В вагончике экспедиции было светло и чисто. У жарко пылающей печи наслаждались теплом трактористы отдыхающей смены. Хлопотала, приготовляя им пищу, Паша. На боковых двухъярусных полках вагонного типа, укрывшись шубами, спало несколько человек.
Фанерные, пересыпанные тонким промежуточным слоем опилок стены вагончика не в силах были удержать тепло, от стен веяло холодом. Но у печки было приятно.
Поев и отогрев душу возле печки, люди быстро стаскивали валенки и, не снимая шапок, бросались под теплую тяжесть тулупов. В вагончике звенела металлическая посуда, слышались голоса беседующих, шуршали или скрипели наскочившие на камень полозья, громко храпели спящие. Вагончик вздрагивал, покачивался, подпрыгивал на неровностях, скрипел, куда-то съезжал, слегка разворачивался, выпрямлялся и вновь шел — маленькое подобие домашнего уюта, оставленного каждым жилья.
Чуть поодаль от греющихся у печки людей на скамейке сидел Абрамов и что-то записывал в блокнот. Увидя вошедшего Козлова, он обрадовался.
— А я собирался вас разыскивать. Хорошо, что пришли.
— Что-нибудь случилось? — тревожно спросил Козлов.
— Нет, все в порядке. Вот даже телеграмму в Москву и Челябинск подготавливаю. При первой возможности передам для отправки. Но скажи мне, Василий Сергеевич, сколько, по-твоему, может человек без сна оставаться в рабочем состоянии?
Абрамов уже дважды в своей обычной вежливой манере предлагал, чтоб механики и лично он, Козлов, нормально отдыхали. Сейчас он, пожалуй, сердился, хотя говорил в шутливом тоне.
— Хочешь, назови это заботой о живом человеке, хочешь, — бездушным эгоизмом: волнуется, мол, начальник экспедиции за состояние тракторов, боится, что уставшие механики не сумеют во-время предотвратить аварию. Так или иначе, а изволь организовать отдых.
— Евгений Ильич, — вырвалось у Козлова, — зачем вы так говорите? Если что и случится с машинами, так не из-за нашей усталости.
— Так ведь я тебе, Василий Сергеевич, и предложил на выбор два варианта. Не хочешь принять второй — принимай первый: заботу о живом человеке. Любой вариант меня устраивает, но только наладьте, пожалуйста, свой отдых. Кому это самоистязание нужно? К тому же сейчас все идет нормально, а впереди — перевал через Становой хребет. Сейчас только и отсыпаться.
«А ведь и в самом деле глупо», — подумал Козлов.
— Вы правы, Евгений Ильич, — коротко ответил он. — Это моя ошибка.
Абрамов встал и подошел к инженеру.
— Ну, вот и хорошо, что понял. А теперь заправляйтесь — так, кажется, механики говорят, и налаживайте отдых.
— Василий Сергеевич, пожалуйста, кушать поставлено, — радушно приглашала Паша, наливая в граненый стакан разведенный спирт.
В связи с работой при очень низкой температуре, к обеду каждому выдавалось 100 граммов спирта. Выдачей, во избежание всяких недоразумений, ведала Паша — «щедрая повариха и скупой виночерпий экспедиции», как называл ее Складчиков.
* * *
По четыре часа поспали механики, и теперь, впервые за время пути, прилег Козлов. Не снимая шапки, потеснившись в самый конец деревянных нар, чтобы оставить место еще кому-нибудь, Козлов укрылся тулупом и, покачиваясь в такт движению вагончика, закрыл глаза. Перед глазами, как на экране, проходила колонна движущихся тракторов, грузы, лица трактористов. Уходя на отдых. Козлов предупредил Складчикова.
— Если что-нибудь с трактором случится или начнется трудный путь — моментально меня буди.
— Будет исполнено! — обещал тот.
«Не подвел бы, — обессиленно подумал Козлов. — Пожалеет будить, пожалуй». Козлов хотел было подняться и попросить Пашу, чтобы разбудила в случае остановки, но сам не заметил, как уснул крепким, казалось, непробудным сном.
Громко, во всю силу здоровых легких и крепких глоток, смеялись над какой-то шуткой собравшиеся у печки трактористы, а Козлов не слыхал. Сани сползали то влево, то вправо, и голова Козлова то ударялась в обледенелую стенку вагончика, то отскакивала от нее. Но Козлов спал, как убитый. И вдруг он проснулся. Никто не будил его, стояла полная тишина. Но отчего-то сразу прошел сон, и тревожно забилось сердце. Лишь спустя несколько мгновений Козлов понял причину своей тревоги: сани стояли. Значит, что-то случилось. Быстрым движением Козлов сбросил шубу, вскочил, но почувствовав острую боль в голове, тут же упал. От резких покачиваний вагончика шапка с Козлова свалилась, и волосы крепко вмерзли в обледенелую фанерную стенку. Досадливо и поспешно оторвав волосы, Козлов оделся и вышел наружу.
Длинной вереницей, скрываясь в предрассветном сумраке, стояли машины: ровно, неутомимо гудели моторы. На изгибе круто вздымавшейся кверху дороги, возле головного трактора, стояла большая группа людей. Козлов заспешил туда.
— Давно стоите? — на ходу спросил он Евдокимова, водителя пятой машины.
— В этот раз — с полчасика, не больше, — протянул круглолицый, лукавый тракторист.
