— Зачем они все это показывали нам? — спросил я в снаряде у профессора.
— Я думаю, что они интересуются устройством нашего тела и хотят нас исследовать. Но чтя в нас ученых представителей человечества и пионеров, прорубивших окно в их мир, они решили ознакомить нас предварительно с их анатомией.
Вскоре мы сидели в огромной столовой, в роде вчерашней, но другой.
— Обратите внимание, — сказал профессор, — что они не пригласили нас к себе домой разделить с ними приготовленную их женами трапезу. Почему же они не сделали этого? Вероятно потому, что у них нет ни кухонь, ни дома, ни жен… По крайней мере, в нашем смысле этих слов. Все это наводит на довольно странные размышления…
Тотчас же после обеда нас опять «повезли», если можно так выразиться, в университет. По прибытии один из молодых провожатых сбросил с себя чешую и нам безмолвно продемонстрировали на живом теле данные объяснения при помощи рисунков и моделей. Затем сатурниты крайне вежливо предложили знаками раздеться и нам. Мы охотно согласились; нас побудило к этому не только понимание руководившего сатурнитами научного интереса, но также и тот исключительный такт, с которым они подошли к этому вопросу.
Когда осмотр закончился, мы опять вернулись к математике, но уже с другим уклоном: как только мы произносили какое-нибудь слово, сатурниты немедленно что-то записывали. При этом они прикладывали руки к ушам, показывая, что внимательно прислушиваются. и записывают именно нашу речь. Мы поняли: они хотели изучить английский язык!
Мы полагали, что сатурниты, насколько можно было судить по их языку, состоявшему почти что исключительно из простейших гласных, с трудом смогут усвоить пару фонетически сложных английских фраз. Но к величайшему нашему изумлению, они в точности повторяли и с необычайной легкостью запоминали все сказанное!.. Мало того, они неподражаемо копировали наши индивидуальные голоса!
— Мистер Брукс! Что вы скажете на этот уж никак не предполагаемый сюрприз? А?
— Слух, дорогой мой, — тысячу раз слух! У них замечательные уши и удивительно тонкая конституция слуховых нервов: вспомните, что они нам демонстрировали!
Поразительнее же всего была та быстрота и сообразительность, с какою они все на лету схватывали. Даже самые отвлеченные, абстрактные понятия оказались для них нисколько не труднее конкретных…
— Ну, а это, как вам нравится?… — пробормотал не менее меня изумленный профессор.
— Я думаю, все наши понятия достаточно примитивны для них при их далеко ушедшей вперед культуре: им так же легко постичь наш несложный умственный мир, как нам — круг понятий папуаса. Затем, обратите внимание на их высокие лбы…
— Совершенно верно! Но вы упустили из виду еще один момент: быть может, они не столько понимают, что мы говорим, сколько непосредственно воспринимают то, о чем мы думаем … Они читают наши мысли, Брайт. Вот где секрет этой таинственной сетки! Теперь я уже уверен, что мы действительно все у них узнаем, потому что через несколько дней они будут говорить по-английски!
Высказанное профессором предположение весьма походило на истину: оно совершенно ошеломило меня.
Теперь понятно, почему молодежь так заразительно смеялась раньше. Еще пара уроков английского языка, и мы не сможем иметь от них никаких секретов, если они уже до этого не читали наши мысли… Все это из ряда вон выходящее!
Наши «собеседники» — их можно было уже так назвать — приветливо улыбаясь, внимательно прислушивались к нашим тирадам…
— Вы понимаете, о чем мы говорим? — взволнованно обратился я к ним.
— Да… не все… не совсем ясно… понимаем в общем…
— Обратите на них внимание, Брайт: среди этих пяти сатурнитов находятся представители различных научных дисциплин. Один из них определенно — медик, второй — математик, третий, как мне кажется, — естественник. Специальности четвертого и пятого мне не ясны, но думаю, что они связаны с психологией и языковедением.
— Вполне вероятно, потому что именно эти двое особенно внимательно прислушиваются к нашим словам! Кроме того, они успешнее остальных все схватывают и запоминают.
Вскоре урок английского языка окончился и один из сатурнитов встал и вышел. Мы с нетерпением ждали, что будет дальше.
— Согласно их системе, — решил профессор, — заключающейся в обоюдном обучении друг друга, они должны приступить теперь к преподаванию нам своего языка.
Сатурнит вернулся, держа в руках не что иное, как смычок и струнный инструмент типа скрипки… Когда-то я много играл на скрипке — и поэтому, увидев здесь музыкальный инструмент, живо напоминавший мне детство, тотчас же протянул к нему руку. Быстро освоившись с его строем, я начал импровизировать вариации и мелодии.
— Браво! — воскликнул профессор, аплодируя. — Ваши знания и способности сослужат нам службу: это очень важно для понимания их языка…
— Да, — подтвердили сатурниты и, протянув мне карандаш, сказали — писать.
