бы Поленов… знаешь, я его выгнал сегодня!
— Ну-у!?
— Да, выгнал, — тихо повторил доктор.
— И хорошо сделал, ей Богу, хорошо! Дрянь он, брат!
Анатолий Тимофеевич покраснел, как рак, и заторопился уйти. Он наскоро выпил чаю и под предлогом необходимого дела уехал домой.
Доктор Аренс, оставшись один, пришел в кабинет. «Снять, что ли?» — подумал он про свой прибор, который теперь давил и мучил его. — «К чему я его придумал? Какая в нем польза? Одни муки и разочарования… Нет, лучше уж без него…»
Доктор хотел его снять, как в комнату вошел Кузьма с охапкою дров.
— Топить хочу, а потом постелю управлю, — заявил он, сваливая дрова и присаживаясь на корточки у печки.
— Топи! — сказал Владимир Платонович и, оставив прибор на себе, сел у стола и взял книгу.
Кузьма открыл трубу и, опять сев на корточки перед печкой, стал разжигать дрова. «Сидит себе, как сыч», — думал он, — «и все с книжкою… Одурь возьмет… Не то, что барыня… Та вона — жжу и полетела… Держись…»
Доктор вздрогнул и положил книгу на колени.
«Привольное житье», продолжал размышлять Кузьма, — «муж все равно, что сова слепая; ну, а она баба не промах… Знает свое дело!.. Что это у него с Поленом вышло, интересно… надо полагать…»
Доктор не выдержал и, вскочив со стула, бросился к Кузьме.
— Говори, что думал! Говори сейчас, все говори! — закричал он неистово.
Кузьма на мгновенье растерялся, но совладал с собою.
— Ничего не думал… Не горят, подлые, отсырели, — указал он на печку, — ну, я и осердился…
— Врешь, негодяй!.. Зачем ты в глаза-то врешь? — затопал вне себя ногами Владимир Платонович и схватил Кузьму за плечо.
Кузьма задрожал от страха.
«Ишь, чорт!» — подумал он, — «словно вынюхал»…
— Говори! — встряхнул его доктор.
— Да я, барин, право…
— Говори!!
«Да уж не помешался ли он, спаси Господи!» — подумал Кузьма с отчаянием. — «Навру ему что-нибудь»…
— Этакая скотина! — воскликнул доктор, выпуская Кузьму. — Вон!.. Вон!! Чтобы духу твоего не было!! Завтра расчет получишь! Вон, сию секунду!!
Кузьма в первый раз увидал своего барина таким обозленным и в испуге моментально выскочил из комнаты.