— Что ж это делается? — совсем уже заволновался Козлов. — Значит, они и раньше останавливались. Почему же Складчиков не разбудил меня?
Оставленные трактором, сиротливо стояли прицепы третьей машины. Впритык к ним подошел четвертый трактор и, страхуя сани от сползания, подставил под их полозья свою широкую гусеницу.
«Вот это умно кто-то сообразил», — мысленно одобрил Козлов.
За эти несколько часов дорога изменилась, неровно и круто пошла вверх. Шум моторов и выкрики людей у поворота дороги усилились, затем стало тише, и не успел Козлов дойти до головной машины, как навстречу ему, спеша к своим саням, уже проехал Самарин.
— Долго стояли? — спросил Козлов, подойдя к Складчикову.
— Этот раз 25 минут, Василий Сергеевич, — бодро отрапортовал Складчиков.
— И еще стояли?
— Дважды: один раз 15 минут, второй — с полчасика. Подъемы пошли крутые, нехватает сцепного веса, а машины в полной исправности.
Складчиков докладывал бойко, словно не замечая плохого настроения Козлова.
«Почему не разбудил меня, как было условлено», — хотел было сказать Козлов, но увидел, что Абрамов машет ему рукой, и пошел к нему.
Пока Козлов разговаривал со Складчиковым, второй трактор с санями уже успел подъехать к «тяжелому» месту и, несмотря на надетые через один башмак шпоры, ерзал, вилял и беспомощно буксовал. Обгоняя его, налегке проходил шестой трактор, «выручальный», как его прозвали трактористы, — ибо чаще всего в помощь буксовавшим тракторам выделяли шестую машину.
Сзади «выручального», держа заканчивающийся серьгою конец стального каната, шел Дудко весь в снегу. «Не то он ползал по земле, не то падал», — подумал Козлов.
Вот он поровнялся с буксующим трактором, ловким движением накинул серьгу стального троса на крюк машины и, требуя внимания, поднял руку. Ставший первым «выручальный» трактор отъехал немного, слегка натянул трос и остановился. Замерла и буксующая машина.
Когда мощная рука Дудко энергично опустилась вниз, моторы взревели, и оба трактора одновременно двинулись вперед. Все искусство вождения машины в данном случае заключалось в том, чтоб первый трактор не рвал трос в то время, как второй лишь слегка натягивает стяжки; чтоб дополняли друг друга, давая удвоенный результат, две мощных машины.
— Отойдем немного, а то, если трос лопнет, так нам достанется, — сказал Абрамов инженеру.
Они стали поодаль и напряженно следили за тракторами.
Вобликов и Харитонов хорошо уловили момент. Тросы натянулись, как струны, стяжки застыли, сани дернулись и пошли.
— Давай следующий, подводи машину! — кричал Дудко Самарину. На большой высоте в чистом морозном воздухе голос Дудко раздавался особенно громко.
— Ай, хорош твой челябинский Илья Муромец, — сказал Абрамов, кивая в сторону Дудко, — замечательный работник, прекрасный человек.
Харитонов уже отвел свой трактор от второй машины и ехал на помощь Самарину. Вобликов немного постоял, затем пустил трактор вперед и… машина вновь забуксовала на месте.
— Что это он? — удивился Абрамов. — Ведь и место не особенно крутое.
— Действительно, странно, — согласился Козлов, внимательно наблюдая за действиями Вобликова.
Сзади нарастало гудение: Харитонов помогал третьей машине преодолеть трудный участок пути. Не доезжая до буксующей машины Вобликова, Харитонов ослабил трос, Дудко быстро снял петлю с крюка третьей машины и отскочил в сторону. Самарин сделал короткую, почти неуловимую остановку и снова пустил трактор. Гусеницы провернулись один раз вхолостую, но потом нащупали твердый грунт. Довольный тем, что на глазах начальства, он, Самарин, обгоняет соревнующегося с ним Вобликова, Самарин с первой скорости перешел на вторую, трактор пошел быстрей. Когда машина поровнялась с Вобликовым, Самарин перегнулся влево, крикнул: «Держись, Вобла, за мои прицепы, авось, вылезешь!», и громко захохотал. Потом он быстро скинул рукавицу, вложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Машины разошлись. Вобликов некоторое время еще пытался сдвинуть груз, но по приказу Козлова остановил машину и сидел, нахохлившись, не глядя по сторонам. К подъему подходила четвертая машина.
В чистом голубом небе ни облачка. Ослепительно светит солнце. Полное безветрие, и только мороз заметно усилился. Козлов наблюдает за тракторами и чувствует, как сквозь плотный стеганый ватник, теплую меховую куртку и шерстяное белье к телу незримо пробиваются тонкие, острые иглы мороза.
«Застоялся, — решил Козлов и пошел навстречу последним тракторам. — Почему же трактор Вобликова забуксовал на сравнительно пологом участке пути? Ведь по такому пути машины обычно идут совершенно свободно…»
— Василий Сергеевич, трите нос! — крикнул Белоусов. — Трите, не то поздно будет.
Козлов схватился за конец носа и не почувствовал его. «Только этого сейчас нехватает», — недовольно подумал он, зачерпнул с крыла автомашины снег и стал тереть им нос, подбородок, щеки. Сухой пылевидный снег рассыпался под рукой, Козлов загребал новую пригоршню и снова тер. Лицо горело все сильнее и сильнее, нос уже побаливал.
— Вот теперь полный порядок, товарищ помпотех, — доложил Белоусов и засверкал в улыбке зубами.