Я изложил им нашу музыкальную письменность, после чего сатурнит, которого мы приняли за психолога, взял инструмент и правильно сыграл и спел все, что я ему написал… Даже самый гениальный человек не смог бы усвоить всего этого в такой непродолжительный срок! Затем сатурниты принялись обучать меня. Оказалось, что их гамма делится на 48 звуков различной высоты (полутонов), письменное обозначение которых походило на стенограмму, совершенно идентичную с записями наших речей…
— Из этого следует, Брайт, что музыка и речь у них вообще одно и то же. Они понимают свою музыку в буквальном смысле этого слова, и всякая их речь может быть выражена музыкой: фонетическая фраза совпадает с музыкальной.
— Действительно! — воскликнул я, пораженный выводом профессора, — этим именно и объясняется то, что они не говорят, а поют, причем в их пении почти что отсутствуют согласные. Но как же они выражают сложные мысли и абстрактные понятия?
— Пользуясь музыкальными фразами, каковые можно комбинировать до бесконечности, интонацией и различными оттенками звуков, при их тонком слухе в этом нет ничего удивительного.
Предположения профессора целиком подтвердились. В течение часа сатурниты обучали меня игре, пению и языку, что действительно оказалось одним и тем же. Профессор похлопывал меня при этом по плечу, повторяя:
— В какие удачные руки попало мое объявление в «Вечернем Листке»!
Когда «педагоги» заметили, что я утомлен, они предложили нам осмотреть университет.
Мы увидели храм науки и искусства, гениально соединенных сатурнитами в одно неразрывное целое, как соединены были их мысли и музыка. Все колоссальное здание занимал один лишь естественно-медицинский факультет, походивший на роскошный и богатый музей. Он состоял из огромного количества грандиозных помещений, необычайно художественных как в смысле архитектуры и стиля, так и в отношении обстановки и оборудования. Каждый зал представлял собою совершенно законченную лабораторию для занятий по данной дисциплине, вследствие чего их число соответствовало десяткам наук, входящих в состав медицины. Здание было двенадцатиэтажным, и всюду бесшумно скользили равномерно распределенные, ни на чем не висящие лифты.
Наконец мы устали от этого великолепия и бесчисленных приборов и экспонатов и решили отложить дальнейший осмотр до завтра.
— Если здесь много подобных университетов, в чем я не сомневаюсь, — сказал профессор, выходя на улицу, — мы не скоро сможем вернуться домой…
«Языковед» ловил каждое произнесенное нами слово и вскоре вполне освоился с принципами построения английского языка. За ужином мы уже, правда медленно и с объяснениями, но все же беседовали. Мои же успехи в области их языка были несравненно меньшие; однако их хватило для того, чтобы сделать одно открытие: слышавшиеся постоянно в столовых легкая музыка и пение служили вовсе не для увеселения посетителей…
— Что вы так насторожились? — спросил профессор.
— Это — радио, мистер Брукс, — газета по радио! Я слушаю сообщения, которые отделяются друг от друга звоном колокольчиков!
— Верно, — подтвердил языковед. — Слушайте, — и он начал переводить радиовещание, поскольку мог, на английский язык.
— Как бедна, однако, их газета, — заметил профессор. — Они говорят о каких-то открытиях и изобретениях, сообщают о научных экспедициях на иные планеты, о новых произведениях композиторов и литераторов, об успешной борьбе с немногими оставшимися болезнями… И ни слова о политике, о международных отношениях, постройке дредноутов, безработице, забастовках, займах для увеличения армии и флота, распространении цивилизации среди некультурных, колониальных народов и, наконец, ни слова о пацифизме, которыми так пылают сердца государственных мужей Европы!..
— Да, действительно… — пробормотал я, уловив в тоне профессора едкий сарказм. О чем-то думая, он продолжал иронически и даже презрительно улыбаться.
— Что вы хотите этим сказать, мистер Брукс?..
— Я хотел сказать, — проговорил профессор, задумчиво глядя куда-то вдаль, — что политический строй сатурнитов… — но, не докончив эту мысль, он оживился и воскликнул — а в общем, человечество и в подметки им не годится! Я все более убеждаюсь в правильности одного моего предположения…
Сатурниты внимательно прислушивались ко всему тому, что мы говорили.
— Не понимаем всех слов, но понимаем, что вы говорите. Понимаем ваши мысли и поэтому узнаем значение слов. Скоро будем знать ваш язык и расскажем вам то, что вас интересует: нам известно это.
После ужина мы лежали в соседнем «зале отдыха» на диванах и, оживленно беседуя, не заметили, как мчалось время: солнца давно уже зашли, и наступила ночь.
— Не пора ли домой? — сказал профессор.
Все встали и вышли. Дойдя до двери, ведущей наружу, я остановился, как вкопанный: улицы, тротуары и стены домов испускали нежный голубой свет, и весь огромный город-лес кишел тысячами домов-светляков, прятавшихся среди черных, узорчатых силуэтов гигантских деревьев… Любуясь этим фосфоресцирующим морем, профессор воскликнул:
— Так вот почему здесь нет нигде фонарей! Вчера мы не заметили этого явления, так как легли спать до захода лун и Сатурна. Но смотрите, однако, какая сказочная красота!