— Ты, Саша, вот что, — обратился к нему Козлов, — нагони наши первые машины — те, что вперед ушли Предупреди, чтоб далеко не отрывались от нас, но чтоб и не останавливались ни на одну минуту. Хоть самым медленным ходом, но чтобы шли. Понял?
— Все в точности понял. Разрешите ехать?
— Давай!
Прекрасно отрегулированный и утепленный Белоусовым, мотор полуторки взревел, и машина умчалась.
«Почему же все-таки Вобликов застрял там, где свободно прошли Соколов и Самарин? — думал Козлов. — Впрочем, если разобраться детально, Самарин тоже не так уж свободно прошел. У него вначале гусеницы провернулись, и лишь при втором заходе трактор двинулся. Соколов пошел прямо, без всякого проворота гусениц. И Самарин быстро набрал скорость, едва стронувшись с места. В чем же причина?»
К подъему в паре с «выручальным» подходила машина Воронова. Из-под полозьев тяжелых саней доносилось шипение. Когда полоз, продавив слой снега, натыкался на камень, вспыхивала искра и тотчас гасла.
«Снег под полозьями! — вдруг подумал Козлов. — Ведь, несмотря на мороз, он плавится? Груз тяжелый трение очень сильное… Это, пожалуй, объяснение. Тонкий слой снега плавится, разжижается. А как только сани остановятся, трение прекращается, снег замерзает и… схватывает, примораживает полоз Вот почему Соколов, сумев отцепиться от Харитонова без остановки, продолжал двигаться дальше. Самарин остановился на миг и еле сдвинулся с места. А Вобликов обрадовался, что выбрался на ровный участок, постоял чуть дольше других и застрял. Похоже на правду». Оставалось проверить это на практике. Подойдя к Дудко, Козлов сказал:
— Иван Григорьевич, мне кажется, второй трактор застрял потому, что когда снимали трос после буксировки, Вобликов прервал движение. Если бы он не остановился, трактор пошел бы дальше. Хорошо бы для проверки попытаться снять трос на ходу, не останавливая машины.
— А чего ж? Это можно! — уверенно ответил Дудко.
— Можно, — согласился Козлов, — но опасно. Трактористу ведь не видно, что ты под радиатором делаешь: трос с крюка снимаешь или под гусеницей лежишь. А попасть под эту гусеницу сейчас очень легко: наледи, снег скользкий, поскользнешься немного — и все.
— Ничего, Василий Сергеевич, сделаем! Мы эту петлю не хуже сцепщиков поездов на ходу снимем, — заверил Дудко.
Козлов сам сел за рычаги машины, поручив трактористу наблюдать за Дудко.
— Стой и смотри, — инструктировал Козлов Воронова. — Если механик поскользнется, моментально поднимай руку, и я сразу же остановлю машину…
Воронову не пришлось поднимать руки. Когда прошли особенно крутой участок пути, Харитонов, буксировавший машину Воронова, слегка уменьшил скорость, трос ослаб — и сразу громадная согнутая тень Дудко ловко метнулась под радиатор трактора. Метнулась и отскочила в сторону. Козлов продолжал вести машину, и та шла, как ни в чем не бывало, без малейшей пробуксовки. Выводы Козлова подтвердились. Шаг за шагом, постепенно создавалась теория и практика вождения тяжелых гусеничных тракторов в условиях полярной температуры и тяжелого рельефа местности.
Когда уже трогался в путь последний трактор, к Козлову подошел Абрамов и с ним — незнакомый юноша, с широким скуластым лицом якута.
— Вот, Василий Сергеевич, знакомься, — проводник наш.
— Проводник?! — удивился Козлов. — Откуда? Ведь как будто вблизи и селений нет.
— А помнишь, вчера мы проходили мимо небольшого селения? Я тогда отправил колонну вперед, а сам задержался. Надо, думаю, с населением познакомиться Их узнать, да и о себе рассказать. Ведь случай-то какой замечательный: сквозь всю Якутию пройдем, со сколькими людьми встретимся. Посидел у них, поговорил. Они меня чайком угостили, я им о нашей экспедиции рассказал, о том, что вот, мол, попал якутский народ в беду, а им русский народ — москвичи, челябинцы, сибиряки — в общем советская власть в нашем лице помощь шлет. И вот этот паренек попутной машиной нас догнал. Старики, говорит, прислали, где чай пил. Пурга будто бы идет. Вроде как бы проводником направили парня. Каково, а?
Черные живые глаза Абрамова лучились теплом и с любовью осматривали улыбающегося паренька.
«Лет 17 ему, — подумал Козлов, осматривая прибывшего юношу. — Лицо умное, застенчивое».
— Здравствуй! — инженер шагнул вперед и дружески протянул юноше руку. — Как зовут тебя?
— Петя звать, — паренек сверкнул зубами и крепко пожал руку.
— Комсомолец, нет? — поинтересовался Козлов.
Ему показалось, что этот паренек, с таким хорошим открытым лицом, обязательно должен быть комсомольцем.
— Комсомолец нет, — отрицательно закачал головой Петя.
— Хорошо, что приехал, — сказал ласково Козлов, — спасибо твоим старикам за то, что прислали, но только… какая же буря? Тут какая-то ошибка, что ли. Погода — лучше не нужно.
Близился к концу короткий зимний день. Красное холодное солнце готовилось скрыться за далекие синие склоны гор.
Сквозь красноватую от пламени заката морозную дымку проступали дикие нагромождения скал. Одинокие деревья торчали среди этого каменного хаоса. Испещренная следами тракторных гусениц, причудливо извивалась снежная лента дороги. Отпечаток тишины и покоя лежал на всем: на этих неподвижных деревьях, на тончайшей высушенной морозом снежной пыли, на бледной голубизне неба. «Откуда же старики взяли, что будет буря?» — думал Козлов.
Втроем они некоторое время шли рядом с санями последнего трактора. Вдруг Петя поднял руку и, показав на дорогу впереди себя, сказал:
— Буря ходи!
Из-за поворота дороги медленно, словно ленясь, скользила тоненькая, верткая, едва заметная струйка снега. Если бы Петя не показал на нее, Козлов вообще не обратил бы на это никакого внимания.
Лениво ползущая полоса снега наскочила на брус первых саней, увернулась, заскользила дальше, попала под широкий стальной полоз вторых саней и исчезла под ним.
«Вот и делу конец», — почему-то удовлетворенно подумал Козлов, все время наблюдавший за движением струйки.
Абрамов заметил взгляд Козлова и, словно прочтя его мысли, указал инженеру на вновь появившуюся, медленно скользящую струйку снега.
— Вот вам, Василий Сергеевич, и предвестник бури. Мне уже приходилось на своем веку наблюдать, во что превращаются эти невинные лисьи хвостики.
— Ну, что ж, — добавил он после некоторой паузы. — «Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней». Будем бороться! Предупреди, пожалуйста, механиков и трактористов, пусть подтянутся, проверят крепление грузов — в общем сделают все, что полагается делать в таком случае. Я свожу Петю покормить; потом, может статься, некогда будет…
Проходя мимо вагончика, Козлов бросил взгляд на термометр. Голубой столбик спирта показывал 43 градуса холода. Мороз крепчал.
Быстро проходит зимний день в Якутии. Часам к четырем дня уже прячется солнце и начинают сгущаться сумерки. В горах этот переход от света к тьме кажется еще более быстрым, еще более контрастным. Считанные минуты оставались до захода солнца, и Козлову почему-то очень жаль было расставаться с дневным светом.
Дав указания трактористам, Козлов сел рядом с Соколовым, на первой машине.
Попрежнему недвижимо стояли деревья. Ровным красным светом обливало горы заходящее солнце. Не чувствовалось ни малейшего ветерка.
Ведь говорили же в Большом Невере, что зима в Якутии хоть и морозная, но спокойная, без бурь. Правда, предупреждали, что всякое бывает. Наскочит косматая — ну, тогда только держись.
«Неужели все-таки будет буря?» Козлов недоверчиво смотрел по сторонам. Ведь никаких признаков, за исключением вот этих небольших струек снега, бегущих по дороге. Правда, они настойчиво бегут навстречу колонне, их становится все больше…
Быстро темнело, и в свете фар головной машины все чаще начинали появляться маленькие, виляющие снежные гребни. Теперь они уже не перекатывались лениво по дороге, а стремительно скользили вперед, храбро бросаясь под машину, или, обтекая прицепы, скользили дальше. Больше ничего не менялось, и ветра как будто бы не было.
Соколов внимательно всматривался в лежащую перед ним дорогу, время от времени оглядываясь, не оторвался ли он от задних машин. Мороз проникал через доху, все время раскрывавшуюся от движений. Сильно мерзли ноги. Когда Складчиков сообщил, что продолжительность смены устанавливается теперь в 2 часа, Соколов очень обрадовался. Сейчас он сидел рядом с Козловым, настороженно всматривался вперед и прикидывал, сколько ему остается еще до конца дежурства.
Трактор шел ровно, безостановочно — и вдруг забуксовал.
— Эх ты, неприятность какая! — засуетился Соколов.
Сани стояли как вкопанные, и Козлову было совершенно ясно, что силами одной машины их теперь нельзя сдвинуть — незачем и время терять. Заметив остановку первой машины, вся колонна начала подтягиваться вверх; каждый трактор подъезжал к саням идущей перед ним машины и своей гусеницей подпирал их. Причудливой цепочкой стояла колонна тракторов. Магистраль поднималась все круче и круче. На помощь к первой машине уже подходил «выручальный» шестой трактор.
Прямо над дорогой, где, маневрируя, пыхтели два трактора, нависла огромная серая скала. Упади эта глыба вниз — и не стало бы снующих под ней людей, тракторов, грузов.
В воздухе появилась легкая снежная пыльца, порывистый ветер швырял ее людям в лицо.
Два трактора тянули сани первой машины и не могли их сдвинуть. Можно было расцепить два прицепа и каждый поднять на крутизну отдельно, — но во время остановки снова вмерзли бы полозья и, пожалуй, пришлось бы начинать всю работу сначала.
— Взять на помощь еще один трактор! — распорядился Козлов.
Теперь уже три мощных «Сталинца» втаскивали наверх прицепы одной машины. Впряженные один за другим, они сравнительно легко тянули груз, и только Дудко, Козлов и Складчиков знали, каких усилий, смелости и риска стоит им нырять под идущие тракторы и моментально отцеплять их друг от друга.
Ветер усилился. Неожиданно повалил снег. В несколько минут он плотным слоем забросал дорогу, тракторы, грузы, защищенные от ветра склоны скал. Непроглядная пелена бешено крутящегося снега вплотную окружила машины. Морозный ветер опалял дыхание, жег лицо. Колючий сухой снег бил в глаза, слепил людей.
Вскоре впереди головной машины, в белой густой пелене летящего снега, замаячили две смутно различимые фигуры разведчиков: высокая — Абрамова, низенькая — Пети. На спине у них светились круглые пятна света от карманных фонарей. Занесенный снегом, исхлестанный ветром Соколов вел головную машину, целя радиатором в белую муть между двумя светлячками.
Ветер мчался, дико ревел, в слепой ярости с ходу ударялся в мощные скалы, сотрясал их, кружился и снова мчался дальше. Сухой, колючий, как стекло, больно бьющий в лицо снег засыпал колонну. Сменяя друг друга, валили все новые волны снега, и казалось непонятным, где и когда могло недавно сверкавшее голубизною небо накопить этот бесконечный снежный поток.
«Только бы обошлось без поломок», — думал Козлов, с трудом переходя от одного трактора к другому.
Трудно двигаться в пургу. Согнувшись в три погибели, проваливаясь в сугробы, Козлов добегал до впереди идущих саней, вскакивал на широкий скользкий деревянный брус и отдыхал некоторое время.
Ветер свистит, завывает. Козлов задыхается от бега и в то же время чувствует, что он словно голый, ничем не защищен, что его пронзает насквозь ледяным, сковывающим ветром. «Нужно двигаться, иначе замерзнешь», — решает Козлов, соскакивает с бруса, обегает еще одни сани и, с трудом взобравшись на трактор, внимательно вслушивается в работу мотора.
Так от саней к саням, от машины к машине Козлов добирается до переднего трактора. Впереди бессменно идут Абрамов и Петя. Ветер валит их назад, снег засыпает лицо, забивает очки. Но упрямо наклонившись вперед, разведчики идут и идут. Козлову становится не по себе.
«Петя — тот молодой и, наверно, привычный к таким передрягам, — думает Козлов. — А Евгений Ильич…»
Всегда спокойный, выдержанный и прямой, старый коммунист Абрамов сейчас поражает молодого инженера комсомольца Козлова своей несгибаемой, преодолевающей бурю волею.
«Смотри, Василий, учись, запоминай! — говорит себе Козлов. — Вот каким нужно быть».
Задумавшись, Козлов еще несколько минут сидит рядом с Соколовым, затем вскакивает, прыгает в снег и почти бегом нагоняет Абрамова.
— Как дела, Василий Сергеевич? — кричит тот, продолжая идти.
— Все в порядке. Я сменить вас хочу.
— С тем, чтоб я заменил вас у машин? — доносится сквозь рев метели вопрос Абрамова.
«Он еще способен иронизировать в такое время!» — думает Козлов и кричит в ответ:
— С машинами все в порядке, Евгений Ильич.
— Тогда продолжайте в том же духе! Для нас сейчас главное — вперед! А если я устану, то отдохну на тракторе.
И снова маячат по краям дороги две фигуры, и снова радиатор головной машины нацелен на белую, свистящую, ревущую мглу между двумя фонарями, и снова снуют, перебегая от машины к машине инженер и механики тракторного завода.
Чем выше поднимается колонна, тем больше лютует ветер, тем нестерпимее жжет мороз. И сидят, завернувшись в дохи, иссеченные, исхлестанные метелью, пронизанные ветром и морозом, трактористы, прочищают забитые снегом очки, яростно трут перчатками щеки, носы, подбородки — и ведут, и ведут машины. Ничто, кажется, не может вывести их из равновесия, ничто не может остановить движения мощных тракторов.
Но чем круче забирает, приближаясь к перевалу, дорога, тем чаще буксуют машины, тем чаще останавливается колонна. В яростном реве разбушевавшейся стихии, полуослепшие, потерявшие счет времени, забывшие обо всем на свете, кроме вот этих своих тракторов, которые должны идти, обязательно идти, — ведут вперед свои машины советские люди; ведут, впрягая в прицепы по два, по три, а порой по четыре трактора одновременно, с боем преодолевая каждый метр пути.
А пурга все ревет и хохочет и словно никак не может понять, почему до сих пор не погибли от мороза эти странные, невиданные машины. Почему не стоят они недвижимые, обледенелые, занесенные снегом, как стоят уже десятки застигнутых ею в дороге автомашин. Почему не прячутся эти окоченевшие, сбиваемые ветром с ног люди.
А тракторы все идут и идут. С перерывами, не так уж быстро, но идут.
Ревет разъяренная пурга, наблюдая холодными белыми глазами за тем, что происходит в этом непокорном ей, непонятном, подвижном лагере.
Десять человек не отходят от тракторов. Семь из них, укутавшись с головой в дохи, сидят за рычагами машин, ежатся, пронизываемые ветром и морозом, протирают рукавицами залепленные снегом очки, растирают лица, соскакивают вниз, помогая друг другу вытащить буксующий трактор. Когда проходит час, они с радостью уступают свое место свежей, отдохнувшей семерке, а сами, подгоняемые в спину метелью, быстро бегут в жарко натопленный вагончик.
Трое — инженер и механики, шатающиеся от ветра и усталости, работают без смены. Разделив меж собою машины, они все время пробираются от трактора к трактору, что-то на ходу осматривают, подтягивают, регулируют, иногда собираются вместе, очевидно, совещаются и вновь расходятся по машинам. Изредка то один, то другой из них заходит в вагончик и вскоре снова выскакивает наружу.
— Не пойму-у-у! — завывает пурга.
Впереди попрежнему идут двое лыжников. Маленький, облепленный снегом, идет ближе к краю дороги, смотрит, как разбушевалась погода, и не то протяжно бормочет, не то поет.
«Люди идут издалека, — поет он, — люди идут далеко, люди везут грузы, люди спешат на помощь. Хорошие люди. Вот рядом идет пожилой, но сильный человек — начальник. А вон сзади ходит молодой и смелый человек — комсомолец Василий Сергеевич, а еще дальше в вагончике, где так жарко горит печь, кормит всех очень хорошая женщина Паша».
Паренек стряхнул с головы снег и начал перечислять, какими вкусными вещами его кормит Паша, когда колонна останавливается, и он, вместе с большим человеком — начальником, идет в вагончик греться, отдыхать и кушать. — «Ты видишь, косматая, на кого ты напала, — обращаясь к пурге, говорит проводник, — ты видишь что я не боюсь тебя. Сейчас Петя не один, как в прошлую зиму, когда я еле спасся от твоих костлявых, холодных рук. Теперь нас много, и мы все равно пойдем дальше, куда нам нужно идти, сколько бы ты ни выла, косматая!»
Быстро скользит на лыжах паренек, смело смотрят вперед молодые глаза, и навстречу леденящему ветру бросает проводник колонны обидные для бури слова.
Высокий, пожилой человек, на которого так часто посматривает Петя, идет широким шагом, не спеша, вразвалку.
Он не бросает на зло буре обидных слов. О чем он думает сейчас, этот молчаливый, суровый человек, который время от времени смотрит на своего спутника и улыбается ему? Во время улыбки лицо этого человека теряет свое суровое выражение и делается ласковым. Видно, у него в груди большое горячее сердце, если он не только не замерзает сам, но может согревать других. О чем он думает?.. Может быть, он считает, сколько лишнего времени и сил забрала у экспедиции буря? Может быть, он доволен тем, что колонна тракторов продолжает свой путь? А, может быть, начальник вспоминает сейчас Сибирь, восемнадцатый год, партизанский отряд, густые леса, где в такую же непогодь он дрался с белогвардейцами, отстаивая советскую власть? Кто знает, что думает сейчас этот человек со спокойным, умным взглядом по-молодому искрящихся черных глаз.
К утру, словно убедившись в своем бессилии остановить колонну, буря начала стихать. Солнечный свет развеял цепляющиеся за выступы скал остатки темноты. Ветер еще мчался, но чувствовалось, что сила его спадает. Подъем кончился. Колонна вышла на вершину хребта.
На много километров вдаль расстилалась величественная, грозная панорама оголенных хребтов, заваленных снегом долин, заросших сосною и пихтой плоскогорий. То был путь, который еще предстояло пройти экспедиции.
На Становом хребте, обдуваемом со всех сторон ветрами, впился цепкими корнями в расщелины скал редкий кустарник; стлались, словно ползли по земле маленькие пригнутые деревья.
— Это что — их ветром поломало? — спросил Абрамов у идущего рядом Пети.
— Нет! — отрицательно закачал головою проводник. — Я стоит — ветер ломает. Я лежит — ветер мимо ходи.
И Петя неожиданно бросился ничком на землю и, изогнувшись, прижался к ней.
— Экий ты, брат, быстрый, — даже растерялся Абрамов. — И ни к чему было на землю бросаться, я и так сразу понял. Само, значит, дерево так низко стелется, чтобы его ветром не вырвало. Так ведь?
— Так ведь! — солидно подтверждает Петя, очень довольный, что он так быстро объяснил все начальнику.
Дорога теперь уже не вьется узкой горной тропою. Широкое, непривычно открытое, занесенное снегом пространство лежит перед колонной. Иди, куда хочешь…
* * *
Днем или ночью, в тихую погоду или вьюгу, во время пересмены или в часы похода, когда б ни заходили в вагончик люди, в нем всегда жарко горела печь, в чайнике кипела вода и вкусно пахла пища. В любое время, в расстегнутой телогрейке, перевязанная белым, теперь потемневшим от копоти, пуховым платком, хлопотала бессменная кормилица экспедиции — Паша Лядова.
Тихая, скромная, ловкая и быстрая, Паша очень редко и недолго отдыхала. Никому из участников похода не удавалось застать Пашу сидящей без дела. Когда некого было кормить, она мыла посуду, починяла одежду, убирала вагончик, заготавливала дрова. Радуясь, если человек плотно и с удовольствием ест, Паша запоминала, кто что любит, и каждый раз готовила людям новое и вкусное.
Все участники похода очень любили и уважали свою повариху.
— Ты нам, Пашенька, вроде матери в походе доводишься, — выразил как-то общее мнение тракторист шестой машины Андрей Сироткин, ласковый, общительный парень, с румянцем во всю щеку.
Сейчас Паше приходилось особенно трудно. Почти сутки подряд мела пурга. Почти сутки подряд ежечасно сменялись трактористы, и за все это время не отдыхала, ухаживая за людьми, Паша. Когда буря утихла, и колонна начала спускаться с хребта, трактористы стали приходить реже. Но зато один за другим появлялись гости.
Саша Белоусов (он большей частью приводил гостей), заходя с ними, торжественно объявлял: «И еще одна жертва метели». Он любил красивые фразы. Когда колонна впервые наткнулась на занесенную снегом машину с замороженным радиатором и из кабины вытащили полуживого, насквозь промерзшего шофера, Саша сразу сказал: «Вот жертва метели». Этих жертв потом оказалось очень много, и Сашина фраза вошла в обиход. Еще издали, завидев неподвижную автомашину, участники похода говорили: «Ну, еще одна жертва метели!»
За последним прицепом колонны уже плелся на буксире целый караван: около двадцати автомашин. Отогревшиеся шоферы сидели в кабинах, направляя и тормозя машины на крутых спусках.
Когда Белоусов пришел с очередною «жертвой», за столом сидели Евдокимов и Харитонов; они подвинулись, уступая место гостю.
Гость оказался, не в пример другим, бойкий. Он плотно уселся на скамью и начал деловито оглядывать вагончик. Зажмурившись, протянул руки к печке, с наслаждением вдохнул запах жареной колбасы.
— Ничего не скажешь, культурно живете! — хрипловато сказал он, поглядывая на чьи-то ноги, торчащие с нар. — Чистый курорт! Я бы тоже тут пожил, будьте уверены… тем более, в приятном женском обществе…
И он нагло уставился на Пашу.
— Ты, парень, ешь! — показал на тарелку с пельменями Белоусов. — А лишнее не болтай.
— Ах, простите-извините! — шофер, осклабившись, подмигнул Белоусову и добавил: — Я не догадался сразу-то. Ну, понимаю, понимаю.
Бледное лицо Паши покраснело. Белоусов сверкнул глазами, хотел было резко осадить незнакомца, но сдержался. Как никак, это был гость, да еще и «жертва».
— Ничего-то ты, парень, не понимаешь, — мрачно сказал он и вышел.
— Ловко я поддел вашего приятеля? Видать, за живое взяло! — шофер панибратски толкнул Харитонова локтем.
Тот нахмурился и что-то буркнул.
Парень быстро съел пельмени, кусок копченой рыбы, напился чаю и теперь хитро поглядывал на Пашу, собираясь ей что-то сказать.
Но Харитонов опередил его.
— Ну, как, наелся?
— Ого! На большой! — довольно сказал парень.
— Ну, вот и хорошо.
Харитонов поднялся и, схватив шофера за шиворот, поволок его к двери. Ногой в огромном валенке тракторист вытолкнул незадачливого гостя прямо в снег. Потом Харитонов поднял с пола одежду шофера, швырнул ее вслед владельцу и молча стал собираться на смену.
— Жаль, что ты его! — протяжно сказал Евдокимов.
— Почему жаль? — вскинулся Харитонов.
— Да мне самому хотелось помочь этому приятелю…
Не успели уйти Харитонов с Евдокимовым, пришел Складчиков и с ним несколько трактористов. Складчиков хоть и сильно промерз, но настроен был весело, шутил и все восторгался проводником.
— Ай, малец, — говорил он, — живой компас, следопыт, соколиный глаз! А ты, Пашенька, все хлопочешь? На улицу давно выходила?
— Давно, — улыбнулась Паша.
— И наш спуск с хребта не видела? — удивился Складчиков.
— Да некогда было, люди все время подходят, — оправдывалась Паша.
— И как в долине шли, не заметила?
— Тоже нет, — совсем уж сконфузилась девушка.
— Ну, этого я тебе простить не могу, — шутливо ужаснулся Складчиков. — Впрочем, не беда, я тебе все расскажу потом.
— Вот и ладно, — согласилась Паша. — Да вон ребята говорят уже…
Трактористы вспоминали переход хребта.
— Подниматься тяжело — спускаться куда тяжелее.
— Ох, и не говори, уж натерпишься страху…
— Зато буксовки нет.
— А что толку? В гору смело идешь, а с горы только знай лавируй: виляешь, скорость меняешь, того и гляди в пропасть свалишься.
— А трансформатор ка-ак наклонится, сердце только ек-ек, сейчас перевернется…
— Едешь, а 20 тонн груза на двух санях сзади напирают: не то столкнут, не то сами слетят и трактор стянут. Одни сани, скажем, сюда смотрят, а другие на стяжках развернулись и в другой бок поглядывают. А им и глядеть особенно некуда: пропасть-то, она рядышком. Маневрируешь, стараешься, аж пот тебя на морозе прошибет. Нет, братцы, в гору идти против спуска — одно удовольствие…
— Да, вот так и ползли! — сказал Складчиков. — А, думаешь, в долине легче стало? Не тут-то было. Спустились мы с хребта, а внизу, батюшки мои родные, что только делается!.. В горах ветром снег повымело, а в долиночке он весь лежит целехонький. Куда ему отсюда деваться? Дороги все замело, ничего не разберешь. Зато раздолье. Езжай, куда хочешь. А вот куда? Под снегом-то и валуны, и замерзшие речки, и овраги — влететь легко, выбраться, понимаешь, труднее. А дорога исчезла — нет ее, скрылась, аминь! И солнца уже тоже нет, вот-вот ночка на землю спустится…
— Да, ребята тут говорили, что очень трудное положение, — сказала Паша, — только не знаю, что дальше было. Кто дорогу нашел?
— Так почему я и говорю про Петю! — восхищенно воскликнул Складчиков. — Ну, что за парень! Чистый следопыт! Постоял этак, подумал немного, посмотрел по сторонам, а потом говорит: «Шибко много снега мети, хитрый и злой старуха, однако ничего…» — и пошел. Он идет, Евгений Ильич с ним рядом, мы сзади по лыжне движемся. Час идем, второй, третий… куда? Неизвестно. Вижу, Евгений Ильич тревожится, но молчит, Петю не спрашивает. Да и то сказать — что толку спрашивать? Если верно ведет — выведет, а если заблудился — опять-таки ничего не поделаешь. Один раз только Петя остановился, щепотку снега поднял, по ветру пустил, вверх на выступ горы посмотрел. Я, признаться, тогда напугался. Ой, думаю, а вдруг он что-нибудь не так разобрал, не в ту сторону к ветру повернулся или не на ту гору взглянул. Что тогда будет? Хуже нет, когда в пути не уверен. Я, например, так считаю: человек всегда должен знать, куда и зачем идет… В общем, идем мы, идем, горы уже приближаются, а ничего непонятно. Того и гляди прямо в скалу врежемся. И вдруг, пожалуйста, — и долина кончилась, и дорога откуда-то появилась. Опять такая же горная тропа. Лишнего метра не проехали. Ну, скажешь, не молодец Петя?
— Значит, от природы это у парня, — сказал кто-то из трактористов.
— Природа само собой, а, небось, старшие его тоже учили, не без этого, — возразил другой.
Люди зашумели, заспорили.
Складчиков наспех поел и начал одеваться.
— Отдохнули бы, Иван Ипатьевич, — предложил кто-то, — ведь измучились-то как.
— Э-э, брат, некогда. По мне, небось, наши «Сталинцы» соскучились. Да и Дудко уже пора пообедать. А вообще мне Козлов говорил, что часиков через 5—6 до жилья добредем. Вот там и отдохну…
* * *
Абрамов шел вместе с Петей к вагончику и обдумывал, чем бы наградить этого замечательного паренька. Сменившиеся трактористы, завернувшись в дохи, спали на тракторах.
— Ты, Петя, видно, тоже спать хочешь? — спросил Абрамов молчаливо шагавшего проводника. — Мы тебе сейчас такую, брат, перину соорудим, что потонешь. Понимаешь? Перину!
Петя улыбался, но было видно, что слова «перина» он не понимает.
— Ну, ладно, отставим перину. Но спать-то ты хочешь, Петя? — допытывался Абрамов.
— Спать нет, — юноша отрицательно закачал головой. — Петя домой ходи. Быстро, быстро!
— Как домой? — удивился Абрамов. — Что за спешка такая? Погости у нас немного, поешь, поспи, а в поселке Нагорном мы тебя на попутную машину посадим, сразу домой домчит.
— Машина долина плохо ходи. Петя скоро-скоро лыжи беги, — возразил юноша.
— А ведь, пожалуй, ты и прав, — согласился Абрамов. — В долине теперь машины не пройдут. Только почему ты так торопишься, Петя? Разве тебе у нас плохо?
— Хорошо Петя! Однако старики дома, отец, мать, головой думай: где Петя? Нет Петя. Пурга Петю! — он сдавил себе горло, показывая, что могут думать старики, и рассмеялся: — Пурга старая, зубы нету, когда Петя со всеми ходи.
Подошел Козлов.
— Вот, Василий Сергеевич, — обратился к нему Абрамов, — собирается Петя домой уходить.
— Вот тебе на! Почему же так быстро? — в свою очередь удивился Козлов, но выслушав доводы, согласился: — Жалко расставаться, но ничего не скажешь, логично. Идти только далеко ему придется. Одна надежда, что расчистят магистраль. Если движение начнется, мы будем предупреждать шоферов, чтоб Петю подобрали по дороге.
— Правильно! — одобрил Абрамов. — А пока, сынок, пойдем в вагончик: поешь, обогрейся, мы тебя в путь-дорогу снарядим, чтоб не пустому бежать.
— Василий Сергеевич, — потихоньку обратился он к Козлову, — на вторых санях шестой машины под брезентом, в правом углу, лежат охотничьи двустволки. Принесите одну в вагончик — премируем Петю.
Через полчаса отдыхавшие в вагончике участники экспедиции тепло прощались с проводником. Паша, порозовев от волнения, подала молодому якуту плотно набитый провизией дорожный мешок, пожала ему руку и пожелала счастливо возвратиться домой.
— Ты, Петя, не думай, что только нашей экспедиции помог. Ты помог своему народу. И вот тебе, Петя, наша благодарность! — сказал Абрамов и крепко пожал руку пареньку. — А вот тебе от нас память — хорошее двуствольное охотничье ружье. Охоться, Петя, и учись, вступай в комсомол, становись, как наш комсомолец Василий Сергеевич, инженером. Помогай советской власти. Всюду, везде, в любом случае. Только она тебя человеком сделает.
Петя молча взял двустволку, погладил рукою ее вороненые стволы и стал, прижав ружье к груди. Узкие черные глаза его еще больше сузились, по смуглой щеке скатилась крупная слеза. Потом он схватил вещевой мешок, быстро, видно, забывшись, заговорил на своем родном языке, низко поклонился всем и выскочил из вагончика. Когда люди вышли наружу, Петя надел уже лыжи и, махая шапкой, быстро шел обратно по пройденному экспедицией пути.
А еще через полчаса всех свободных от смены трактористов вместе с Пашею посадили на полуторку Саши Белоусова и отправили в лежащий на пути колонны поселок Нагорный.
— Пусть люди отдохнут хоть немного по-домашнему, — решил Абрамов. — Разденутся, разуются — ведь пятые сутки в походе. А Пашенька пусть, пока мы подойдем к Нагорному, для всех нас горячий обед сварит.